Начало пути - Алан Силлитоу

— А пока, — сказал я, когда Смог уснул невинным сном младенца, — если эта грязная скотина, этот доктор Андерсон, опять начнет тебя лапать, ты купи губную помаду, только не такую, как у тебя и у его жены, и сунь ей под подушку, она увидит эту помаду и поднимет шум. И опять его бросит, а он станет по ней убиваться и ему будет не до тебя.

Я подкинул ей эту мыслишку от нечего делать и даже думать не думал, что она так и поступит. Зато на этот раз я на прощанье успокоил ее и потом мог с чистой совестью выполнять поручения Моггерхэнгера.

Дело против него было прекращено за недостатком улик. Вечерняя газета вышла с крупным заголовком: «Моггерхэнгер оправдан»; и когда я вез его с Чансери-лейн от адвокатов, я тоже испытывал кой-какое удовлетворение. Он вышел из суда и на ступенях обменялся рукопожатием с Лэнторном — незабываемая картина, век буду помнить! Он молча сел впереди, рядом со мной, а сам чернее тучи, хуже, чем до суда, — похоже, придумывал, как бы покруче отомстить тем, кто хотел с ним разделаться. Вот только рыгал он чаще, чем последнее время, словно теперь, когда все осталось позади, он опять мог дать себе волю.

Дома все было готово, чтоб отпраздновать это событие тихо, в семейном кругу с женой, темноволосой красоткой дочерью и братом, Чарльзом Моггерхэнгером, — он служил директором-распорядителем в универсальном магазине где-то на севере и заодно присматривал за владениями Клода в тех краях. Чарльз Моггерхэнгер был спокойный, язвительный и недоверчивый; худощавый, среднего роста, двигался он тихо, неторопливо, был лысый, и черты лица потоньше, чем у Клода. Но еще вопрос, кто из них опасней, если наступить ему на любимую мозоль.

Они наливались шампанским и каждую минуту подзывали испанца, который прислуживал за столом, а я незаметно смотался к Бриджит. Предупредить ее по телефону я не удосужился, я поднимался на лифте и предвкушал: вот сейчас притяну ее к себе, позвонил — не открывают. Что за черт? Ведь кто-то там должен быть, не могли же они все уйти и бросить беднягу Смога одного. Я позвонил еще раз. Даже постучал. Потом вышел на улицу и позвонил из ближайшего автомата. Стоял и таращил глаза на зеркало, будто меня заворожили бесконечные гудки, на которые так никто и не отозвался. Наконец повесил трубку и даже не нажал кнопку, чтоб получить назад монету.

Шел дождь, я надел плащ и двинулся в клуб, где прежде работал. Поспел я как раз вовремя, к концу номера Джун. Пол Дент заговорил со мной, как со старым другом, и даже Кенни Дьюкс подмигнул мне — мол, я на тебя не в обиде. Джун как-то рассказала: когда Моггерхэнгер взял меня к себе, Дьюкс чуть не целую неделю исходил лютой завистью, но сейчас он был вполне приветлив. Даже угостил меня стаканчиком.

Через несколько минут к стойке подошла Джун.

— Здорово, что у Клода все обошлось!

— У него бы — да не обошлось! — сказал я. — Вам виски?

— А ведь они и правда хотели с ним разделаться. Томатного соку, милый.

— Он умеет их окоротить.

Мы выпили каждый свое, и я так и просидел там весь вечер в каком-то оцепенении — только болтал с Джун между ее выходами. Поздно ночью я предложил подвезти ее на такси, и она согласилась.

— Иногда на работе я и не замечаю, как время летит, — сказала она, мы уже сидели в машине, и она уютно ко мне примостилась. — А сегодня, пока не узнала, что Клод выкрутился, прямо измучилась, время будто остановилось.

— Вы в него влюблены? — спросил я и одной рукой обнял ее за плечи, а другую положил ей на колени.

— Он единственный мужчина, с которым у меня все как полагается. Но не надо о нем. Поцелуй меня.

На крыльце ее дома я спросил, может, она пустит меня к себе.

— Нет, — сказала она, — у меня там подружка.

— Ну, нет так нет… — сказал я и пошел прочь.

Неоновые огни сверкали и пылали на Кэмден-роуд, а я шагал обратно, и в душе у меня был мрак и сумбур. Потом-то ясно стало: лучше бы добраться до своей комнаты в Илинге и лечь спать, чтоб во сне все улеглось, да только ноги нипочем не желали нести меня туда. В последние месяцы я поддался этим живоглотам Моггерхэнгерам куда больше, чем следовало. Но сегодня мне не терпелось хоть на несколько часов сбросить с себя путы, побродить на воле, и пропади они пропадом все его самодельные заповеди.

Не прошел я еще и полмили, как опять набрал номер Бриджит, но по-прежнему никто не отозвался. Что же там такое произошло? Я гадал-гадал, и все догадки говорили, что стряслось какое-то несчастье, а в это я поверить не мог. Оставалось только ждать неизвестно сколько времени, пока что-нибудь не прояснится, и на сердце у меня кошки скребли. Тянуло пойти туда и потихоньку пробраться в квартиру, но как бы не так — огромные парадные двери оказались на запоре, прямо как ворота замка где-то в диком краю, где кишмя кишат разбойники.

По Лестер-сквер проносились такси, а когда я проходил мимо закрытого на ночь кинотеатра, фараон смерил меня подозрительным взглядом. Я пошел по Виллер-стрит и поднялся по ступеням на Хангерфордский мост. Вода внизу текла медленно, словно здесь было не глубже фута. Над неровной линией домов на фоне неба стоял ореол света — он исходил от них самих, а чудилось, будто он рождается из приглушенного уличного шума. До чего ж хорош Лондон ночью — почти все восемь миллионов его жителей спят, и кажется, он весь — твой.

Я закурил сигару и зашагал по мосту — все, что связывало меня по рукам и ногам, исчезло, и я снова радовался, что живу на свете. В углу на верхней ступеньке кто-то скорчился — видно, пытался спастись от ветра и моросящего дождя и уснуть. Заслышав мои шаги, человек этот поднял голову и спросил:

— Закурить не найдется, приятель?

Я остановился и протянул ему сигару.

— Последняя, — сказал я. Мне хотелось облаять его: зачем валяется в такую ночь на улице, поучить его уму-разуму — как же это он не может себя обеспечить, а под конец выдать ему моггерхэнгеровские заповеди. Только, пожалуй, в такую критическую минуту жизни он вряд ли их оценит.

— А, сигара! — сказал он. — Курну разок, хотя на пустой желудок толку будет мало.

А ведь и этот голос, и профессиональная уверенность, которая слышалась в его жалобе, мне знакомы!

— Что, не отказались бы от парочки шиллингов на сандвич?

— За такие гроши и сандвича порядочного не купишь, — сказал он. — А вот за пять шиллингов я бы еще и тарелку супа получил.

Я получше в него вгляделся.

— Кого я вижу? Похоже, это сам знаменитый Джек Календарь?

— А вы кто, полицейский? — огрызнулся он в ответ. — Если да, так знайте: я перед законом чист как стеклышко. В свое время я довел кой-кого до сумасшедшего дома, но кроме этого меня не в чем обвинить. А впрочем, у каждого из нас есть что-нибудь на совести. Если вы для этого еще слишком молоды, так у вас все впереди.

Я сказал ему, кто я такой.

— Неохота нарушать ваш сладкий сон, но у меня уже четырнадцать часов не было во рту ни крошки, наверно, я поголоднее вас. Хотите — пошли на рынок подкрепимся.

Он вскочил на удивление проворно для такого бородатого оборванца.

— Меня ограбили, — сказал он, шагая рядом со мной. — Какие-то хулиганы с Лэмбета накинулись на меня и похватали мои календари. Расшвыряли их по Нортумберленд-авеню, сели в свой «зодиак» и унеслись как бешеные. Нынче такое случается чуть не каждый день. Надо обзавестись ножом. Тогда эти головорезы ко мне не подступятся.

Я сказал, что работаю у Моггерхэнгера, и он даже присвистнул.

— Надеюсь, вы у него удержитесь. Говорят, подолгу он никого у себя не оставляет.

— А мы с ним отлично ладим.

— Продолжайте в том же духе, тогда иной раз сможете меня накормить.

— Уж постараюсь, — сказал я.

Покуда мы шли, он постепенно распрямлялся и под конец стал даже выше меня.

Мы отыскали подходящее местечко и всласть наелись за мой счет. Сандвичи с беконом и сыром мы запивали чаем — его тут подавали в огромных кружках. В забегаловке полно было грузчиков и шоферов с грузовиков — я как будто снова очутился в ноттингемском кафе возле фабрики: туда постоянно приходили такие вот ребята, хорошие столовские обеды были им не по нутру. В этой обжорке было тепло, накурено, парно, даже не поймешь, день ли сейчас, ночь ли, и я вдруг почувствовал себя таким же усталым и вымотанным, каким был с виду Джек Календарь.

— Не пойму, зачем вы продаете эти календари? — сказал я. — Только до смерти запугиваете людей всякими пророчествами.

— А им того и надо, — ответил он. — Иначе и покупать бы не стали. Люди они люди и есть. Если какой-нибудь чужой стране не грозит землетрясение или война, им и жить не интересно.

— Вы же сами не верите в эту муру.

— Не верю. Зато они верят. По мне, война еще и глупость.

Он откинулся на спинку стула, сунул в зубы мою сигару и эдак неторопливо выпустил первое колечко дыма, будто фокус показывал: вот станет оно уплывать, а он возьмет и вернет его. Вокруг кое-кто учуял незнакомый запах и стал поглядывать на нас неодобрительно, но Джек и впрямь наслаждался, словно запах сигары вернул ему давным-давно утраченную ясность мысли.