Машина и винтики. История формирования советского человека - Михаил Геллер

Текст закона о советской школе примечателен не только тем, что в нем есть, но и тем, что в нем опущено. В частности, молча санкционируется наблюдавшаяся последние годы тенденция к сокращению учебных часов, предназначенных на преподавание иностранных языков. В 1980—81 учебном году языку отводился в старших классах один час в неделю. Учитывая, что в советских школах изучается только один иностранный язык, очевидно, что это умышленная мера, преследующая целью изоляцию советских граждан от несоветского мира. Необходимое количество специалистов, знающих языки, готовится в специальных учебных заведениях и школах. Наиболее важное умолчание связано с НТР: закон о школе, детально указывающий как усилить идеологическое воздействие на молодежь, как подготовить их к работе на производстве, как воспитать из них солдат, отделывается одной туманной фразой о необходимости «вооружать учащихся знаниями и навыками использования современной вычислительной техники, обеспечить широкое применение компьютеров в учебном процессе». Законодатели говорят о необходимости «вооружать» знаниями новейшей техники в условном наклонении — когда компьютеры будут.

В сентябре 1984 г. «Учительская газета» сообщила, что «компьютеризация советской экономики произойдет через 15 лет», к этому времени школы будут ежегодно выпускать по одному миллиону юношей и девушек, владеющих компьютерной техникой. В 1985 г. школы должны — по плану — получить 1131 компьютеров личного пользования «Агат», изготовленных в СССР.

Отказ от «компьютеризации» школы объясняется принципиальными, идеологическими причинами. Широкий доступ к информации, особые навыки аналитического, самостоятельного мышления, необходимые при работе с новой техникой, идут вразрез со всей системой воспитания и образования в СССР.

Советский журналист утверждающий, что в стране «зрелого социализма» нужны не «личные компьютеры», а только большие машины, признает, что появление компьютеров можно сравнить только с укрощением огня или изобретением алфавита. Но он считает совершенно естественным, что в Советском Союзе огонь, алфавит и компьютеры находятся в распоряжении государства: оно выдает и контролирует спички, буквы, кибернетическую технику. Необходимое число программистов, как и знатоков иностранных языков, всегда может быть подготовлено в специальных заведениях. Программа новой школы упоминает — кроме Маркса, Энгельса, Ленина — имена двух педагогов: Н. К. Крупской и А. С. Макаренко. Эти имена подчеркивают неизменность модели советской школы. Задача воспитания, сформулированная создателем «подлинно научной системы воспитания коммунистической личности», отцом советской педагогики А. Макаренко почти полвека назад, остается основной целью и на будущее: «Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком».

Макаренко не уставал утверждать, что армия, армейский коллектив, как он выражался, представляет собой идеальную модель школы, которая воспитывала бы «культурного советского рабочего». Советская школа двадцать первого века должна — на основании закона 1984 г. — достичь идеала: воспитывать рабочих-солдат в духе иерархии, дисциплины, получающих строго необходимые знания в форме, не требующей размышлений и рассуждений, твердо убежденных в неминуемой победе коммунизма. Похожий идеал виделся Гитлеру. Выступая на первомайском празднике в Берлине в 1937 г. он изложил свою программу: «Мы начали прежде всего с молодежи. Со старыми идиотами ничего сделать не удастся /смех в зале/. Мы забираем у них детей. Мы воспитываем из них немцев нового рода. Когда ребенку семь лет, он еще ничего не знает о своем рождении и происхождении. Один ребенок похож на другого. В этом возрасте мы забираем их в коллектив до восемнадцати лет. Потом они поступают в партию, в СА, СС и другие организации, или прямо идут на заводы… А потом отправляются на два года в армию».

Древние римляне твердили, что кто хочет мира, тот должен готовиться к войне. И следуя этому завету, создали мировую империю. Клаузевиц объяснил парадокс: войну начинает всегда тот, кто защищается. Если государство, на которое напал агрессор, не будет защищаться — войны не будет.

Советская школа поставила своей новой задачей усиление подготовки школьников к миру, усиливая их подготовку к войне начиная с 6-летнего возраста.

Семья находится под защитой государства.

«Красный треугольник» — название баллады Александра Галича — лаконичное и исчерпывающее определение политики партии по отношению к семье с первого дня революции. Любовный треугольник — понятие, возникшее, видимо, одновременно с моногамной семьей: он, она, третий (третья). В 1970 г., когда празднование столетия со дня рождения В. И. Ленина достигло пароксизма, среди сотен анекдотов, возникших как противоядие, появилась шутка относительно выпуска в СССР трехспальных кроватей, ибо Ленин всегда с нами. Постоянное присутствие Ленина (Партии) как третьего «угла» определяет особенность «красного треугольника».

Революция, ставившая своей целью переделку не только общества, но — в первую очередь — человека, не могла не рассматривать семью, как важнейший объект атаки. Проникновение в первичную клетку общества, в ее генетическую структуру — было условием достижения цели.

В наступлении на «буржуазную семью» использовалась тактика, знакомая по школьной войне: законодательные меры и идеологическая атака. В числе самых первых актов молодой советской власти (18 и 19 декабря 1917 г.) были законы о гражданском браке (занявшем место церковного) и о разводах. Не было случайностью составление в самую первую очередь кодексов законов о семье (16 сентября 1918 г.) и школе (30 сентября того же года).

В первое послереволюционное десятилетие семья СССР испытывает первый шок. Кодекс о семье и браке 1926 года, развивает положения кодекса 1918 г. до предела (развод, например, может быть произведен по желанию одного лишь супруга, который не обязан извещать другого супруга — достаточно послать в ЗАГС почтовую открытку), подводя законодательный итог революционной ломке семьи и нравов. Кодекс 1926 г. был — по мысли его составителей — последним шагом на пути к окончательному исчезновению семьи как социального института. В 1930 г. «Малая советская энциклопедия», цитируя одного из первых юристов-большевиков П. Стучку, утверждавшего, что «семья является первичной формой рабства», обещала в ближайшее время отмирание семьи — вместе с частной собственностью и государством.

Сознавая невозможность немедленной отмены семьи законом, создатели нового мира приступили к ее разрушению изнутри. «Семья еще не разрушена, — констатирует в 1924 г. педолог А. Залкинд. — Нищее пролетарское государство ни в воспитании, ни в хозяйственном отношении не в силах еще полностью заменить семью, и поэтому семью необходимо революционизировать, пролетаризировать. Роль молодняка в этом вопросе огромная». Наступление на семью велось широким фронтом. Объектами обработки были, в первую очередь, «молодняк», т. е. молодежь, дети и женщины: «слабые звенья» в семейной цепи.

Эмансипация женщины — извечная тема утопий. Н. Чернышевский представил в «Что делать?» освобождение женщины непременным условием социального освобождения. Для него, как и для многих других утопистов, освобождение женщины означало, во-первых, уравнение женщины с мужчиной, во-вторых, разрушение моногамной семьи, которая закабаляет женщину.

Советский революционный закон «раскрепостил» женщину, уравняв ее в правах с мужчиной — в семье. Одновременно ведется активная кампания по распространению новых взглядов на половую жизнь, которые должны привести к внутренней эмансипации женщины. Широчайшую известность приобретают призывы к «свободной любви» коммунистки, первой женщины-министра (народного комиссара социального призрения), в свободное время писательницы Александры Коллонтай. Взгляды А. Коллонтай приобретают широкую популярность, становятся эталоном новой морали. Об успехах борьбы с семей свидетельствуй Ленин. Беседуя с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин, вождь Октября жаловался: «Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая „новая половая жизнь“ молодежи, а часто и взрослых, довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что в коммунистическом обществе удовлетворять половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой „теории стакана воды“ наша молодежь взбесилась». Ленин утверждает: «Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем». Основатель советского государства не объясняет, как коммунисты понимают свободную любовь. Более того, при жизни, за своей подписью он ничего не опубликовал на эту тему. Воспоминания Клары Цеткин — они стали навечно базой советской сексуальной морали — были напечатаны только после смерти Ленина.