Ответ знает только ветер - Йоханнес Зиммель

— О чем ты, собственно, говоришь?

— Обманщик, пожми руку обманщика, — провозгласил Густав. — Я предотвратил самое худшее. Я не дал им сразу отозвать тебя, что они собирались сделать. Я тоже обманул их и сказал, что доктор преувеличивает.

— Выражайся яснее, черт возьми!

— У меня лежит письменное распоряжение дирекции немедленно отстранить тебя от расследования этого дела и отправить в долгосрочный отпуск, чтобы ты мог основательно подлечиться. Доктор Бец представил свое заключение. Ты очень болен, Роберт.

— Я вообще не болен!

— Claudicato intermittens, — прочитал он, скосив глаза на какую-то бумажку. — Так написано. Доктор Бец — очень знающий врач.

— А я говорю тебе, что он ошибается! — завопил я, а сам думал об Анжеле, только об Анжеле, и вдруг почувствовал тянущую боль в левой ноге. Анжела! Мне необходимо вернуться к ней, пусть хоть пешком до Канн! И ничто меня не удержит, ничто и никто!

— Я не признаю решения дирекции, — сказал я. — Да ты и сам с ним не согласен. Был бы согласен, не стал бы тут целый день готовить меня к тому, что предстоит, а нашел бы мне замену и посадил уже другого сотрудника совещаться с Фризе и Кеслером.

Глазки его довольно блеснули. Свинья своего добилась.

— Верно. Я же сказал, мы оба тоже обманщики. Просто ты мне по-прежнему милее всех. И пусть ты даже сдохнешь на этой работе. Ты ведь и сам не против, я просто хотел услышать это от тебя. У тебя, наверное, есть на то причины. Меня это не касается, так мне даже спокойнее. Но если уж ты впрягаешься в это дело, то нужно решить еще один мелкий вопрос.

— Какой вопрос?

Он взглянул на меня, и мне почудилось нечто похожее на сочувствие в его взгляде. Но он засмеялся, и смех его был безжалостен.

— От тебя требуется немногое. Ты должен дать подписку, они этого требуют. Вот она. Мол, ты настаиваешь, чтобы тебе разрешили продолжить работу, хотя ты официально уведомлен и так далее. Ты будешь работать на свой страх и риск. Отныне что бы с тобой ни случилось — твое дело. Правда, «Глобаль» оставляет за собой право отозвать тебя, если сочтет необходимым. Например, если состояние твоего здоровья ухудшится или ты не сможешь работать как следует. Тогда тебе придется прибыть сюда. А пока — можешь работать, но не ожидай никакой дополнительной поддержки, если провалишься. Никаких ссуд, никаких льгот, ничего. Это — максимум, чего я смог добиться, обманщик. — Он выжидательно поглядел на меня. — Вот тут все написано. Ну как?

— Что — «как»? — огрызнулся я. Нога мне еще послужит, подумал я. Скорее уж хватит инфаркт. А нога меня не тревожит. Ну, даже если… А, все равно. И хватит. Мне нужно вернуться в Канны. Мне нужно вернуться к Анжеле. Это все, о чем я мог думать.

— Если что-то случится и ты погибнешь, твоя жена получит нормальную пенсию, положенную вдове служащего с большим стажем. Сам знаешь, какова она. Если что-то случится, но ты какое-то время останешься жив, получишь положенную тебе пенсию. — Большой души человек. — Ты, конечно, подпишешь эту бумагу?

— Дай сюда, — сказал я и подписал, не читая ни строчки. Просто боялся, что наткнусь там на некоторые слова. Например, на слово «смерть».

— За всем этим кроется бабенка, а? — Густав криво усмехнулся.

— С чего ты взял?

— Кеслер что-то такое намекнул, еще до твоего прихода. Меня не касается. Рад за тебя. Рад всей душой. Погуляй напоследок, Роберт, невезунчик ты мой. — Он почмокал губами, увидев мою подпись. — Все в наилучшем виде. Хорошенькое дельце предстоит, а? Добрый дядюшка Густав и его собачий нюх. Пошли, выпьем по одной?

— Я еще дома не был.

— Соскучился по Карин? — Он заржал.

— Соскучился по теплой ванне, — сухо ответил я.

— Ты стал чистюлей. С каких это пор?

— Знаешь, поцелуй меня в зад, — огрызнулся я.

— Ишь чего захотел. Купайся себе на здоровье. Только не вздумай отколоть номерок с Карин. Побереги себя для Канн. — Он протянул мне два конверта. — Твой авиабилет. «Люфтганза», из Лохаузена в десять утра. На этот раз через Франкфурт. В 13.50 будешь в Ницце. В другом конверте — дорожные чеки на тридцать тысяч. На первое время. Плата за информацию и прочие расходы. Точный отчет представишь, само собой. Ну, пока.

Он протянул мне вялую розовую руку с отчетливой полоской грязи под ногтями.

— Ты еще не уходишь?

— Я бы ушел, коли ты согласился бы со мной выпить, — сказал Густав. — А так — еще посижу малость. Много работы. Здесь, наверное, и переночую.

— Тогда я сперва проветрил бы, — сказал я.

— Так и сделаю. А когда пальцы у тебя на ногах посинеют, позвони мне, ладно? — сказал на прощанье мой шеф Густав Бранденбург.

42

Я пошел пешком домой. Дождь уже кончился, но было ветрено. Дорожную сумку я оставил в аэропорте. После многих часов в прокуренной комнате я наконец дышал свежим воздухом. Проходя мимо какого-то бара, я завернул туда, заказал рюмку коньяку и попросил разрешения позвонить за границу. Я набрал номер в Каннах, и Анжела опять тотчас взяла трубку.

— Я уже так давно жду! — сказала она. — Слава Богу. Ничего не случилось?

— Да что могло случиться? — ответил я вопросом на вопрос, а сам грустно подумал, что дела мои, видимо, и впрямь плохи, раз они потребовали от меня такую подписку. Очевидно, доктор Бец написал про меня всякие ужасы.

— Не знаю. Всегда может что-нибудь случиться. Когда вы вернетесь?

— Завтра в 13.50 рейсом «Люфтганзы» прилетаю в Ниццу. Я так рад, что мы скоро увидимся, Анжела!

— Я тоже, Роберт. Я заеду за вами в аэропорт.

— Замечательно.

Она еще что-то спросила, я односложно ответил.

— Спокойной ночи, Роберт. Я… я очень рада.

— Я тоже, Анжела, я тоже.

— Храни вас Бог.

«Почему она именно сейчас сказала эти слова?», — печально подумал я и сказал:

— Пусть Он и вас хранит, Анжела. Спокойной ночи.

Я положил трубку, расплатился, выпил свой коньяк и зашагал дальше сквозь тьму и ветер, направляясь домой. В аптеке, куда я частенько заходил, я увидел свет. У стеклянной двери стоял какой-то мужчина. Нанита как раз протягивала ему лекарство в окошечко в двери. Нанита, очевидно, дежурила ночью. Она узнала меня и помахала рукой. Я подошел. Мужчина, взявший лекарство, исчез.

— Я думала, вы в отъезде, — сказала Нанита сквозь окошечко.

— А я и был. Ненадолго сейчас приехал. Завтра утром опять улетаю.

— Тогда вы еще ничего не знаете?

— Чего?

— Фрау Правос умерла.

— Кто умер?

— Фрау Правос. Помните, та старушка, что так хотела получить комнатку в этом приюте для престарелых.

— Да, теперь вспомнил. Так она умерла?

— Написано сегодня в газете «Бильд ам Зоннтаг».

— От чего она умерла?

— Вскрыла себе вены.

— Что-о-о?

— Да, вскрыла вены. Оставила записку. Совсем коротенькую. «Нет больше места в этом мире для старых, бедных и больных». Эти слова взяты для заголовка в газете.

Маленькая комнатка в «Луизенхое».

И старая фрау Правос покончила с собой.

Сорок миллионов марок.

И банкир Хельман покончил с собой.

Покончил ли?

Все считали, что это так. И я должен был это доказать.

— Это так грустно, — сказала Нанита.

43

— Я ждала тебя к ужину целых четыре часа, — сказала моя жена Карин. На ней был серый халатик. Дома она всегда носила халатики. Волосы ее не были уложены и никакого макияжа на лице не было видно. — Потом взяла и поела. Если ты голоден, могу тебе что-нибудь подогреть…

— Я не голоден.

— Ты мог бы и позвонить.

— Был слишком занят, — сказал я и прошелся по нашей гостиной, разглядывая мои книги, сицилийскую лошадку, моих слоников и витринку с мелкими резными украшениями — все те вещи, которые я привез из поездок по всему миру; а сам все время ощущал анжелиного слоника в кармане. Мне казалось, что я отсутствовал здесь годы. Все было таким чужим, и ничто здесь уже не говорило ничего моему сердцу. Я подошел к стенному бару и налил себе большой бокал виски.

— Выпьешь со мной?

— Нет, — сказала Карин. — На тебе новый костюм. И новые туфли. И новый галстук.

— В Каннах очень жарко. Пришлось купить все новое.

— Разумеется, — заметила она. — Галстук просто прелестен. И подходит к костюму. Сам выбирал?

— Да, — сказал я.

— Разумеется, — сказала она. — И когда улетаешь?

— Завтра. Я вызову такси. Так что ты можешь спокойно спать. У меня ранний рейс. Я сам вскипячу себе чай, а попрощаться с тобой могу и сегодня.

— По мне, так можешь вообще со мной не прощаться, — сказала Карин. — Как ее зовут?

— Кого?

— Кого? Кого? — Она передразнила меня. — Я же не идиотка! Такой галстук ты никогда бы сам не выбрал! И костюм! И туфли! Знаю я твой пошлый вкус!

— Никого у меня там нет, — твердо сказал я. — Я все сам выбрал.