Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв. - Н. Борисов

В 1636 г. девять нижегородских священников об­ратились к тогдашнему патриарху Иоасафу (1634— 1640) с челобитной, в которой указывали на многочис­ленные беспорядки в жизни приходского духовенства и требовали строгих мер воздействия. О том же писа­ли «наверх» и другие ревнители церковных уставов. Из этих жалоб складывается весьма мрачная картина. Вместо того, чтобы заботиться о душах своих прихо­жан, священники проводили время в пьянстве и рас­путстве. Они не только не произносили проповедей, но даже саму церковную службу стремились сокра­тить путем введения «многогласия» — одновременно­го чтения и пения различных молитв и текстов. Как белое, так и черное духовенство отличалось безгра­ничным корыстолюбием. В обителях иноки пировали с местной знатью. Руководящие посты в монастырях приобретались взяткой боярину или архиерею. Меж­ду тем народ терял уважение к духовному званию, не желал ходить в церковь и соблюдать посты, пре­давался языческим, «дьявольским» игрищам, приуро­чивая их к церковным праздникам.

Патриарх в ответ на жалобы направил поповским старостам и светским чиновникам духовного ведом­ства своего рода циркуляр — «память». Он требовал решительно  бороться  с  церковными  беспорядками[124].

Понимая, что одними строгостями попов не вразу­мить, церковное руководство озаботилось подбором наиболее достойных кандидатур на должности «про­топопов» — блюстителей порядка в церковных окру­гах. Протопопы должны были личным примером учить подчиненных им приходских священников до­бродетели и благочинию.

Среди церковных деятелей, обеспокоенных паде­нием авторитета духовенства, особой активностью отличался протопоп Благовещенского собора в мос­ковском Кремле, духовник и наставник юного царя Алексея Стефан Вонифатьев. Красноречивый пропо­ведник, Стефан пользовался огромным авторитетом при дворе. Он играл здесь примерно ту же роль, что и Сильвестр при дворе юного Ивана IV.

Вонифатьев собрал вокруг себя наиболее горячих поборников церковного благочиния из разных горо­дов России. Это сообщество единомышленников из­вестно в литературе под названием «кружок ревни­телей благочестия». Присмотримся поближе к этим людям: все они отмечены судьбой.

В 1649 г. из Нижнего Новгорода Стефан Вони­фатьев вызвал известного проповедника 58-летнего Ивана Неронова. Он получил высокий пост протопо­па Казанского собора — одного из главных храмов Москвы. Собор был построен князем Д. М. Пожар­ским на Красной площади в память об освобождении России от чужеземцев. Проповеди Ивана Неро­нова в Казанском соборе собирали множество слу­шателей. Посещал их и сам царь со своим семей­ством и боярами. Не довольствуясь поучениями, Неронов распорядился расписать храм снаружи нра­воучительными сентенциями, цитатами из «святых отцов».

Двумя годами ранее, в 1647 г., к Вонифатьеву явился 27-летний сельский священник из нижегород­ских краев Аввакум Петров. Он горел желанием по­служить на благо церкви. Царский духовник ласково обошелся с Аввакумом, одарил его иконой и книгой и отправил в родные края. Несколько лет спустя он выхлопотал для него место протопопа в городе Юрь-евце Поволжском, на границе костромских и ниже­городских земель. Однако строгий, нетерпимый свя­щенник восстановил против себя прихожан. В мае 1652 г. Аввакум вынужден был покинуть Юрьевец и вновь искать помощи у Стефана Вонифатьева[125].

Пострадали и были изгнаны своей паствой и дру­гие «ревнители благочестия» — костромской протопоп Даниил, романово-борисоглебский поп Лазарь, му­ромский поп Логгин.

В то время как простоватые провинциальные «ба­тюшки» рьяно обличали пороки и слабости своих прихожан, получая в ответ лишь брань и побои, в Москве, при дворе, на церковные дела смотрели го­раздо шире. Правительство Алексея Михайловича склонялось к мысли о необходимости пересмотра всех церковных обрядов и приведения их в соответствие с греческой богослужебной практикой. Это было вызва­но   прежде   всего   стремлением   упорядочить   обрядовую практику русской церкви в условиях роста ре­лигиозного вольномыслия и падения авторитета ду­ховенства.

Вместе с тем сближение с греческой церковью должно было поднять престиж Российского государ­ства на православном Востоке. К середине XVII в. горизонты московской дипломатии сильно расширя­ются. Перед ней начинает вырисовываться идея, по­лучившая полное развитие в XVIII—XIX веках: ис­пользование христианского населения Османской им­перии в качестве политического союзника. Как это не раз бывало в истории, пылкие религиозные призывы скрывали трезвый политический расчет.

Связь российской церкви с константинопольским патриархатом сохранялась и после установления ав­токефалии в 1448 г. Греческие иерархи со смешан­ным чувством смотрели на русское «православное царство»: они ждали от него материальной и духов­ной поддержки и в то же время не могли избавиться от привычного, укоренившегося пренебрежения к «се­верным варварам». Впрочем, константинопольский патриарх признал в свое время акт венчания Ива­на IV на царство и тем оказал ему немалую услугу.

Во второй четверти XVII в. представители высше­го греческого духовенства постоянно посещают Мос­кву, привозя с собой всякого рода церковные «святы­ни», которые пользовались большим спросом в Рос­сии, а также политические новости и секреты, интере­совавшие Посольский приказ.

Приезжавшие в Москву греки настойчиво указы­вали русским на многочисленные и часто весьма су­щественные различия в русском и греческом богослу­жении и церковных обрядах. Однако московские книжники с несокрушимым высокомерием отвечали: «Всех греческих старых переводов добрых правила у нас есть; а новых переводов греческого языка и вся­ких книг не приемлем»[126].

Разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам. Так, в период патриаршества Филарета из России было послано в афонские славянские монастыри большое количество богослужебных книг московской печати. Однако афонские иноки, главным образом греки по происхождению, изучив эти книги, объявили их еретическими. Особое раздражение вызвала у греков московская традиция «двоеперстного» крестно­го знамения.

По решению афонских «соборных старцев» мос­ковские книги были публично сожжены как еретиче­ские. Тем, кто признал их за истинные, пригрозили костром.

Узнав об этой акции греков, российские иерархи были возмущены. Несколько лет спустя известный московский книжник Арсений Суханов во время пре­ний с греками о вере, упрекая их за этот случай, го­ворил, что их собственные книги печатаются «у лати­нян», в Венеции, и потому полны «латинских ере­сей»[127]. Грекам следовало бы сжечь как еретические отнюдь не русские, а свои собственные богослужеб­ные книги, восклицал Суханов.

Мнение Суханова разделяло большинство тог­дашнего русского духовенства. Оно имело глубокие исторические корни. Уже во второй половине XV в. в русской церкви утвердилась мысль о том, что по­сле Флорентийской унии и падения Константинополя истинное, чистое христианство сохранилось лишь на Руси. Все новое, что шло от греков, казалось подо­зрительным, ложным. Это мнение господствовало и в XVI столетии. Оно по-своему отражало тогдашнее внутри- и внешнеполитическое положение России. Напряженная борьба за ликвидацию пережитков феодальной раздробленности в экономике и полити­ческой системе России не позволяла даже таким увлекавшимся и далеко не консервативным людям, как Иван Грозный, посягнуть на привычные идеоло­гические представления. Круто расправляясь с не­угодными церковными иерархами, он при этом нико­гда не покушался на традиционную православную доктрину. Царь беспощадно преследовал еретиков, пресекал попытки католической пропаганды в России.

Понимая всю опасность неосторожных вторжений в область веры, царь в то же время почитал полез­ным для государства всеми средствами, в том числе и личным примером, укреплять религиозность своих подданных. Возбуждение фанатизма, распростране­ние идеи о религиозной исключительности, богоиз­бранности России он считал одним из необходимых условий успешного    решения    военных задач в Поволжье и Прибалтике. Той же линии придерживались и преемники Ивана Грозного — царь Федор Иванович и Борис Годунов.

В первой половине XVII столетия пошатнулись многие устоявшиеся представления о внутреннем устройстве России и ее месте среди других государств. Потребности экономического развития страны, под­держания ее военного потенциала на европейском уровне настоятельно требовали приоткрыть дверь в Европу, шире взглянуть на мир, отказаться от тради­ций «закрытого общества». Осторожно, с оглядкой правительство молодого царя Алексея вступало на этот путь, который полвека спустя привел к петров­ским преобразованиям. Перемена в отношении к гре­ческому православию была своего рода пробным камнем новой политики.