Леди-бомж - Дарья Истомина

Что у меня случилось? Насмерть перепуганный, неумелый и робкий, как и я сама, Петька? Витька Козин, который трахал сотрудниц не столько по персональной симпатии, сколько для поддержания духа коллективизма и семейственности в своей турфирме? И который разложил меня в обеденный перерыв на канцелярском столе, между двумя телефонными разговорами? И тут же забыл об этом? Впрочем, как и я сама…

Или пара совершенно бессмысленных историй на вечеринках или шашлычных выездах в Подмосковье, где трахались почти ритуально. Так что самым памятным событием у меня оказывался замполит Бубенцов с его гуманитарной помощью.

Конечно, еще были сны. В которых случалось все с кем-то неведомым, мощным и ласково-твердым. И была отчаянная, злобная самоласка, только чтобы избавиться от тяжести и зуда, после которой приходилось втихую застирывать пятна.

Но что-то во мне знало: должно быть и будет совсем по-другому. И это другое могло наступить вот сейчас, немедленно..

Потому что этот горячий и мощный тип был совершенно в моей власти, спал уже успокоившись, дыша ровно и сильно, и я могла бы взять его в любой миг, тем более что меня влекло к этому громадному волосатому телу, тащило и подталкивало совершенно дикое, отчаянное желание. Которого никогда не случалось ни по отношению к худенькому, миниатюрному Петьке, ни к наглому Козину, ни, тем более, к помянутому замполиту.

И в общем, мне было совершенно наплевать, кто он там, в своих делах, и сколько у него валюты, и что там со мной будет после. К горлу подкатывал ком и душил меня, не давая дышать, набухали и нестерпимо горели соски, чья-то твердая крепкая ладонь гладила и трогала меня за бедра, касалась жадных губ, я слышала как бы со стороны свой задавленный стон, но так и не решилась, не смогла. Как будто должно было случиться еще что-то, самое важное. Без чего все остальное — дым на ветру, просто видимость…

Когда я открыла глаза, было утро. Оказывается, я отключилась прямо у стола в кресле, поджав голые ноги и укрывшись пикейной казенкой.

В постели Туманского не было, в туалете шумел душ и слышалась невнятная хриплая ругань.

Вчерашние белые лилии стали как тряпочки и покрылись темными пятнами.

Туманский вылез в номер мокрый после душа, на лысине блестели капли, растительность тоже была в капельках, как трава в росе. Он был босой, обернулся по бедрам полотенцем.

Вертел в руках свои стеклышки, одна из линз, оказывается, вывалилась.

Лицо у него было бледным, глаза запухли, и он совершенно не знал, как себя вести.

— Прошу прощения… — покашлял он, озираясь. — Я не очень вас напугал? Как меня сюда занесло? Совершенно ничего не помню… Вы уж меня простите…

Я поднялась, выгнулась, зевая, так, чтобы покрывало соскользнуло с телес, трусики и лифчик я сняла еще ночью и повесила на спинку кровати, на виду.

Я шагнула к нему, чмокнула в щеку, одобрительно потрепала по спине и сказала благодушно:

— С чего это ты мне «выкаешь»? Это шутка, что ли? Дай-ка!

Я отобрала у него полотенце и ушла в душ.

Встала под струи и запела громко, чтобы он понял, значит, какая я счастливая.

Когда я вернулась, он сидел у стола, уже в брюках, хотя и босой, цедил из стакана опохмелочку и болезненно морщился.

— Прости… — Он косился на мои голые грудки, на темный мысок на лобке, я же растиралась нарочито долго, будто и не собиралась одеваться. Внутри у меня все трепетало и вздрагивало, но я точно знала, как себя вести, и отступать не собиралась.

— М-да… Скажи, пожалуйста… у нас с тобой… что-то… было?

— Ну, в таких случаях даже гусарские офицеры… как мужчины и джентльмены вели девушку под венец! — усмехнувшись снисходительно, сказала я и потрепала его нагло по щеке. — Это было незабываемо!

— Конечно… Конечно… — смятенно соглашался он. — Ну да!

— Не боись! — сказала я, вгрызаясь в сочную грушу. — Я свое место знаю. И под венец — вовсе не обязательно. В общем-то, даже неприлично. Пока. А теперь надо есть!

— У меня кусок в глотку не полезет.

— Надо!

Я налила нам немного вина и соорудила какие-то сандвичи, французский батон еще был совсем свежим.

— Я ведь все понимаю… — сочувственно сказала я. — Это же все не всерьез. Это же для надежности, да?

— Вы… Ты о чем? — Ну, тебе же надо, чтобы я не протрепалась об этой… операции? Верно? Тут ведь два выхода: или по черепу, или в койку! И в том и в другом случае девушка будет молчать, как рыба об лед! Правильно?

— Послушай… Что ты несешь?! Он наливался нехорошей бледностью, тер виски. Я пожала плечами и продолжала жевать.

— Кажется, я… обещал что-то? — угрюмо и настороженно спросил он. — Ну да, конечно. Речь шла о каком-то доме? Я готов! Сколько он стоит0 Как его выкупить?

— А вот это уже серьезно! — Я перестала валять дурака. Но, главное, до меня дошло: я не Горохова, я врать не сумею и ловить вот этак, на трепе, человека, который мне действительно нравится, не смогу. Хотя он, кажется, и впрямь поверил, что у нас с ним все состоялось.

— Это вы меня простите, Семен Семеныч. Ничего ни такого, ни этакого у нас с вами, увы, не было Хотя и могло бы быть, не скрою. Во всяком случае, я бы не имела ничего против. Скорее наоборот. Только кто я для вас? Что вы обо мне знаете? Ничего. Да и вы для меня, в общем-то, еще никто! Так что поигрались, и будя… А вот насчет расплаты.. Насчет домушечки нашего с дедулей.. Что бы вы ни делали — это ваши потуги будут! Выкупить? Разве в этом дело, разве это все? Нет, вы в это дело не лезьте… Это я сама должна! Понимаете, все сама!

Он смотрел на меня исподлобья, хмуро, пробормотал:

— Это — понятно. Что дальше. Деньги?

— Нет… — покачала я головой. — Ничего вы не понимаете! Я себе жила-жила… Наверное, и дальше жить буду. И все у меня будет, как у всех. А я так не хочу. Да и не смогу уже, наверное. Вот, ее уже нет, а она еще есть. И будет.

— Кто?

— Ваша жена… Я только немного… прикоснулась!

А уже знаю — так, как раньше, у меня больше ничего не будет. Если она сумела так и себя сделать, и все вокруг себя построить, то почему я не смогу. Вы меня только не гоните. Я вам служить буду. Учиться. Работать с вами. И уж если вы действительно этого захотите — так и любить!

Туманский засопел, прыснул и вдруг захохотал, оскалясь, приседая и хлопая себя по мощным коленкам.

— Ох, Лизавета! Ну вы и штучка!

— Прекратите! Вы! Мне не до смеха… Сегодня я еще живая! А завтра — буду?

Он примолк, склонил голову, разглядывая пол, и потом сказал:

— Ну что ж… А почему бы и нет? Попробуем?

…И мы — попробовали.

Часть третья

МОЛОТИЛКА

Он опять назвал меня — «Нина!»

В полусне, конечно..

«Отстань, Нинка… — пробормотал он, отворачиваясь и натягивая на голое плечо одеяло. — Дай поспать!»

Вот он и спал, уткнувшись в подушки лицом, похрапывая и почмокивая губами, а я лежала до рассвета без сна, тупо уставившись в потолок их спальни. И не знала, что мне делать — плакать или смеяться. Это было уже в четвертый раз, когда он проговаривался. Я даже не думала, что мне будет так больно.

А в общем, ничего удивительного — здесь, в загородном доме, на территории, еще все говорило о ней, хотя ее не было уже пятый месяц Если быть совершенно беспристрастной, то и сама территория оставалась творением ее рук и ума. Это она здесь все планировала, продумывала и устраивала — сохранила первозданность лесного участка, спрятала в чащобах службы, наметила дорожки, скрытые муравой, и только теперь, в конце октября, когда полегли травы, облетели деревья и кустарники, земля затвердела от первых заморозков и оголилась, а пруд-озеро покрылось темным прозрачным ледком, все проступило, как на чертеже, и стала видна ясная и четкая продуманность планировки. Я бы так никогда не сумела.

И спальня тоже еще оставалась ее. Она мало напоминала обычное дамское ристалище для любовных сражений: с коврами, пуфиками, зеркалами. Бывшая хозяйка любила все фиолетовое, сиреневое, синее. От этих крашенных в разные оттенки стен, темно-фиолетовых тяжелых штор, на материи которых проступал серый рисунок, изображающий какие-то водоросли, каракатиц и прочие морские диковины, от синеватых бра в окантовке из белого металла, от громадной кровати матово-белого цвета, похожей на льдину, мне становилось холодно. И я сразу же старалась нырнуть под одеяло и закрыть глаза.

Может быть, ей нравилось, что спальня похожа на чертог или грот подводной царевны, и она кувыркалась здесь наподобие русалки, предпочитающей солнечному свету и теплу придонные глубины, но сие оставалось для меня глубокой тайной. Впрочем, как и многое другое.

Я совершенно не понимала, на кой черт на потолке, на четырехметровой высоте, как раз над кроватью, в овальном медальоне величиной с половину теннисного корта была роспись — копия какой-то из картин Марка Шагала, на которой прелестная местечковая барышня летала вопреки всем законам гравитации в небесах над провинциальными крышами в компании с каким-то красавчиком в черном картузе а-ля Жириновский.