Соль под кожей. Том первый - Айя Субботина

Глава пятнадцатая: Данте

Глава пятнадцатая: Данте

Прошлое

Я приезжаю в спортзал ближе к вечеру, за полчаса до закрытия. Даю девочке на ресепшене пакетик с крафтовыми конфетами из шоколадницы и она, покраснев от смущения, разрешает мне одним глазом взглянуть на мониторы камер слежения, расставленные в трех частях зала.

Валерия занимается с Хмельницким — тренером, который в свое время гоня и натаскивал меня, ставил технику и помогал определиться с тем, какую форму я хочу и что для этого нужно. В прошлом — профессиональный выступающий бодибилдер, с призовыми местами в том числе и на международных выступлениях, а сейчас — просто здоровый пятидесятитрехлетний мужик, который слегка подрасслабился и отрастил небольшой живот. Принципиально не занимается тренерской деятельностью, так что мне пришлось использовать все мое красноречие, чтобы уговорить его взять Валерию. Ну и слегка сыграл на честолюбии — показал Хмельницкому пару ее фоток с намеком, что сделать конфетку из ВОТ ЭТОГО, наверное, сможет только профи.

На видео с камер, которое идет в прямой трансляции, Хмель как раз загоняет Валерию в тренажер для жима ногами, на котором висят четыре пятнадцатикилограммовых блина. Ощутимый вес даже для девочек с приличным стажем тренировок, а Валерия занимается всего пять недель. С любопытством наблюдаю за тем, как она спокойно, без намека на сопротивление, ставит ноги на платформу, убирает ручки и под счет Хмельницкого начинает выжимать вес. Двадцать раз. Потом встает и делает пробежку по опустевшему залу, пока тренер навешивает на платформу еще одну пятнашку. И Валерия так же молча, с упорством носорога, делает еще один подход. Спустя еще два, на платформе висит уже сто кило. Я принципиально бесчувственная скотина, но в ту минуту, когда она, краснее и скаля зубы, выживает явно непосильный вес, что-то внутри ёкает и хочется сказать Хмелю пару ласковых. Но Валерия справляется и он, после отеческого похлопывания по плечу, отправляет ее на кардио.

— Ну как она? — спрашиваю я, расхаживая около той зоны зала, где еще не начались резиновые коврики, и которая официально считается холлом.

Хмельницкий пожимает мне руку, смотрит на Валерию, которая потихоньку бегает на дорожке. Ровно в том темпе, чтобы не свалиться с ног после изнуряющей тренировки, но выжать из своего тела максимум.

— Молодец девка, — немногословен он.

Хмельницкий крайне скуп на похвалу. За год нашего спортивного сотрудничества, максимум, что я от него слышал — «смотри-ка, не сдох». Дословно. Я в принципе не думал, что в его лексиконе есть более основательная похвала.

— Это не слишком круто? — позволяю себе вставить пять копеек, кивком указывая на пока еще не разобранный тренажер.

— Ты поучи меня щи варить, — ворчит Хмельницкий. — Первый раз вижу девчонку, которая не ноет. Вообще. Первый раз выжал ее как лимон. Думал, будет с крепатурой неделю валяться, а она пришла и снова отпахала в ноль. Будет из нее толк. — Он окидывает меня взглядом, кривит губы. — Не как ты, слава богу.

Для Хмеля все мужики, у кого нет ярко выраженной горы мяса — дрищи. Я привык, хотя первое время, пока он гонял меня как школьника, еще что-то пытался ему доказать.

— Обидишь ее, — он сует кулак мне под нос, — сделаю из тебя отбивную.

Я жду Валерию в машине около зала. Она садится рядом, нахохлившаяся и завернутая в шарф до самых глаз, больше похожая на недовольную сову, чем на человека. Всю дорогу молчит, ни разу не тянется к телефону, не просит сменить музыку. В стейк-хаусе даже не притрагивается к меню.

— Ты худеешь, но это не значит, что тебе нужно голодать, — отпускаю легкую иронию, чтобы немного ее взбодрить.

— Я буду стейк форели на гриле, — машинально говорит она. — И любой салат, заправленный лимонным соком.

Видно, что Хмельницкий уже вколотил в нее в том числе и пищевые правила. Возможно, мне только кажется, но ее щеки стали заметно меньше. Не уверен, правда, что стоит озвучивать свои наблюдения.

Я понимаю, что что-то не так, когда Валерия, даже спустя полчаса, так и не прикасается к еде. Даже для вида не пытается поковырять сочный аппетитный стейк. Та сильно переживает, что не может следить за своим бывшим? Если это такой способ заявить протест, то она добьется только противоположного, потому что именно в этом вопросе я буду непоколебим.

— Если ты решила умереть голодной смертью из-за отсутствия доступа к телу Наратова, то это самая большая глупость из всех, которые ты можешь сделать.

— Причем тут Сергей? — Она поднимает на меня потерянный взгляд.

А ведь я не видел ее глаз уже очень давно. В последние недели львиная доля нашего общения приходится на телефонные разговоры. Еще реже мы пересекаемся в офисе, потому что находимся на разных этажах. Да и, чего греха таить, наш с Алиной воскресший из пепла роман, отнимает все мое время и внимание.

Как раз сейчас приходит сообщение от нее: спрашивает, где я и когда мы увидимся, потому что ее посиделки с подружками отменились. Я напоминаю, что сегодня у меня были планы и предлагаю прислать ужин из ее любимого японского ресторана. Ровно через три секунды она снова спрашивает, где я.

— Ты можешь ехать. — Голос Валерии заставляет меня отложить телефон. — Наверное, это что-то важное. У тебя было очень сосредоточенное лицо. Меня не нужно опекать. Ты и так сделал достаточно. Больше, чем кто-либо.

— Если мне нужно будет куда-то уехать — поверь, я это сделаю вне зависимости от твоего великодушного благословения. Ешь, Валерия, или все тренировки коту под хвост.

Она предпринимает попытку разделать стейк, но ей не удается даже это.

Ее руки с приборами так мелко дрожат, что приходится подвинуть к себе ее доску и разрезать мясо на несколько небольших ломтиков. Телефон начинает вибрировать, и я даже не удивляюсь, когда вижу на экране имя Алины. Я не ответил на ее сообщение сразу после прочтения, и она снова себя накручивает. В прошлый раз мы свернули не туда где-то на этом этапе. Нужно обязательно об этом поговорить, но точно не после первой ссоры в нашем новом «витке».

— Я отойду на минуту, а когда вернусь, хочу увидеть, что ты съела не меньше трети. — пытаюсь заставить Валерию взглянуть на меня, но она снова где-то глубоко в себе и ограничивается