Громов: Хозяин теней - Екатерина Насута

как к человеку… не к мясу, а именно к человеку… и всегда-то. Даже потом… расходились когда… ни ты мне ничего не должен, ни я тебе… а когда Гошка… я позвонила.

Гошка её ещё тем придурком оказался. А главное, тупым до крайности.

— И ты сразу приехал.

— Надо было раньше позвонить.

До того, как Гошка ей рёбра сломал и, как после выяснилось, не в первый раз. Ну да…

— Я ж не думала, что ты… боялась… он ведь совсем был…

Отмороженным.

— А ты поговорил, и Гошка… — Ленка запнулась. — Уехал.

Ну так-то оно случайно получилась, но, может, и к лучшему. Уж больно он неадекватным был, этот её Гошка. Мир его праху. Настолько, что после него Ленка со строительством личной жизни и завязала.

Ленка, если и догадывалась, то догадки свои не озвучивала. Сейчас вон вовсе в кресло пересела и спицы подняла, высоко так. Лазоревый клубочек покатился под кровать, оставив нитяной след.

— Никак не пойму, почему это успокаивать должно? — проворчала она. — Петли соскакивают, путаются… и пальцы не гнутся уже так. В общем, бесит.

— Ленка… это потому что ты ещё не бабка.

— Да ну тебя, Громов…

Глава 14

Глава 14

«В книжную лавку товарищества „Книга и благочиние“ поступили новые молитвенники от Свято-Егорьевского монастыря, содержащие три особых молитвы и одно благословение от настоятеля, а также двенадцать печатных икон на отрывных листах…»

«Вести»

Неприятностей я ждал прямо с утра.

Но ничего.

Привычная тишина столовой. Зорька, которая сама таскает огроменные корзины, и уже настолько доверяет Савке, что делится с ним горбушкой хлеба. И Савка не отказывается.

Тарелки расставляем быстро.

И так же быстро разносим стаканы с чаем, который Зорька наливает из ведра. Каша сегодня пригорела больше обычного, но желающих пожаловаться не нашлось. Зато к хлебу масла выдали.

Зорька…

Да обычная баба.

Мы с Савкой смотрели старательно. Щурились и так, и этак, но ничего особенного, отличающего Зорьку от обычных людей, не выглядели.

С остальными не лучше.

Евдокия Путятична в сумеречном зрении светилась и ярко, что звезда. Антон Павлович, который вдруг словно позабыл и о своем намерении нас придушить, и вовсе о существовании, тоже светился, но пятнами, как звезда, но тусклая и лишаём побитая. Слегка поблескивали наставники, каждый на свой манер. И я сделал вывод, что искры дара в них были, но слабые.

А вот Фёдор, Зорька и, как ни странно, батюшка Афанасий, были уныло-серы. Странно, потому как иконы, которые батюшка приносил, сияли ярко.

Как так получается?

В общем… информации не хватало. И в размышлениях о том, где получить её, потому как чуялось, что без этой самой информации мы только больше в местные реалии вляпаемся, и прошло утро, а там и половина дня.

Ныне работать нас отправили на конюшню.

Тоже мир странный. С одной стороны автомобили в нём есть, такие громкие и воняющие бензином — до мысли о необходимости беречь экологию здесь ещё не дошли — с другой, лошадей тоже хватало. На подводах в приют привозили мясо и хлеб, мешки с мукой ли, крупами. На других — выделанные шкуры, которые тут же, в приютских мастерских, кроились и сшивались, правда, старшаками. И подозреваю вовсе не от жалости и желания детский труд облегчить, но из опасений, что младшие шкуры скорее попортят.

Что шили — не знаю.

Знаю, что тех, кого считали подходящими для работы, прикрепляли к мастерским. Причем тут были не только кожевенные. Что-то плели, вывязывали, в общем, зарабатывали трудом на хлеб насущный, как оно и положено. А вот тех, кто для мастерских по каким-то причинам был негоден, оставляли чистить хлева, конюшни или птичники, кормить, ворошить сено, полоть огороды… работы хватало.

На конюшнях нам нравилось.

И пусть лошадей в дневное время забирали, но пахло там по-особому. Да и работа, пусть муторная, но не сказать, чтоб сильно тяжёлая. Дерьмо убрать. Старое сено смести. Свежее положить, да так, чтоб копытам мягко было, чтоб не сбивались они или гниль какая не пошла.

Это уже Савка пояснил.

Коней он любил. И даже пару раз приносил Вихратке, самому старому из приютских, хлебные корки. А я тогда понимать начал, почему Ленка коня захотела.

Кони… они лучше людей.

Особенно вот этих, что крадучись, оглядываясь — сразу видно становилось, что не с добром идут — вошли в распахнутые ворота.

Старшаки.

Двое.

Один перегородил выход из стойла. Второй держится в стороне чуть. Высматривает, нет ли наставника или не прогуливается ли батюшка Афанасий. Имелась у него такая привычка, приглядывать, чтоб вверенные заботам его сироты не грешили безделием.

— Эй ты…

Голос незнакомый.

Хотя чего уж тут. Народу в приюте хватает, да и старшие обычно наособицу держатся.

— Подойди.

Савка застыл.

И сердце заколотилось быстро-быстро.

Бежать… некуда. Да и не побегаешь долго. Драться? Ладно, я бы дрался. Тот я, прежний, которому плевать было и на разницу в силе, и в росте, и вообще на всё-то. С ним поэтому и боялись связываться.

А вот Савка…

Савка не готов драться. И не в слабости дело. Во внутреннем страхе. В дрожи этой.

— Пустишь? — спрашиваю. И Савка с какой-то радостью отодвигается в сторону.

Да уж… тело такое себе. Неповоротливое. И мышцы всё ещё болят. И главное, ощущение, что двигаешься в воде. Но подхожу. Сжимаю в руках метлу, потому как другого оружия тут нет.

— Ты чё, мелкий, совсем страх потерял? — вопрос старшак подкрепил затрещиной. — Кланяйся, давай.

— В жопу иди, — отвечаю.

А смысл?

Они пришли сюда, чтобы побить и унизить. Значит, как