Смена - Светлана Павлова

руки. Потом смотрела куда-то вдаль. С зыбким намеком на старшую карту делать больше было нечего.

Игра достигла волнительной кульминации, когда мы продолбали все – поставленные и утроенные деньги, ящик пива, три вина, Люсины наушники. Тогда Костян сказал нам, что мы можем отыграться, если дадим в безвозмездную аренду «Буревестнику» нашу диджей-установку на несколько дней. Так самодовольно сказал, что не согласиться я просто не могла. Люська в тот момент ахнула, совсем не деланно, по-настоящему. Я ахала внутри и думала лишь о том, что до конца смены оставались считаные дни и лишить детей трех драгоценных дискотек было бы чудовищным свинством. О том, как инсценировать пропажу установки, я даже и думать не начала. Но пути назад уже не было.

Это был ужасный, ужасный кон. Настолько, что я даже начала представлять, как буду звонить Вадику и клянчить у него деньги на новую установку, которую неведомым способом нужно будет за сутки доставить в наш Богом забытый поселок. Причины переживать у меня действительно были. Двойка червей и пиковый валет в стартовой руке – так себе мэтч, чего уж. На столе уже лежали шестерка треф, десятка бубен и еще что-то, уже и не вспомню, никак, ну никак не годившееся. А потом Костян вытащил ее – медленно-медленно вел ребром карты, будто стирая со стола пыль. Сторона с голой блондинкой в неприличной позе наконец послушно легла лицом к столу, блеснула глянцевым заветная двойка. Мы чекнули, и следом легла – вторая. Не блондинка (там уже была, кстати, рыжая). Двойка. Я чуть не заорала.

После моей триумфальной победы Костян умыл руки, оставив нас с Люсей вдвоем. Пошипел нечленораздельно, на мате. Что-то про везение и женскую интуицию. Люся связала проигрыш Костяна с его потенциальными успехами в личной жизни, о чем немедленно сообщила, выразительно на него зыркнув. О картах она тогда, конечно, особо не думала, а потому без конца мне ими светила (там уже собрался уверенный стрит). Я долго смотрела на выпавшую мне жидкую пару и в 3:37 утра повторила за Костяном, сказав «ол ин». Услышав, Люся не поверила: долго всматривалась в стол, шумно сглотнула, потом все-таки уравняла ставку. После вскрытия она с ногами залезла на скамейку, все повторяя: «Я победила! Я победила! В первый раз в жизни! Костя, ты представляешь?»

Выигранного в ту ночь оказалось так много, что наших с Люсей рук на пакеты не хватило, и его, выигранное, пришлось везти в невесть откуда взявшейся старой детской коляске. Ее колеса звонко хлюпали при встрече с дождевой лужей, а содержимое короба красноречиво позвякивало. Люся, по праву считавшая себя главным выгодополучателем, катила коляску с пивными бутылками, по десятому кругу объясняя мне, что теперь-то Костян про нее все понял, что так не бывает, что у нее никогда до этого не получался стрит, что это все знак судьбы и происки Вселенной. Что, мол, теперь-то точно сбудется.

Да, моментами Люся была восхитительной дурой. Но ее никак, никак нельзя было не любить.

Обратно

Я сильно заблуждалась, полагая, что после покерной битвы, риска потерять музыкальное оборудование и извержения экскрементов на нас успело обрушиться все уготованное мирозданием. Мы прожили лишь пару спокойных дней, а в середине третьей недели «Чайка» массово траванулась. Десять угодивших в лазарет парней оказались нехилой нагрузкой для фельдшера Серго, богомолом скакавшего от одной койки к другой – к стонущим, блюющим, температурящим.

В медпункте Кубышка устроила очную ставку самых главных, по ее мнению, подозреваемых: меня как недоглядевшей, Серго в качестве профилактики и Антона как потенциального отравителя.

Серго, красный и злющий, коршуном набросился на Антона с требованием «пояснить за жрачку». На что тот спокойно возразил:

– Жрачку ты сам себе готовить будешь, а у меня еда.

– Тогда какого хера у меня с нее детей несет?

– Ага, из двухсот детей несет только десятерых. Это ты у них аллергию упустил, а теперь орешь!

На лбу Серго замерцала толстая вена: он в этой битве явно проигрывал. Так бывает – сразу видно, кто в споре глыба. Глыбой был Антон. Они еще долго препирались, но Кубышка быстро потеряла к ним интерес, смекнув, что виноватых надо искать не среди нас, а среди пострадавших. Опыт, сын ошибок трудных, Кубышку не подвел. Жорик раскололся первым.

Трепыхавшийся на койке с энергией выброшенной на берег рыбы, он очень боялся умереть, а потому, вцепившись в руку Серго, без конца спрашивал его: «Я выживу?» Кубышка гаркнула на него и сказала, что выжить не получится, если Жорик не расскажет нам правды. Потом для большей убедительности склонилась к нему и грозно спросила: «Ты, в конце концов, член коллектива или нет?»

Оказалось, что еще в начале смены парни из нашего отряда сперли жмых от компота, спрятали его на крыше и оставили бродить. А после немедленно выпили.

– Смотрите-ка, почти целую осилили. – Оглядывая вытащенную из рюкзака Жорика бутылку, Антон присвистнул. Понюхал горлышко и резко поморщился от ударивших в нос спиртяжных паров.

– А у нас еще одна осталась! – радостно объявил Федя-Кекс, перед тем как содержимое его желудка отправилось наверх по пищеводу – в пятый уже за день раз.

Кубышка приказала доставить пойло в медпункт и вылить его на глазах у негодяев. Подумала, видимо, что страданиям физическим не хватает страданий моральных. Антон обратился к Серго: «Метнешься кабанчиком?» Ухмылка злобная-злобная. Серго не подумал отвечать, слава богу. Даже до взгляда в его сторону не снизошел. За Антона в тот момент мне, как ни странно, сделалось стыдно. Как бывает за близкого друга, мужа, парня.

Он за ней все-таки пошел сам. А вернувшись, вручил мне со словами: «Хочешь? Лонгдринк, как ты любишь» – и засмеялся, страшно довольный собой.

Не получив должной реакции с моей стороны, Антон прицепился к Серго. Налил мутное пойло в граненый стакан и протянул со словами: «Ну че, братюнь, давай. Как говорится, чтоб хер стоял и деньги были». От этой вульгарщины стало смешно и радостно, но я быстро одернула себя. И подумала с сожалением: скажи такое Вадик, я, без сомнений, обдала бы его волной презрения.

Я поймала взгляд Серго – нехороший, решительный. Спустя секунду тот выхватил бутылку из рук Антона, рявкнув: «Дай сюда!» (рявкнув, правда, когда бутылка уже и так была в его руках). Содержимое, сулившее изготовителям новые ощущения, нет, не выливалось – выходило с трудом: словно не хотело наружу. Серго тряс рукой остервенело, бормоча что-то про сукиных детей, но как будто не про тех, что лежали сейчас