Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор

Мадам де Бретолио неотступно следила за королем:

– Как он весел, а? И как охотно готов сражаться ради нее!

– Изабо, этого союза требовало благо королевства.

– Посмотрите на нее, мадам. Ей четырнадцать лет, она племянница византийского императора, богата, глупа и прекрасна, как заря. Королевство не могло потребовать от Бодуэна более легкой жертвы.

Та, о ком она говорила – Феодора, новая королева Иерусалима, – восседала по другую руку от княгини Антиохии, и для нее, разумеется, Изабо не существовала. Бодуэн, до женитьбы грешивший развратом со многими женщинами, ныне не мог надышаться на бело-розовую, похожую на цветок вишни, девочку-жену. Феодора принимала свое счастье как должное, держалась с византийской надменностью и взирала на всех, в том числе и на супруга, с холодным равнодушием. Она плохо говорила по-французски, и поэтому, а может, и из-за презрения к западным варварам, по большей части молчала. Когда кто-либо слишком приближался к ней, высокая гречанка брезгливо отодвигалась, а если отойти не могла, откидывалась назад, тем самым понапрасну обижая людей. Ни чувства ее, ни разум еще не проснулись, но холодность этой драгоценной куклы воспламеняла Бодуэна сильнее, чем когда-либо волновала бурная страсть Изабо.

За жизненно необходимый союз с Византией, суливший Утремеру безопасность и совместный поход против Нуреддина, король, не задумываясь, расплатился не только опостылевшей Изабо, но и независимостью Антиохии: еще в Мамистре Бодуэн отрекся от всех прав Иерусалима над княжеством и безоговорочно признал верховный суверенитет Ромейской империи над своим северным соседом. Впрочем, он находил этому множество резонов, необходимых каждому малодостойному отступничеству:

– Дорогая кузина, бесшабашному и неукротимому князю греческая узда пойдет лишь на пользу. Под протекторатом Константинополя Антиохия будет в несравнимо большей безопасности, чем одиноким островком в море сарацинских владений.

Что бы ни думала сама Констанция о Рено, когда ее супруга осуждали или презирали другие, они тем самым осуждали ее выбор и ее саму. Однако из порывистого юноши, бредившего геройскими свершениями, король давно превратился в правителя, озабоченного лишь государственной выгодой. Констанцию возмущало равнодушие кузена к судьбе Антиохии, задевало его враждебное отношение к Рейнальду, даже его слепое обожание замороженной Феодоры было ей неприятно. Когда-то и Констанция была юной девочкой-женой, но никогда Раймонд де Пуатье не искал так назойливо ее взгляда, не таскался за ней таким покорным, верным псом. Да и второго супруга ей пришлось уговаривать взять себя в жены. А Феодору невозможно было представить даже взволнованной, не то что потерявшей голову от страсти.

– Изабо, а вон Бартоломео в одежде твоих цветов. Он громогласно дал обет не снимать сапог, пока ты не поцелуешь его.

– Боюсь, в такой жаркий день я не решусь приблизиться к нему, чтобы разрешить его от этого обета.

– По дороге сюда я своими глазами видела черного кота, – испуганно прошептала Сибилла.

Безжалостная Изабо всплеснула руками:

– Что ж вы на крайнее место уселись, дамзель?! Вы что, не знаете, что на углу сидеть – семь лет жениха не встретить?

Девица вскочила как ошпаренная. Констанция распорядилась:

– Идите на верхние места, милая. И учтите: следующий черный кот будет означать для вас потерю места при моем дворе.

Только предвестниц несчастий ей не хватало! Участники турнира продефилировали по ристалищу, выкрикивая боевые кличи.

– Я почти всех шевалье уговорила засунуть кусочек облатки под кольчугу, – похвасталась действенными мерами благочестивая мадам де Камбер.

Состязания начались с жюте – поединков оруженосцев и еще не посвященных в рыцари дамуазо, среди них был и Боэмунд Антиохийский. В последнее время сын совсем отошел от матери, зато все больше сближался с носатым и ушастым Раймундом Сен-Жилем, тоже прибывшим на турнир. Граф Триполийский хоть и был на голову ниже Бо, зато уже прошел посвящение в рыцари, был на пять лет старше и намного умнее.

Констанция волновалась за сына, но юноша выступил превосходно: удержался в седле до конца боя и даже сбил с коня собственного оруженосца. Впрочем, если бы Пьер не позаботился, чтобы его господин одержал убедительную победу, княгиня прогнала бы недоумка взашей. Все время, что Бо сражался на ристалище, сзади ойкала и охала губошлепая Сибилла. Приберегла бы дочь простого виконта свои непрошеные волнения для кого-нибудь попроще: Антиохия нуждалась в могущественном альянсе, и наследника княжества ожидал блистательный союз. Сидящая неподалеку неприятная Агнес де Куртене, на которой год назад очертя голову женился влюбчивый Амальрик, напоминала, как никчемны жены без владений. Мало того, рыжая стерва при каждой возможности улыбалась Шатильону, тот хоть отворачивался, но ухмылялся, и у Констанции в глазах темнело от бессильной ярости. Изабо прошептала на ухо:

– Ваше сиятельство, василевс с нашей Марии глаз не спускает!

У Изабо страсть к сводничеству, но она была права. Множество мужчин заглядывались на вспыхивающую неотразимую улыбку Марии и на ее фиалковые очи. Не избежал девичьих чар и пожилой византиец, чья оставшаяся в Константинополе престарелая жена вместо красоты и юности славилась одной набожностью. Стройная Мария с густыми распущенными льняными волосами и темными бровями превосходила прелестью даже королеву Феодору. Тщеславная девица так гордилась своей внешностью, что отказалась прикрыться от солнца соломенной шляпой или покрывалом, будущий загар и веснушки ее ничуть не тревожили. Сама Констанция тоже загорела, но кто станет рассматривать ее, когда рядом сидела Мария, провозглашенная труверами Афродитой и Еленой Прекрасной?

Во время недолгого перерыва разровняли песок и оттащили раненых, а затем герольд торжественно провозгласил, что Багрянородный и Порфироносный автократор, самодержец Ромейской империи, Верный во Христе доминус Мануил Комнин сойдется в жюсте – копейном поединке – с Милостью Божией Латинским королем святого города Иерусалима Бодуэном III. Уже сидевший в седле Бодуэн указал левой рукой на свою воздетую к небесам правую, а затем на императора, поясняя зрителям, кому он обязан всей мощью излеченной десницы. Многочисленные вассалы короля захлопали и затопали ногами о дощатый настил трибун, греки тоже вежливо зашуршали. Герольд махнул флажком, и Бодуэн погнал вороного скакуна навстречу Мануилу, выставив зажатое под мышкой копье. Василевс несся с другого конца ристалища на гнедом жеребце. Зрители задержали дыхание, таранный удар копья мог запросто пробить кольчугу. Одна Феодора сидела невозмутимая.

– А чего ей волноваться? – прошипела Изабо. – В случае гибели Бодуэна она всю Акру во вдовью часть получит.

В первом забеге царские особы промчались, лишь скрестив в воздухе копья. Доскакав до конца арены, развернулись и вновь двинулись друг на друга. Во второй заход копье каждого сломалось о щит противника, а в последнем состязании их кони сшиблись и взвились на дыбы, но оба умелых всадника удержались в седлах.

Никогда мир не знал подобной братской дружбы между франками и ромеями! Никогда будущее Утремера не казалось столь обеспеченным. Трибуны тряслись от топота, хлопаний и волнения зрителей.

Марии и Феодоре, избранными красивейшими дамами турнира, предстояло награждать победителей. Самовольная, порывистая Мария вскочила с места, и – высокая, тонкая – сбежала на песок ристалища так проворно, что лепестки роз разлетались из венка и реяли вокруг ее головы, а светлые волосы с вплетенными лентами метались за спиной ангельским ореолом. Василевс тут же подскакал к ней, склонился с седла, и она – ланиты разгоряченные, дыхание порывистое – ласковыми руками обвязала Мануила шарфом, еще хранившим тепло и аромат девичьего тела. Пусть Его Царственность оценит антиохийскую лилию и приищет синеглазой, белокурой чаровнице достойного жениха из числа своих бесчисленных родичей.

Феодора трибуны не покинула, через судью передала Бодуэну перчатку. Король благоговейно поцеловал дар супруги, засунул его за ворот и, поднявшись в стременах, салютовал ей поднятым мечом. Гречанка милостиво кивнула в ответ. У Изабо был такой несчастный вид, будто ее ударили. Констанция шепнула:

– Не переживай ты так. Сколько бы копий кузен не ломал ради нее на турнирах, он не забыл проделок собственной матушки. Скорее он вспотевшего коня к студеной воде допустит, чем Феодору к правлению.

Изабо выговорила с мукой:

– Зачем ей правление, когда он обожает ее? Я ради него местом в раю пожертвовала, а этой ледышке улыбнуться ему лишний раз зазорно.

Может, этим Феодора и держала Бодуэна. Констанция сама хотела бы весь жар сердца направить на нужды княжества и на богоугодные дела, а не на страдания по Шатильону, который из-за нее ни единожды даже мига сна не потерял.