Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

Я бы не смогла в полной мере насладиться всем этим, если бы не была одна. Я целый день предавалась мечтам, смаковала увиденное и не позволяла фантазиям покинуть меня. Мне никогда этого не забыть, думала я. Я не замечала разрушенных зданий и пустырей, оставшихся после бомбежек, заваленных битым кирпичом, я видела лишь дикие цветы, которые прорастали среди почерневших стен и груды камней.

Было очень жарко, однако я не чувствовала усталости, казалось, я плыла, приподнявшись на дюйм над тротуаром, и мне не требовалось для этого никаких усилий.

Квартал был громадный, застроенный высокими бледно-желтыми зданиями, растущие здесь каштаны и платаны бросали густую тень.

И вот он - дом с медной дощечкой на двери, показавшейся мне сделанной из золота, на которой начертаны металлические буквы. Старинный лифт доставил меня на нужный этаж.

- Вы не могли бы подождать в приемной, миссис де Уинтер? Доктор Лавледи скоро будет.

Я была ничуть не против, я была счастлива ждать здесь, в этой прохладной, с высоким потолком, комнате, наполненной тиканьем часов, куда долетали отдаленные крики детей и слегка попахивало антисептиком и лавандой. Я даже не притронулась ни к одному из лежавших журналов, не стала смотреть ни газеты, разложенные на столе, ни рисунки, висевшие на стенах. Я просто хотела спокойно посидеть.

- Миссис де Уинтер?

Он был моложе, чем я ожидала, рыжеволосый, крупный. Он смотрел мне прямо в глаза, и я почувствовала, что он оценивает и изучает меня.

Я села, ощутив внезапную слабость, положив руки на колени и крепко сжав ладони.

И начала отвечать на вопросы.

Глава 15

На углу, недалеко от станции метро, пожилая женщина продавала фиалки: она сидела на маленьком складном стульчике, подставив лицо солнцу, я купила у нее букетик, дав ей солидную сумму, и ушла, не взяв сдачи. Я приколола цветы брошью на лацкан своего жакета. Они завянут и умрут еще до вечера, ну и что из этого, пока они живые и свежие и очаровательно пахнут. Они напомнили мне о лесе, растущем выше дома, о крутых прохладных берегах ручья, бегущего с холма через сад.

Я снова шла по горячим, освещенным послеполуденным солнцем улицам, я шла, хотя мне хотелось танцевать, бегать и кружиться, останавливать прохожих, просить их о том, чтобы они потанцевали вместе со мной.

- Вас что-нибудь беспокоит? - спросил он. Я снова слышала его дружелюбный, спокойный, будничный голос. - Если не считать вполне объяснимой тревоги из-за того, что не происходит зачатия.

- Нет, - ответила я. - Меня ничего не беспокоит. Ведь то, что меня беспокоило, было ненастоящим, разве не так? Неприятные переживания из-за венка, шепчущие голоса и прочие фантазии - теперь это позади, я выбросила их из головы в тот же вечер, когда Максим дал мне прочитать письмо Фрэнка с сообщением о покупке Коббетс-Брейка; я словно видела, как они достигают темной воды Босфора и тонут, погружаясь в глубину, и с тех пор я не вспоминала о них.

- Ничего не беспокоит.

- У вас хороший аппетит? Сон? Много ли такого, что вы любите делать?

- Ода.

Я рассказала ему о доме, о саде, о тех радостях, которые переживаю, и он выглядел удовлетворенным, все время кивал и делал какие-то пометки на бумаге. Я чувствовала, что он доволен и что это важно для меня, как будто это непременно означало, что его заключение будет благоприятным.

Я нервничала, но вовсе не из-за того, что меня осматривают или задают вопросы - к этому я относилась спокойно, меня этому благоразумно научила мать, - а по причине важности заключения. Казалось, все висит на тончайшей нити в этой слабо освещенной, тихой комнате с лепным потолком, высокими зашторенными окнами, солидного вида письменным столом. Доктор Лавледи не торопился с выводами, наступила пауза, в течение которой он обдумывал то, что я рассказала, делая какие-то пометки на листке.

Проходя мимо музейных фасадов, я снова и снова проигрывала в голове всю сцену, как бы наблюдала ее со стороны, словно повторно прокручивала и просматривала кинопленку. И мне все было недостаточно этих просмотров, я хотела удостовериться в том, что это отложилось в моей памяти навечно. Я знала, где находилась, но шла, ничего не видя и не слыша.

Он откинулся в кресле назад, свел вместе кончики пальцев. Я обратила внимание на то, какие у него ухоженные руки, на них было приятно посмотреть.

- Конечно, - сказал он, - полной уверенности нет. Надеюсь, вы понимаете. Это сфера, где действуют тонко сбалансированные, весьма чувствительные механизмы. Я часто задаюсь вопросом: при всех прочих равных условиях играет здесь роль простой случай или же нечто другое? Но вам следует помнить, что природа на вашей стороне, а это такая могучая сила. Она на стороне жизни, она хочет, чтобы у вас были дети, это в ее интересах. Она хочет, чтобы мы плодились и размножались, в этом ее raison d'etre (Разумное основание, смысл (фр.)).

Я подумала, что, вероятно, он заготовил свою речь заранее, возможно, он произносит ее едва не каждый день, и тем не менее я ловила каждое его слово, словно это было божественное прорицание, непреложная истина.

- Хочу сразу заверить вас. Я не обнаружил у вас никаких отклонений - ни физических, ни каких-либо иных, которые могли бы помешать вам зачать ребенка. Естественно, существуют вещи, в которых я не могу быть уверен на основании нынешних данных, но если события будут развиваться вопреки прогнозу, я могу провести дальнейшие исследования. Однако предполагаю, что они не понадобятся. Вы должны быть настроены оптимистично. Просто-напросто не беспокойтесь об этом. У меня такое ощущение, что в настоящий момент вы счастливы и устроены в жизни, и все пойдет своим чередом. И очень скоро вы придете ко мне, чтобы сообщить добрую весть. Я это знаю.

И я тоже! Да, я тоже это знала, он лишь укрепил мою уверенность. И это должно быть истиной.

Мне вдруг стало жарко, я почувствовала усталость и жажду. Видимо, слишком долго шла пешком. Я взяла такси и попросила подвезти меня до улицы, где, как мне помнилось, находится тихая гостиница, чтобы выпить там чаю, посидеть в тиши, вдыхая еле ощутимый аромат фиалок и думая о том, что этот день запомнится навсегда, поскольку принес мне чувство уверенности и стал началом нового этапа в жизни.

В конце улицы дорогу перегородила платформа с пивом, и водитель вынужден был остановиться. Несколько ярдов до гостиницы я должна была пройти пешком. Было по-настоящему жарко, тротуар раскалился, асфальт под ногами сделался мягким и вязким. Если раньше у меня возникала мысль о том, чтобы пройтись по магазинам на Пиккадилли или посидеть среди фонтанов на Трафальгарской площади, то теперь мне хотелось лишь отдохнуть, выпить чаю и скорее добраться до вокзала, чтобы ехать домой. Мне страшно захотелось оказаться в саду, освещенном лучами предвечернего солнца, и, вдыхая запах роз и опустив руки в прохладную воду пруда, беседовать с Максимом.

Я стала обходить платформу с пивом, и мужчины, которые скатывали по доскам большие металлические бочки, скрепленные обручами, в темный подвал, посторонились и с веселыми выкриками пропустили меня. И тогда-то я услышала еще один голос, это был тоже выкрик, но совсем иного рода.

Неподалеку находилась телефонная будка, ее дверь была приоткрыта - в этом положении ее удерживала спина находящегося внутри мужчины. В руках мужчины был чемодан, который также высовывался из дверцы, - допотопный обшарпанный чемодан из картона, перевязанный потертыми коричневыми кожаными ремнями. Из него выглядывали какие-то грязные тряпки и пожелтевшие газеты.

Мужчина держал телефонную трубку так, словно это было какое-то оружие, он размахивал ею и громко кричал. Слова его были неразборчивы и бессвязны, и я подумала, поравнявшись с ним, уж не из числа ли он тех сумасшедших, тех жертв войны, которых немало бродит по лондонским улицам; эти люди живут в собственном вымышленном мире и способны напугать своим видом кого угодно. Я невольно отступила назад, опасаясь, как бы он не выскочил из будки и не врезался в меня. Тем не менее я почему-то была не в силах отвести от него взгляд. На нем был плащ и потрепанные коричневые брюки, длинные взлохмаченные волосы закрывали воротник.

Когда я проходила мимо полуоткрытой двери будки, мужчина повернулся и в упор посмотрел на меня. Глаза у него были дикие, налитые кровью - и я их узнала.

Я кинулась бежать, однако туфли стали вдруг ужасно тесными и жесткими после долгой ходьбы; я спешила убежать подальше, пока он не узнал меня и не бросился за мной; в панике я резко толкнула вращающиеся двери гостиницы и оказалась в вестибюле.

Здесь я почувствовала себя в безопасности; в помещении было спокойно, чисто и сумрачно.

- Добрый день, мадам, - подняв голову, с улыбкой поприветствовал меня портье.

Чувствуя громадное облегчение, я подошла к нему и сказала, что хотела бы выпить чаю.

- Пожалуйста. Вас сейчас проводят в голубой зал. Там прохладно и тихо, и можно приятно отдохнуть после жары.