Островский. Драматург всея руси - Замостьянов Арсений Александрович

Первое издание воспоминаний Н. А. Кропачева

Обоих будущих руководителей императорских московских театров по возвращении их из Петербурга в субботу 14 декабря на дебаркадере Николаевской железной дороги встретили семейство Александра Николаевича и вся, почти в полном составе, драматическая труппа, из которой отмечаю дам: Г. Н. Федотову, М. Н. Ермолову, Н. А. Никулину и О.О. Садовскую. Я был тут же. С тем же курьерским поездом, я помню, прибыл в Москву и наш покойный знаменитый композитор П. И. Чайковский. А. А. Майков, который после тяжкой болезни был неузнаваем, раскланявшись с знакомыми артистами, тотчас же уехал домой, а Александр Николаевич, окруженный артистами, оставался некоторое время в вокзале отдохнуть от утомления в дороге. Здесь артисты упросили его распить с ними шампанское, поздравив его с благополучным приездом и на «общую их радость» с окончательным решением дела. Свой своему поневоле друг, и после некоторого колебания Александр Николаевич сдался, поблагодарив артистов за радушный прием. Пожелание ему «доброго здоровья и сил» покрыто было дружным ура!..

– Ну-с, если это доставит вам удовольствие, будьте пока моим личным секретарем. Это до новых штатов. Там будет вам другое назначение, а какое – пока не скажу. В накладе не останетесь. Главное – жалованья побольше.

Такими словами встретил меня Александр Николаевич у себя дома, умильно и весело глядя на меня. Я сердечно поблагодарил его за лестную для меня честь, выразив желание вечно остаться его личным секретарем. Мы расцеловались. И с тех пор, до вступления еще в театры, закипела работа у него на дому, можно сказать, с утра до поздней ночи. ‹…›

Как-то на святках во время наших вечерних занятий Островский получил от А.А. Майкова письмо с приложением другого письма, от бывшего управляющего театральною конторой, г. Л‹чельник›ова, которое А. А. Майков шутливо просил Александра Николаевича прочесть вместо «святочных забав». В письме своем г. П‹чельник›ов, становившийся в недалеком будущем в подчинение А. А. Майкову, предлагал ему покровительственным тоном, если он желает, справиться, когда он может вступить в управление театрами. Конечно, предложение г. П‹чельник›ова, вызвавшее усмешку, оставлено было без внимания.

– Хоть бы в святцы догадался заглянуть, как пишутся имена собственные, – сказал Александр Николаевич, подавая мне письмо, в котором «Аполлон» было написано через две буквы п и одну л. ‹…›

Наступил 1886 год.

А. Н. Островский 1 января вместе со вступившим уже в управление казенными театрами А. А. Майковым присутствовал на вечерних представлениях в Большом и Малом театрах.

На другой день, 2 января, Александр Николаевич посетил театральную школу. 4 января официально представлялись новому управлению все служащие при московских казенных театрах, а 6 числа того же месяца Александр Николаевич окончательно принял в свои руки художественную часть театров.

Я находился пока не у дел и впервые был вызван в Большой театр 9 января, к представлению оперы «Мазепа». Войдя в кабинет при директорской ложе, я застал Александра Николаевича беседующим во время антракта с полицмейстером театров К. И. Солини, которому Островский отрекомендовал меня своим личным секретарем, желая познакомить нас, но мы объявили ему, что мы уже знакомы. Нам приходилось встречаться на сцене Малого театра, когда давалась моя небольшая пиеса. Видимо расположенный к г. Солини, Александр Николаевич по его уходе отозвался о нем с большою похвалой.

Когда мы остались вдвоем, Александр Николаевич, глубоко вздохнув, сказал мне:

– Ну, amicus[17], окунулся я в омут; не знаю, как из него вылезу.

Под «омутом» подразумевалась среда, в которую вошел Александр Николаевич, – отнюдь не театры. А среду того времени (не знаю, как теперь) стоило назвать «омутом».

С тех пор мы почти неразлучно бывали на всех представлениях того или другого театра.

Наравне с управляющим театрами, Александр Николаевич имел право занимать директорские ложи. Не имея определенного помещения для занятий, пока отделывался кабинет при школе, мы занимались то в режиссерской комнате Малого театра, то, исключительно по вечерам, когда не было спектаклей, на дому у Александра Николаевича. Наш репертуарно-школьный персонал состоял только из нас двоих. Содержание всех бумаг обдумывалось и намечалось Александром Николаевичем: важные – составлял он сам, прочие – поручал мне. Переписка набело и ведение входящего и исходящего журналов лежали на моей обязанности.

Положим, что для наших занятий были открыты две директорские ложи, но нам более нравилось заниматься в Малом театре – этой излюбленной хоромине моего славного принципала-драматурга. И в самом деле, на подмостках этой хоромины, если не включительно, то за ничтожным исключением, переиграли в его пиесах все артисты драматической труппы.

Днем мы занимались в режиссерской комнате и изредка в директорской ложе, где, несмотря на устланный коврами пол, невыносимо дуло в ноги, так что мы вынуждены были сидеть в галошах. В ложах большею частию происходили интимные беседы с управляющим театрами и другими официальными лицами, потому что во время наших служебных занятий в режиссерской комнате вход в последнюю был доступен каждому артисту, и Александр Николаевич никого не желал стеснять, пользуясь сам чужим приютом. Дежурным капельдинерам не запрещалось впускать в ложи без доклада и по вечерам во время антрактов разных театральных деятелей, как сценических, так и чиновных, которые приходили по делу.

В январе Александр Николаевич возобновил постановкой на драматической сцене свою давно не игранную, более двадцати лет снятую со сцены Большого театра, несколько измененную в действующих лицах, отчасти и в тексте, комедию «Воевода (Сон на Волге)», в новой редакции названную «Сцены из народной жизни XVII века». Ставилась она в бенефис артиста Рыбакова.

Малый театр в Москве

Александр Николаевич не мог забыть, как на одной из репетиций какой-то артист, прислонясь к кулисе, чуть не рыдал, слушая симпатичное исполнение О.О. Садовской в роли старухи, хватавшей за душу и по содержанию, и по меланхолическому мотиву колыбельной песни:

Мотив песни подслушан Александром Николаевичем в Костромской губернии. Он с голоса сообщил его композитору В. Н. Кашперову, и тот переложил его на ноты.

Перед постановкой «Воеводы» мне было поручено вместе с капельмейстером Малого театра справиться, не найдется ли где относящихся к XVII веку нотных мотивов нищенских стихов и песни разбойников «Вниз по матушке по Волге». Розыски оказались напрасными. Итак, пришлось довольствоваться существующими мотивами.

В день первого представления автора дружно вызывали, и Александр Николаевич благодарил публику поклонами из директорской ложи. Он ожидал, что пиеса эта так же долго продержится на сцене, как некогда «Аскольдова могила». Но ведь все, что остается на земле, остается в живых руках.

Правды таить нечего: не говоря про чиновных и других им подобных лиц, находились и артисты, особливо выхоленные конторским режимом, которые недоброжелательно отнеслись к покойному драматургу. Всякого жита по лопате есть в театрах, и в них особенно цепко держится интрига, в сравнении с другими коллегиальными учреждениями. Благодаря конторскому режиму, навербовавшему между сценическими деятелями услужливых для себя угодников, на что русские из первых, за редким исключением, не столь отважны, – результатом всего в театре получались общее неудовольствие, вражда, придирки, кляузы, жалобы друг на друга и полное разобщение между властями и от них зависевшими и у последних между собою.