Красный террор в России. 1918-1923 - Сергей Мельгунов

Процитирую еще раз строки, которыми закончил свой очерк автор статьи «Корабль смерти».[318]

«Карающий меч преследует не только прямых врагов большевистского государства. Леденящее дыхание террора настигает и тех, чьи отцы и мужья лежат уже в братских могилах. Потрясенные нависшим несчастьем и ждущие томительными месяцами катастрофы, матери, жены и дети узнают о ней лишь много спустя, по случайным косвенным признакам, и начинают метаться по чекистским застенкам, обезумевшие от горя и неуверенные в том, что все уже кончено…

Мне известен целый ряд случаев, когда М.Ч.К. для того, чтобы отделаться, — выдавала родным ордера на свидание с теми, кто заведомо для нее находился уже в Лефортовском морге.

Жены и дети приходили с „передачами“ в тюрьмы, но, вместо свиданий, им давался стереотипный ответ:

— В нашей тюрьме не значится. Или загадочное и туманное:

— Уехал с вещами по городу…

Ни официального уведомления о смерти, ни прощального свидания, ни хотя бы мертвого уже тела для бережного семейного погребения…

Террор большевизма безжалостен. Он не знает пощады ни к врагам, ни к детям, оплакивающим своих отцов».

И когда в таких условиях поднимается рука мстителя, может ли общественная совесть вынести осуждение акту мщения по отношению тех, кто явился творцом всего сказанного? Мне вспоминаются слова великого русского публициста Герцена, написанные более 50 лет тому назад. Вот эти строки:

«Вечером 26-го июня мы услышали после победы Национала под Парижем, правильные залпы с небольшими расстановками… Мы все глянули друг на друга; у всех лица были зеленые… „Ведь это расстреливают“, сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такие минуты ненавидят десятки лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощает такие минуты».[319]

То были безоружные враги, а здесь… самые близкие родные…

В воспоминаниях С. М. Устинова[320] есть описание жуткой сцены: «на главной улице, впереди добровольческого отряда крутилась в безумной, дикой пляске растерзанная, босая женщина… Большевики, уходя в эту ночь, расстреляли ее мужа…»

Издевательства над женщинами

Прочтите сообщения о насилиях, творимых над женщинами, и удивитесь ли вы неизбежной, почти естественной мести.

В той изумительной книге, которую мы так часто цитируем, и в этом отношении мы найдем немало конкретного материала. Не достаточно ли сами по себе говорят нижеследующие строки о том, что вынуждены терпеть женщины в Холмогорском концентрационном лагере.[321]

«…Кухарки, прачки, прислуга берутся в администрацию из числа заключенных, а притом нередко выбирают интеллигентных женщин. Под предлогом уборки квартиры помощники коменданта (так поступал, напр., Окрен) вызывают к себе девушек, которые им приглянулись, даже в ночное время… И у коменданта и у помощников любовницы из заключенных. Отказаться от каких-либо работ, ослушаться администрацию — вещь недопустимая: заключенные настолько запуганы, что безропотно выносят все издевательства и грубости. Бывали случаи протеста — одна из таких протестанток, открыто выражавшая свое негодование, была расстреляна (при Бачулисе). Раз пришли требовать к коменданту интеллигентную девушку, курсистку, в три часа ночи; она резко отказалась идти и что же — ее же товарки стали умолять ее не отказываться, иначе и ей и им — всем будет плохо».

В Особом Отделе Кубанской Чеки, «когда женщин водят в баню, караул устанавливается не только в раздевалке, но и в самой бане…» Припомните учительницу Домбровскую, изнасилованную перед расстрелом… Одну молодую женщину, приговоренную к расстрелу за спекуляцию, начальник контрразведки Кисловодском Ч.К. «изнасиловал, затем зарубил и глумился над ее обнаженным трупом».[322] В черниговской сатрапии, как рассказывает достоверный свидетель в своих не напечатанных еще воспоминаниях — при расстреле жены ген. Ч. и его двадцатилетней дочери, последняя предварительно была изнасилована. Так рассказывали свидетелю шоферы, возившие их на место убийства…

Вокруг женщин, бившихся в истерике на полу, толпились их палачи. Пьяный смех и матерщина. Грязные шутки, расстегивание платья, обыск… «Не троньте их» — говорил дрожащим от испуга голосом старший по тюрьме, не чекист, а простой тюремный служащий. «Я ведь знаю, что вам нельзя доверять женщин перед расстрелом…» Это из описания ночи расстрела в Саратове 17-го ноября 1919 года. Об изнасиловании двух социалисток в Астрахани мы читаем сообщение в «Революционной России».[323]

Так повсеместно. Недавно в выходящем в Берлине «Анархическом Вестнике»[324] одна из высланных анархисток рассказывала о вологодской пересыльной тюрьме: «Уходя надзирательница предупреждала нас, чтобы мы были настороже: ночью к нам может придти с известными целями надзиратель или сам заведующий. Такой уже был обычай. Почти всех приходящих сюда с этапами женщин использовывают. При этом почти все служащие больны и заражают женщин… Предупреждение оказалось не напрасным…»

Я помню в Бутырках в мужском одиночном корпусе, где было отделение строгой тюрьмы Особого Отдела, произошел случай изнасилования заключенной. Конвой объяснил, что арестованная добровольно отдалась за 1/2 фунта хлеба. Пусть будет так. За полфунта плохого черного хлеба! Неужели нужны какие-нибудь комментарии к этому факту? Об изнасилованных в Петербурге говорит Синовари в своих показаниях на процессе Конради.

Но вот материалы иного рода из деятельности той же Кубанской Чрезвычайной Комиссии.

«Этот маленький станичный царек, в руках которого была власть над жизнью и смертью населения, который совершенно безнаказанно производил конфискации, реквизиции и расстрелы граждан, был пресыщен прелестями жизни и находил удовольствие в удовлетворении своей похоти. Не было женщины, интересной по своей внешности, попавшейся случайно на глаза Сараеву, и не изнасилованной им. Методы насилия весьма просты и примитивны по своей дикости и жестокости. Арестовываются ближайшие родственники намеченной жертвы — брат, муж или отец, а иногда и все вместе, приговариваются к расстрелу. Само собой разумеется, начинаются хлопоты, обивание порогов „сильных мира“. Этим ловко пользуется Сараев, делая гнусное предложение в ультимативной форме: или отдается ему за свободу близкого человека, или последний будет расстрелян. В борьбе между смертью близкого и собственным падением, в большинстве случаев жертва выбирает последнее. Если Сараеву женщина особенно понравилась, то он „дело“ затягивает, заставляет жертву удовлетворить его похоть и в следующую ночь и т. д. И все это проходило безнаказанно в среде терроризованного населения, лишенного самых элементарных прав защиты своих интересов».

«В станице Пашковской председателю исполкома понравилась жена одного казака, бывшего офицера Н. Начались притеснения последнего. Сначала начальство реквизировало половину жилого помещения Н., поселившись в нем само. Однако, близкое соседство не расположило сердца красавицы к начальству. Тогда применяются меры к устранению помехи — мужа, и последний, как бывший офицер, значит контрреволюционер, отправляется в тюрьму, где расстреливается.

Фактов эротического характера можно привести без конца. Все они шаблонны и все свидетельствуют об одном — бесправии населения и полном, совершенно безответственном произволе большевистских властей…»

«— Вы очень интересная, ваш муж недостоин вас, — заявил г-же Г. следователь-чекист, и при этом совершенно спокойно добавил, — вас я освобожу, а мужа вашего, как контрреволюционера, расстреляю; впрочем, освобожу, если вы, освободившись, будете со мной знакомы… Взволнованная, близкая к помешательству рассказала Г. подругам по камере характер допроса, получила совет во что бы то ни было спасти мужа, вскоре была освобождена из Чеки, несколько раз в ее квартиру заезжал следователь, но… муж ее все-таки был расстрелян.

Сидевшей в Особом Отделе жене офицера М. чекист предложил освобождение при условии сожительства с ним. М. согласилась и была освобождена, и чекист поселился у нее, в ее доме.

— Я его ненавижу, — рассказывала М. своей знакомой госпоже Т., но что поделаете, когда мужа нет, на руках трое малолетних детей… Впрочем, я сейчас покойна, ни обысков не боишься, не мучаешься, что каждую минуту к тебе ворвутся и потащат в Чеку».

Я мог бы пополнить этот перечень аналогичными случаями из практики московских учреждений, и не только московских. Из авторитетного источника я знаю о факте, который свидетельствует, что один из самых крупных чекистов повинен в таком убийстве… Не имея права в данный момент указать источник, не называю и фамилии.