Товарищ 'Чума' - lanpirot

как назло, всё не менялись и не менялись. Временами к посту подходили вооруженные патрули, как немецкие, так и полицаи, и вновь отправлялись на обход притихшего ночного села. Однако никакой периодичностью здесь и не пахло.

Поначалу меня весьма смутила их многочисленность, но припомнив рассказ Акулинки о партизанском отряде, очень дерзко действующем в ближайших окрестностях, стала понятна настороженность захватчиков.

Тарасовка здесь, как и в нашем времени, оказалась важным стратегическим пунктом, удерживая который фрицы могли контролировать довольно большую территорию. Помимо обычных дорог, сходившихся в Тарасовку со всего района, она еще являлась мощным железнодорожным узлом, через который немцы гнали вооружение на фронт. А обратно в Германию вывозили всё, до чего могли дотянуться их загребущие ручонки: от материальных ценностей, до людских ресурсов.

Акулинка рассказывала, что едва ли не ежедневно на запад шли поезда, набитые до отказа молодыми советскими женщинами и гражданскими мужчинами, не попавшими под мобилизацию, а также военнопленными красноармейцами. Их, словно бессловесный скот, сотнями и сотнями железнодорожных составов угоняли на работы в Германию. Сколько их там погибнет от жутких условий жизни и рабского труда?

Я помнил, что после осознания высшим нацистским руководством, как они эпично обосрались со своим хвалёным блицкригом, а в Рейхе резко стало не хватать рабочих рук, было дано срочное указание по комплектации и использованию «русской рабочей силы» на территории Германии.

Если мне не изменяла память, именно в начале 1942-го года была поставлена задача перед начальством рейхскомиссариатов «новых восточных территорий» Рейха: вывезти из оккупированных районов на принудительные работы в Германию 15-ть миллионов рабочих из СССР. Так называемых остарбайтеров.

Точных цифр нет до сих пор. По документам Нюрнбергских процессов с территории СССР за годы войны было вывезено около пяти миллионов человек гражданского населения! Из которых до окончания войне не дожило больше двух миллионов! Замученных непосильным трудом и непереносимыми условиями жизни, затравленных голодом, лишённых даже элементарной медицинской помощи! Почти половина от всех вывезенных в Рейх! Чудовищная статистика!

И я, на сколько хватит моих сил, буду рвать задницу, чтобы эти цифры стали как можно меньше! Пусть на немного, пусть на чуть-чуть, но каждая незаметная циферка, теряющаяся в этих безумных миллионах, это чья-то судьба и чья-то жизнь. Не придуманная, не книжная, не «среднестатистическая», а самая настоящая жизнь! И за каждую такую судьбу я был готов драться.

Я продолжил наблюдение — немцы уже совсем перестали суетиться у КПП, и мирно кемарили: один — сидя, привалившись к опорам шлагбаума, второй и вовсе, развалившись на травке в сторонке. Лишь третий не спал, оставленный «на шухере» на тот случай, если начальство изволит проверить посты, либо, действительно, случится нечто неординарное.

Фриц, лениво покуривая, неторопливо вышагивал вокруг шлагбаума, забросив автомат на плечо. Распустились фрицы, не иначе. В «былые времена» мне ничего бы не стоило подобраться поближе и перерезать их как курят. Даже сейчас можно было попробовать это провернуть — слишком расслабленными были эти ублюдки-оккупанты.

Но, если их трупы обнаружат раньше времени — начнётся большая суматоха, и моя миссия может с треском провалиться. А мне бы этого совсем не хотелось. При удачном исходе врагов пострадает куда больше. И намного болезненней.

В деревне — тишина, лишь изредка побрехивают собаки, и в избах, теряющихся в ночной темноте, даже свет не горит. Смены караула до сих пор не произошло, да и патрульные давненько не подходили — видимо, тоже забились по каким-то щелям и сладко кемарят в темной августовской духоте. Поэтому я решил больше не ждать, а действовать — до утра уже не так много осталось, а светает сейчас довольно рано. Как раз фрицы и полицаи вялые в этот предрассветный час.

Осторожно обойдя пост по широкой дуге, я вышел к «задним дворам» и огородам крайних изб села, решив пробираться в населённый пункт именно со стороны приусадебных участков. Проникнуть мне нужно было в самый центр Тарасовки, где в единственном на селе Доме культуры, одновременно являющимся и театром, и кинотеатром расположилось гарнизонное начальство немцев и «полевая кухня».

Вот кухню-то я и рассматривал в качестве объекта моей первой диверсии на территории врага. Идея пришла сразу, как только я сумел прочитать первые страницы веды — той самой ведьмовской книги, что получил от бабки-колдуньи в наследство. Этакий гримуар[1] отечественного разлива. Ну, и лета — дневник ведьмака — основателя Акулинкиного рода.

После приёма второй рюмки той чудесной настойки, я мгновенно опьянел еще больше, однако безо всяких проблем увидел ауру Глафиры Митрофановны. Рассмотрев её повнимательнее, хоть и с пьяных глаз, я сумел заметить две черные основательные «прорехи», и одна из которых неотвратимо разъедала тонкое тело, отвечающее «за душу». То самое, «интуитивное». С какого только перепуга оно так называется?

Выходит, что с душой у мамашки сплошные «потёмки» — вон, как червоточина разрослась, чуть не пятую часть всего свечения разлохматила своими рваными краями. Так-то Глафиру Митрофановну понять можно: кто после нескольких лет лагерей душой не очерствеет? От, то-то же! Но, кроме меня никто эту дыру и не видит больше. А других ведьм, да малефиков[2], чтобы могли через ауру воздействовать, поблизости и нет. Вроде бы и не грозит ничего её душе… Пока не пожрет её совсем эта чёрная «проказа».

— Ну, что, Чума, увидел ауру? — спросила тёщенька, заметив мой пристальный взгляд, с которым я её внимательно осматривал.

— Лучше называйте товарищ Чума, — поправил я мамашку. — Типа, оперативный псевдоним, — пришлось пояснить, увидев её слегка вытянувшееся от удивления лицо. — А ваш оперативный псевдоним — товарищ Доцент.

— А почему не товарищ Мамаша? Или товарищ Тёща? — ехидно усмехнулась она одними уголками губ.

Я на минутку даже усомнился, а не читает ли она мои мысли, как старуха ведьма до этого? Но, нет, это уже маразм, товарищ Чума!

— Не корректно это, — как можно более нейтрально произнес я. — Если есть другие предложения, товарищ Доцент, готов рассмотреть.

— Нет у меня предложений, — вяло отмахнулась Глафира Митрофановна. — Так видел ауру?

Да, и сейчас вижу. — Я утвердительно кивнул. — Только вот у вас проблемки с «душевным спокойствием», товарищ Доцент — настоящая дыра в интуитивном тонком теле.

— Знаю, — спокойно ответила Глафира Митрофановна. — Ты уже и сам понял, без подсказок, что озлобленая я на весь свет. А злоба, она душу почище серной кислоты разъедает… Так мне мать говорила…

— Так пора бросить этот неподъемный куль, — посоветовал я первое, что в голову пришло.