Исландский рыбак - Пьер Лоти

Шел день за днем, и каждая ночь приходила в свой час, с неумолимой размеренностью.

Го продолжала наряжаться, словно безумная, из страха походить на жену погибшего моряка, злилась, когда другие при встрече принимали таинственный и сочувственный вид, отводила глаза, чтобы не ловить на себе леденящие душу взгляды.

У нее вошло в обыкновение каждое утро отправляться на край земли, на скалу Порс-Эвен, идя по задворкам отчего дома Янна, чтобы не видели мать и сестры. Она шла на самую оконечность Плубазланека, что вырисовывается оленьим рогом на сером Ла-Манше, и весь день сидела там, у подножия одинокого креста, возвышающегося над необъятной далью вод…

Они стоят повсюду. Эти гранитные кресты высятся на выступающих в море крутых берегах, словно моля о пощаде, словно для того, чтобы смягчить нрав этой загадочной, вечно движущейся стихии, которая заманивает к себе мужчин и не отдает обратно, предпочитая оставлять себе самых сильных и красивых.

Порс-эвенский крест окружали вечнозеленые, поросшие утесником ланды. Воздух возвышенности был чист, с едва ощутимым соленым запахом водорослей, и напоен восхитительными ароматами сентября.

Далеко-далеко вырисовывались все изгибы берега: бретонская земля заканчивалась зубчатыми мысами, у спокойной пропасти вод.

На переднем плане море было усеяно скалами, но за ними уже ничто не нарушало его гладкую, зеркальную поверхность. Море издавало мягкий, нежный шум, слабый и грандиозный, поднимающийся из глубин. И такими спокойными были дали, и такими ласковыми — глубины! Огромная голубая пропасть, могила Гаосов, хранила непроницаемой свою тайну, а слабый, как дыхание, ветерок разносил запах низкорослого дрока, вновь расцветшего под лучами осеннего солнца.

В определенные часы море отступало и кругом появлялись пятна суши, вода словно медленно уходила из Ла-Манша; потом, с той же неторопливостью, вновь прибывала, и, сколько бы ни было смертей, море продолжало это вечное движение.

Го так и сидела у подножия креста, окутанная покоем, и все смотрела и смотрела вдаль, пока не наступала ночь.

Сентябрь минул. Го совсем ничего не ела и не спала.

Теперь она оставалась дома, сидела согнувшись, неподвижная, зажав ладони в коленях и прислонившись запрокинутой головой к стене. Для чего ложиться, для чего вставать? Она бросалась на постель не снимая платья, когда силы совсем иссякали. Зубы стучали от холода, и всегда точно железный обруч сжимал виски; лицо осунулось, рот пересох, будто в лихорадке. Временами она билась головой о гранитную стену и долго, отрывисто, хрипло стонала.

А бывало, звала его по имени, тихо и нежно, словно он был здесь, рядом, и говорила ему слова любви.

Ей случалось и заниматься разными пустяками, например, наблюдать, как с приходом сумерек тень от фаянсовой Богоматери и кропильницы медленно вытягивается на высокой деревянной спинке кровати. Но потом накатывали еще более страшные приступы тоски, и Го опять стонала и билась головой о стену…

Так проходили все дневные часы, один за другим, и все вечерние, и все ночные, и все утренние. Когда Го подсчитывала, сколько дней назад он должен был вернуться, еще больший ужас охватывал ее. Она не желала знать ни чисел, ни дней недели.

Обычно имеются какие-то признаки происшедшего в Исландии кораблекрушения: вернувшиеся моряки видели катастрофу издалека, найдены обломок, труп, что-то, позволяющее строить предположения. Но никто ничего, относящегося к «Леопольдине», не видел, никто ничего не знал. Моряки с «Марии-Жанны», последние, кто видел судно второго августа, сказали, что «Леопольдина» пошла дальше к северу. Что же случилось потом, окутано было непроницаемой завесой тайны.

Ждать, вечно ждать, оставаясь в полном неведении! Наступит ли время, когда больше не придется ждать? Она не знала, и теперь ей хотелось, чтобы это было скорее.

О, если Янн погиб, пусть сжалятся над ней и скажут правду!..

Только бы увидеть его, его или то, что от него осталось!.. Если бы Богоматерь, которой она столько молилась, или другая высшая сила оказала милость и дала возможность увидеть Янна! Живого, собирающегося домой, или тело его, гонимое волнами… чтобы, по крайней мере, знать! Чтобы знать!!!

Порой ей казалось, что на горизонте появился парус. «Леопольдина»! Идет, торопится в порт! Она делала безотчетное движение, чтобы подняться, бежать, всмотреться в даль, убедиться, так ли это…

И снова садилась. Увы, где теперь «Леопольдина»? Где она может быть? Ну конечно, там, в этой страшно далекой Исландии, одинокая, разбитая, пропавшая…

Все кончалось навязчивым видением, всегда одним и тем же: выпотрошенный обломок судна плавно и бесшумно качается на розово-серой поверхности моря, среди безмолвия и покоя мертвых вод.

Два часа ночи.

По ночам она особенно чутко прислушивалась к шагам на улице: при малейшем шуме, малейшем необычном звуке у нее начинало стучать в висках.

Два часа ночи. В эту ночь, как и в предыдущие, она, сложив руки и вперив взгляд в темноту, слушала вечный шум ветра в ландах.

Вдруг — мужские шаги, торопливые мужские шаги по дороге! Кто бы это мог быть в такой час? Она поднялась, охваченная волнением, сердце ее замерло…

Кто-то остановился у крыльца, стал подниматься по каменным ступенькам…

Он!.. О, хвала Небу! Он! Стук в дверь! Разве это может быть кто-то другой?.. Босая, ослабевшая за столько дней, она проворно прыгнула к двери, точно кошка, и развела руки, чтобы обнять любимого. Ну конечно, «Леопольдина» пришла ночью, стала на якоре в бухте Порс-Эвен и он прибежал домой — все это мелькнуло в ее голове, будто молния. Она поранила себе пальцы о гвозди в двери, в ярости отпирая тяжелую задвижку.

Ах!.. Она, поникшая, медленно отошла назад, голова ее упала на грудь. Прекрасный сон безумицы кончился. На пороге стоял Фантек, ее сосед… Осознав, что перед ней не Янн, Го почувствовала, что вновь падает в прежнюю пропасть, на самое дно прежнего страшного отчаяния.

Он извинился, бедный Фантек, его жена, как всем было известно, тяжело болела, а теперь еще их ребенок задыхался в колыбели — вот он и пришел звать на помощь, пока сбегает за врачом в Пемполь.

Ей-то что до всего этого? Одичав в своем горе, она уже не могла откликаться на страдания других людей. Упав на скамью, она сидела с остановившимся взором, точно мертвая, не слушая, не отвечая и даже не глядя на соседа. Что ей-то до всего, что говорит этот человек?

Он все понял; он догадался, почему ему так быстро открыли дверь, и пожалел, что причинил ей боль.

Он пробормотал извинение: правда, он не должен был ее беспокоить!..