Иди за рекой - Рид Шелли

Я дрожала и медленно приходила к осознанию: на самом деле я всегда догадывалась, что убийца – Форрест Дэвис, а Сет слишком слаб, сбит с толку и слепо верит в предрассудки – поэтому и пальцем не пошевелил, чтобы спасти Уила от смерти.

– Какого черта? – повторила я, с трудом удерживаясь, чтобы не закричать и не разрыдаться. – Почему ты его не выручил?

Сет целую минуту смотрел на потертые доски пола, а потом сказал:

– Я был идиотом. Обозленным и безмозглым идиотом.

Мы оба замолчали, и слышно было только, как трутся о джинсы его шершавые ладони. Потом он полез в карман куртки за пачкой “лаки страйк”, вытряхнул сигарету на ладонь, поднес к губам и зажег. С каждой долгой затяжкой табак пускал трещины по тишине.

Тучи подползали, будто дюжина серых змей, затягивали небо – еще минуту назад такое солнечное – и разбрасывали по снегу длинные тени. Подпорченный дымом воздух остывал.

– Но кое до чего я все‐таки додумался, хватило мозгов, – сказал он, тряхнув в меня сигаретой. – Почему ты сбежала – это я все‐таки понял.

Я прикусила губу и приготовилась услышать, что он знает про ребенка, что папа, и Ог, и Лайл, и вообще весь город – все знают про ребенка.

– Испугалась, что мы и за тобой тоже придем, – мрачно сказал он, снова глубоко затягиваясь и стряхивая пепел на крыльцо. – Но тебя бы я и пальцем не тронул. Тори, мы с тобой… мы… – Он замолчал и снова уставился в пол. – Мне сильно не понравилось, когда я за вами проследил и увидел, как ты целуешься с этим индейцем. Скрывать не буду. Сильно не понравилось. Но тебя я не винил. Ты ж ничего не знала про таких, как он, шаманов и мошенников.

С этим индейцем, подумала я с отвращением. Про таких, как он. Шаманов и мошенников.

Я вспомнила, как Кэл объяснял, почему Сет так разозлился, когда мы не пускали его к себе в дом на дереве. Да он ревнует, вот почему, – сказал тогда Кэл. – Тебя ко мне.

– Когда Лайл уже наступал нам на пятки и Дэвис решил, что лучше бы нам свалить из города, я тебя искал, – сказал Сет. – Объездил тут все вдоль и поперек. Хотел дать тебе знать, что Дэвиса тут больше не будет, и этого индейца тоже, так что ты в безопасности и можешь возвращаться домой. Скажи, что веришь мне.

Я не верила. А может, верила. Все это было уже совершенно неважно.

– Сет, чего ты хочешь? – спросила я с каменным лицом, желая поскорее завершить этот разговор. – Зачем ты здесь?

– Не знаю, – сказал он, швырнул сигарету на пол и раздавил ботинком. – За деньжатами вроде как приехал. Но теперь вот думаю, что, наверное… – Он остановился и задумался. – Эта чокнутая бабка Экерс чего ж, в доме? – спросил он, кивнув на входную дверь.

– Нет, – ответила я. – Умерла. Давным-давно.

Он усмехнулся.

– Мне че‐то по‐другому рассказывали.

Я пожала плечами и повторила свой вопрос:

– Сет, что тебе нужно?

– Да вот я теперь че‐то задумался. Когда ты уедешь, кто тут будет жить? На ферме кто будет работать?

Рыбы, хотелось мне ответить. А еще водоросли и гниль.

– Народ говорит, никакого резервуара на самом деле не будет, – сказал он. – Говорят, невозможно тут построить дамбу или чего там. И что все, кто продает свою землю, идиоты.

Возможно, он был прав, а может быть, и нет, – меня это нисколько не волновало. У меня был план и выход.

– Тебе ферма не нужна, а мне, может, нужна, – продолжал он. – Я устал, как собака, скитаться по свету без дома. А сад этот – никто ж другой о нем не позаботится так, как я.

– Прекрасно, – сказала я, хватаясь за хрупкую надежду. – Донеси Лайлу на Дэвиса, дай показания о том, что видел той ночью, и ферма твоя.

– С этим две проблемы, – ответил он. – Первое, никому не будет дела до краснокожего парня, который давным-давно умер, не станут ради него собирать присяжных.

Он остановился и посмотрел на меня – и глаза, к сожалению, меня выдали: я понимала, что он прав.

– И второе, – продолжал он. – Толку от этого ни на грош не будет. Дэвиса убили в драке, когда мы с ним во Фресно были. – Он указал на белый порез у себя на щеке. – И меня чуть с собой не утащил, красавец. – Немного помолчав, добавил: – Вот такое правосудие, другого не будет.

У меня защипало в глазах. Очень хотелось, чтобы он ушел.

– К лету я уеду, – сказала я. – Держись от меня подальше, а все остальное меня не интересует. Еще раз ко мне явишься, и я оболью тут все бензином и сожгу к чертовой матери.

Он насмешливо фыркнул:

– Не будешь же ты сад поджигать.

– Как раз с сада и начну, – соврала я, глядя ему прямо в глаза.

Боль, которую я прочла в его взгляде, свидетельствовала о том, что в этом жестоком мире еще осталось нечто такое, что не безразлично его истерзанному сердцу: наши персики.

– И я не шучу, Сет, – проговорила я, приближаясь. – Держись отсюда подальше, пока я не уеду. А после – бери землю себе, если, конечно, она не будет против. А если тебя здесь поймает Лайл или люди из правительства придут требовать это место себе, я тут ни при чем. Нарушителем границ чужого владения будешь ты, и это уже твои трудности, мне плевать, что с тобой станет.

Моя уступчивость его, похоже, удивила. Но я не оставляла ему ничего такого, чего уже не пообещала реке. Мне не было дела до того, что произойдет с фермой после того, как все деревья будут вывезены и я начну новую жизнь. И до Сета, говорила я себе, мне нет никакого дела. Если он и в самом деле вернется, сада здесь уже не останется, дом будет пуст, а вот призраки его раскаяния никуда отсюда не денутся. Только на них у меня и надежда: призраки станут неотступно являться Сету и помогут мне отомстить за Уила и вершить правосудие. Надежда – лишь на них да еще на тот день, когда река Ганнисон выйдет из берегов и все здесь уничтожит.

Я подняла винтовку и направила ствол прямо ему в грудь.

– А теперь убирайся к чертовой матери с моего крыльца, – сказала я.

Сет поднялся и посмотрел на меня с такой усталостью и печалью, что, казалось, ему не двадцать два года, а все восемьдесят. Это грустное лицо на секунду снова перенесло меня в то время, когда я была маленькой девочкой, которая любила брата и хотела выпутать эту свою любовь из страха и смятения, хотела спасти его от себя самого и возместить все плохое в нем и вообще все плохое на земле тем, что сама будет хорошей. Я так и порывалась сказать ему, что обнаружила внутри себя гораздо больше, чем могла предположить, и что, возможно, внутри него тоже есть гораздо больше, чем он думает.

Но я продолжала твердо держать в руках ружье, пока Сет медленно спускался с крыльца, шел по длинной подъездной дорожке и наконец исчез за тополями. Я не опускала дула винтовки и даже почти не дышала до тех пор, пока не услышала вдалеке рев ожившего мотора и звук отъезжающей машины.

Сет словно забрал с собой зиму: на следующий день снег начал таять уже в полную силу. В течение двух ближайших недель земля выглядывала из‐под сугробов сначала постепенно, рассыпанными тут и там островками, а потом открылась вся разом, и снег обратился в грязь, а грязь обратилась в зелень. Пока Грини и его студенты завершали подготовку почвы на новом участке за Лосиными горами, я кропотливо, ветку за веткой, обрезала голый сад, не трогая лишь старые деревья, которые, я понимала, придется здесь бросить. Я вслух уверяла себя в том, что предстоящая транспортировка пройдет успешно и что, когда настанет май, мы с моими деревьями замечательно заживем в Паонии. Но даже когда я так говорила, внутри у меня все скручивалось узлом от страха перед возможным провалом. Опустившись на грязную землю, я прислонилась спиной к толстому и кривому стволу старого дерева, по которому буду скучать сильнее всего, и сложила в молитве ладони. И пока слова мои летели к небу, я вдруг поняла, что говорю не с Богом, а с папой – с тем, кто знал и любил этот сад, как никто другой. Я молила его о помощи и благословении, о чудесных персиках и хорошей погоде, а еще – о том, чтобы, если у меня ничего не получится, он простил меня и понял, что я, по крайней мере, попыталась.