Витязь на распутье - Борис Хотимский

— Михаил Николаевич! Живой…

— Как видите.

— Вижу, вижу… — Других слов у Иосифа Михайловича в ту минуту не нашлось. Он еще раз обнял Тухачевского, усадил, распорядился принести чаю — покрепче.

Сначала Тухачевский коротко поведал о своих приключениях, затем выслушал обстоятельный рассказ о происшедшем здесь и, вздохнув, заметил:

— Жаль, не было меня с вами в эти минуты.

— Зато теперь вы с нами. И я рад сдать вам командование, которое принял на себя. Я ведь не военный, но не было другого выхода.

— Никакой военный не распорядился бы лучше, — возразил Тухачевский. — Продолжайте командовать. И считайте, что я прибыл в ваше распоряжение. Приказывайте!

— В таком случае. — Иосиф Михайлович впервые за эту ночь улыбнулся. — В таком случае приказываю: принять командование фронтом!

— Без приказа из Москвы? Нет, не могу.

— Понимаю, Михаил Николаевич. Но ведь и я без приказа из Москвы не могу. Как же быть?.. Вот что! Москву запросим, а пока приступайте к временному исполнению обязанностей главкома.

Тухачевский согласился и, снова вздохнув, повторил упрямо:

— А все же жаль, что не был я здесь с вами.

— Не переживайте, Михаил Николаевич, вы и так немало помогли нам. Во всяком случае, с вашим приходом в 1-ю армию она стала для нас надежной силой. Поверьте, это сказалось и на нашей борьбе. И еще скажется — в предстоящих боях, где вас еще ждут многие славные победы. А за эти сутки вы, судя по всему, тоже одержали немаловажную победу. Не мастерством полководца, но мастерством агитатора.

— Так и вы, Иосиф Михайлович, тоже победили оружием агитации…

— Ну да, «кукушка хвалит петуха»…

Оба рассмеялись, чувствуя — после всего пережитого — душевное облегчение.

На стеклах множества высоких окон бывшего Кадетского корпуса, на золоченых куполах Троицкого собора и Покровского монастыря, в чистых волнах Волги и Свияги, в тихой воде озер и стариц левобережья — всюду отразился ясный лик возвращающегося в город солнца. И где-то на Венце, в непроглядной листве вековых деревьев, то здесь, то там подавали голос пробудившиеся зяблики: «Цив-цив-цив-чицив-чивичиу!»

Эту концовку их песен знатоки называют «росчерком». И теперь, азартно соревнуясь меж собой, птицы своими звонкими «росчерками», казалось, торопились возвестить рождение нового дня.

36. ПРОЩАЙ, РАСПУТЬЕ!

…Когда части 1-й армии вступили в окончательно освобожденный Симбирск, среди ехавших на утомленных конях командиров можно было увидеть одного, сероглазого и черноусого, такого же обветренного и запыленного, как остальные. Но, в отличие от остальных, он держал повод не левой, а правой рукой, и повод был не пропущен меж пальцами, как положено, а замысловатым образом намотан на неподвижную черную перчатку. Шашка почему-то не у левого, а у правого бедра, и кобура не на месте.

Растолкав толпу встречающих, выбежала на мостовую молодая женщина, бросилась к всаднику. Командир придержал коня, наклонился к ней…

За месяцы отсутствия Мирона Яковлевича немалые перемены произошли в его семье.

Умер Илья Львович, так и не оправившийся после пережитого в Киеве потрясения. Последними его словами была просьба похоронить у Днепра. Бедный старик давно уже потерял чувство реальности.

Асин муж ушел с белыми. Этот человек никогда не внушал доверия Мирону Яковлевичу. Молодец Ася, нашла в себе силы остаться…

Ночь он провел дома. Наутро вернулся в часть. Здесь тоже был теперь его дом, здесь тоже была его семья.

Пройдет время — Черкасский узнает о словах Ленина:

— Нам изменяют и будут изменять сотни и сотни военспецов, мы будем их вылавливать и расстреливать, но у нас работают систематически и подолгу тысячи и десятки тысяч военспецов, без коих не могла бы создаться та Красная Армия, которая выросла из проклятой памяти партизанщины и сумела одержать блестящие победы на востоке…

Вот так совершается исторический процесс, подумает, узнав об этих словах, красный комроты Черкасский. И ощутит свою причастность к этому процессу. Наконец-то! После стольких сомнений и колебаний. Быть может, непростительно долгих. Когда же наступил конец его бездействию? Летом восемнадцатого года. Когда слонялся бесцельно по иссушенному зноем Симбирску и прочитал прикрепленную к стене одного из домов бумагу:

Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика переживает тяжелые дни, окруженная со всех сторон врагами… Долг каждого русского гражданина взяться за оружие и отстоять государство от врагов, влекущих его к развалу.

Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно встать под красные знамена вверенной мне армии.

Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12 часам в здание Кадетского корпуса ко мне.

Неявившиеся будут предаваться военно-полевому суду.

Командующий 1-й Восточной армией

Товарищ Председателя Симбирского Губернского Исполнительного Комитета

4 июля 1918 года

г. Симбирск».

Варейкис?.. Не тот ли интеллигентный большевик из рабочих, который так понравился Мирону Яковлевичу еще в Екатеринославе? Если так, то какими судьбами занесло его за тридевять земель от Украины? Впрочем, когда война и революция — подобные переброски не такая уж редкость.

— Уверяю вас, Мирон Яковлевич, — заявил с присущим ему апломбом в тот же вечер Асин муж, — это ловушка. Хитрая ловушка, придуманная неглупыми людьми. Вникните! Кто не явится, того предадут военно-полевому суду. Который, как известно, милосердием не отличается. Кстати, вы уже опоздали явиться в назначенный срок. А кто явится, тот сам сунет голову в петлю силка. Не сомневаюсь, что все это затеяно, дабы выманить так называемых классовых врагов из их нор и убежищ, а затем уничтожить. Ловко затеяно, ничего не скажешь!

— Что же делать? — Неля заломила руки. — Мирон, милый, не ходи… Спрячься, скройся где-нибудь…

— Не надо отчаиваться, — утешал юрист. — В конце концов, Мирон Яковлевич увечный, а с увечного спросу нет. Хотя для господ большевиков правовые нормы и элементарные понятия гуманности не что иное, как всего-навсего пережитки проклятого дореволюционного прошлого… И все же не отчаивайтесь! Если вы, дорогой родственник, измените своей привычке всюду лезть на рожон и тихо пересидите здесь, дома…

Если бы не присутствие женщин, с каким удовольствием ответил бы тогда Мирон Яковлевич на эти высокомерные поучения! По-фронтовому бы ответил.

Неля допоздна проплакала, все умоляла его:

— Не ходи! Подумай о нас, обо мне…

Он думал. Всю ночь думал.

Встал раньше всех. Неля не проснулась, только забормотала что-то нежное и жалобное, повернулась на другой бок, всхлипнула…

Он тихо вышел из дома и решительно направился в центр города, к Кадетскому корпусу.

В кабинете, куда его направили, увидел двоих.

Один сидел за столом. Выгоревшая гимнастерка с темными следами от погон перехвачена ремнями. Черты лица благородные, глаза красивые. На столе перед ним — бумаги, два карандаша, воткнутая в чернильницу ручка, пара коричневых перчаток и непривычного вида матерчатый шлем с нашитой пятиконечной звездой. Мирон Яковлевич решил, что это, судя по всем признакам, и есть командарм Тухачевский.

Другой, тоже в гимнастерке, но без портупеи, стоял рядом с командармом, опираясь на спинку его стула. Похоже, зашел сюда из другого кабинета. Темно-русые волосы, крепкие скулы, чуть длинноватый нос и внимательный, несколько исподлобья взгляд, темно-синий, как вечернее небо.

Сомнений не осталось: тот самый Варейкис, из Екатеринослава!

— Разрешите? — спросил с порога Мирон Яковлевич и, увидя кивок командарма, шагнул к столу. Молча достал левой рукой из правого кармана своей гимнастерки документы, молча протянул их. Готовый ко всему.

— А ведь мы с вами знакомы. Если память не изменяет, товарищ Черкасский? Здравствуйте, рад вас видеть. — Варейкис улыбнулся приветливо и, обратившись к заинтересованно воззрившемуся Тухачевскому, пояснил: — Был у нас в Екатеринославе инструктором красногвардейцев… Вы присаживайтесь, товарищ Черкасский.

— Садитесь, — подтвердил Тухачевский и протянул ему документы обратно. — Возьмите ваши бумаги. Вы, насколько я понял, явились, прочитав приказ?

— Так точно. Прошу извинить за опоздание.

— Не беда, — командарм усмехнулся волевым ртом. — Многие опоздают… Но вы-то имели право вообще не являться. Где были ранены?