Чудеса и трагедии чёрного ящика - Игорь Губерман

Если получилось, что говорят сразу двое, предпочтение в выслушивании отдается тому, кто начал первым.

После встреч может остаться чувство неудовлетворенности (не дали сказать! А сами болтали впустую, не осталось никакой информации), антипатии к собеседнику (перебивает, а сам дурак) или симпатии к нему (молчит, приятная личность), а возможно, и тревоги. Это будет выясняться вопросами к каждой машине в отдельности. Аппарат же обработки информации займется взвешиванием истинности и приемлемости других мнений – в сопоставлении с собственной коренной программой – «убеждениями» машины.

Пожелаем удачи строителям моделей и постараемся удержаться от разных слов по их поводу. Очень хочется высказаться о будущем таких машин, пофантазировать всласть и безнаказанно. Но пресса и так уже нанесла кибернетике много морального ущерба. Один ученый очень образно сказал, что журналисты проявили такт и чувство меры, подобное своре гончих, спущенных с поводка. И, согласней с этим образом, автор не без печали отказывается от комментариев и эмоций. Тем более, что их вполне достаточно в самом тоне изложения темы.

Мыслитель, строивший в стороне

Великие умы открывают новые дороги, талантливые – продолжают и разравнивают их.

C именем Зигмунда Фрейда, как правило, связывают разговор о человеческих эмоциях, стремлениях, желаниях, страстях. И – душевных травмах, навязчивых страхах, болезненных мыслях, случайных оговорках, необъяснимой забывчивости, странных снах и непроизвольных действиях.

Гипотезы Фрейда – одна из тем сегодняшних научных конференций и многочисленных споров.

Перед началом двадцатого века Фрейду было за сорок. Позади был медицинский институт, нужда, практика в парижской клинике, репутация опытного диагноста нервных болезней, неистребимая и бескомпромиссная научная честность – наследие покойных учителей. Кроме безусловной одаренности Фрейд обладал фанатической трудоспособностью. В возрасте семидесяти лет он еще по одиннадцать часов в день принимал больных, а потом писал, читал и отвечал на письма.

Наступило время, когда исследователи со всех сторон вплотную подошли к неприступной до тех пор крепости – человеческой душе. Время властно требовало новых идей и открытий.

Однако путь, который выбрал Фрейд, лежал в стороне от необходимейшего в те годы направления для биологии, и без того погрязшей в блестящих умственных спекуляциях. В стороне от постановок точных экспериментов, от поисков строгой, объективной, количественной оценки опыта и наблюдения. Физиолог Павлов обнаружил диковинный прибор – слюнную железу собаки. Этим прибором временно компенсировалось отставание техники, которая росла медленно. У врача Фрейда прибора не было.

Фрейд строил гипотезы, заведомо обрекая их на подтверждение фактами субъективными, личными, зависящими от настроения и зоркости наблюдателя, допускающими многообразие и нестрогость толкований.

Было предположено, что неосознанно и естественно возникающие у человека желания, влечения, стремления и планы поступков снабжаются при зарождении запасом некой психической энергии, которая дает им возможность стать ощутимыми побуждениями. Но прежде каждое желание и стремление (а десятки их, постоянно возникая в подсознании, настойчиво обуревают человека) должны пройти некую цензуру, контроль, фильтр, который вырастила в нас цивилизация.

Что это за фильтр? Сознание. Результат воспитания, привитых нам социальных и нравственных идей, следствие контактов с окружающим обществом, сумма его соблюдаемых запретов, условностей и норм поведения.

А что ж инстинкты, порождающие все конкретные желания и помыслы и напирающие на тонкий барьер сознания темной необузданной волной? Они были резко разделены Фрейдом всего на два вида: инстинкт созидательный, сексуальный – жажда продолжить род, и инстинкт разрушительный – тяга к смерти, влечение уничтожать, ломать и гибнуть.

Поэтому, как считал Фрейд, сознание человека – всадник, вынужденный непрерывно укрощать дикарские, древние и естественные порывы, диктуемые инстинктами. Но укрощение не проходит даром, заряды психической энергии, сообщенные подавленным желаниям, не могут исчезнуть бесследно. Вытесненные, задавленные, спрятанные влечения стремятся излиться и непрерывно ищут выхода, чтоб отработать, выпустить заряд энергии. И находят его то в различных других проявлениях психики, то в навязчивых состояниях тревоги и страха, то в истерических и бредовых приступах, то в местных параличах, онемениях и болях. В постоянной борьбе цивилизованного сознания и бессознательных, часто варварских, всегда эгоистических стремлений, ищущих реализации, состояла, по Фрейду, вся целиком будничная жизнь мозга.

Фрейд создал исследовательскую модель, опираясь на которую можно было объяснять множество явлений психики и которую можно было видоизменять и углублять новыми фактами. Каждый крупный исследователь мозга создавал какую-то модель; и подобными путями (в те же годы) шли творцы модели атома. Сквозь призму необычной модели в необычном и странном облике представала вся человеческая психология.

В творчестве Фрейд отказывался видеть только естественное стремление познать окружающий мир и изложить это познание в виде картины, которая сложилась у художника, явившись отражением его наблюдений. Он еще видел в творчестве один из способов выражения подавленных сексуальных влечений. Очень точно определил истоки такого толкования творчества один из учеников Фрейда, вот его слова об учителе: «Он до тех пор созерцает явление, пока оно не начнет выглядеть так, как он хочет».

Неуемное воображение Фрейда возобновило и гальванизировало древнее, позабытое искусство толкования сновидений. И сон, это хаотическое (или благодаря цепям ассоциаций стройное) нагромождение из обломков дневных впечатлений, мыслей, подсознательных желаний, эмоций и прорвавшихся извне раздражений, превратился в глазах Фрейда в лазейку, сквозь которую вытесненные стремления якобы изживали ночью свою психическую энергию. Запретные желания, тайная любовь, скрываемая ненависть, преступные склонности, неосуществленные мечты, жажда величия и власти, тяга к убийству – все эти укрощенные сознанием психические порывы прорывались наружу во сне. И почему-то пользовались символикой, а не появлялись в своем прямом обличье и воплощении. Почему? Все-таки страшась дремлющего сознания?

Фрейд утверждал, что сновидения – это зашифрованные влечения и эмоции, замаскированные удовлетворения подавленных желаний. Шифровки тоже сначала кажутся бессмысленными, говорил он, надо только подобрать ключ. Ключ подбирал врач, толкующий эти сновидения. Но ведь толкование не строго, это искусство, а не наука (с этим Фрейд соглашался, он сам говорил неоднократно, что лучших учеников нашел не среди профессионалов-врачей, а среди любителей с воображением). Кроме того, имея навык и умение, толкование можно произвольно привязать к любой идее. Нет, отвечал Фрейд, набор символов, которыми пользуются желания-контрабандисты, строго и жестко определен: одни означают страсть к убийству, другие (большинство) – сексуальные стремления, третьи – тягу к власти.

Фрейд навязывал человечеству ответственность за сновидения. А между тем известны эксперименты одного врача, собравшего два тома описаний снов и проделавшего на себе самом несколько опытов. Врачу во сне (без предварительного сговора) давали понюхать одеколон: ему снилось, что он в Каире, в цветочной лавке, а затем целая цепь каких-то приключений. Роняли на лоб каплю воды – снилась Италия, жаркий день, сухое вино, пот на лбу и какие-то люди. Внешний раздражитель каждый раз запускал в ход соответствующую жизненному опыту цепочку ассоциаций: архивы памяти, не контролируемые сознанием, послушно выдавали хранимое нагромождение событий, прихотливо связанных друг с другом.

Позднее такие опыты проводили десятки исследователей. Многие сны действительно частично отражают то осознанные, то бессознательные дневные желания и мысли. Радости, вожделения, тревоги, надежды и волнения ежедневной жизни мозг легко облекает в самые невероятные и причудливые формы. Но вполне определенное (абсолютно всегда наделяющее сонный хаос жесткой и строгой логикой) фрейдистское толкование снов – это уже, вероятно, факт истории психологии, а не ее сегодняшний метод.

Однако идея, что содержание и тональность снов значительно зависят от настроя и направленности психики, еще очень пригодится человечеству. Когда врачи, вооруженные знанием механизмов работы мозга, смогут по самым разным проявлениям психики (а в том числе и по сновидениям) судить о характере искажения этих механизмов. Фрейду же, кстати, принадлежит и очень важное, вполне достоверное утверждение: сновидения зарождаются в той же мастерской, что и художественные произведения.