Материалы биографии - Эдик Штейнберг

– Как получилось, что одна из первых ваших выставок в 1968 году была совместно с Владимиром Яковлевым, – ведь вы такие разные художники?

– Выставки тогда формировались не по близости, а по возможности. В выставочном плане была дырка, в которую нас сунул Миша Гробман, – он был в худсовете. Это происходило в нынешнем Ермолаевском переулке (тогда – улица Жолтовского), в выставочном зале молодежной секции МОСХ.

– А есть имена, которые сегодня несправедливо выпали из хроники искусства того времени?

– В истории, в частности в истории искусств, действительно имена выпадают, очень много забытых художников. Вот Борис Свешников – это не мой герой, но все-таки замечательный художник. После смерти его работы распродали, галерея не сделала его выставки. Есть еще много имен, Беленок например. Сейчас немножечко Михаил Шварцман «поднимается», его ведь тоже добивали.

В перестройку нас всех как бы выкинули из пространства современности и актуальности. Появились новые спортсмены, а мы не были спортсменами, мы были идеалистами, обидеть такое сознание очень легко. Для меня это – как разгром Манежа 1962 года, только на другом языке.

[http://www.gzt.ru/rub.gzt?rubric=reviu&id=64050700000029418]

ИЗ ПЕРЕДАЧИ ТЕЛЕКАНАЛА «КУЛЬТУРА»

Сотрудники Третьяковской галереи захотели приобрести картины Э. Штейнберга, чтобы пополнить уже имеющийся у них фонд, и привезли с собой в нашу московскую квартиру телевизионную группу с канала «Культура». Интервью журналистам Э. Штейнберг, находившийся во власти настигающей его смерти, давал за день до вылета в Париж, куда я его увозила в надежде на еще одно чудодейственное исцеление, в которое он уже не верил.

Художник Эдуард Штейнберг и живет, и пишет, как сказано у Пушкина, «обиды не страшась, не требуя венца». Критики его называют геометром авангарда, размышляют о полемике художника с Казимиром Малевичем и Ильей Кабаковым и переходят к такому выводу: его картины красивы, потому что мудры. А мудрость молчалива, и большинство работ Эдуарда Штейнберга называются просто – композиции. Традицию русского авангарда он перенял от отца, выпускника ВХУТЕМАСа, соединил ее с христианской доктриной русских символистов, прошел все круги советского арт-подполья 60-х, а в 90-х стал гражданином мира. В Москве бывает не часто. Наша съемочная группа была в гостях у патриарха отечественного нонконформизма вместе с делегацией из Третьяковской галереи.

Эдуард Штейнберг признается: в эти новогодние дни не ждал гостей из Третьяковской галереи. Разумеется, он лукавит: этой встречи ждут все художники, ведь, если к вам домой пришли выбирать ваши же картины для экспозиции в Третьяковке, значит, вы уже встали в один ряд с Шишкиным, Крамским, Айвазовским, Репиным и Малевичем.

Эдуард Штейнберг не получил профессионального художественного образования. Его отец, известный поэт и переводчик, был репрессирован. Дорога в престижные вузы сыну, как тогда говорили, врага народа была закрыта. Как художник он сформировался под влиянием супрематических работ Малевича, но всегда вкладывал в свои геометрические абстракции религиозное содержание. В каком-то смысле картины Штейнберга можно назвать абстрактной иконописью. Он никогда не считал себя советским художником и вообще советским, но, как дитя той эпохи, до сих пор стесняется вслух говорить о своих духовных исканиях.

«Не могу сказать, что я на каком-то верном пути, но вы знаете, что такое истина? Это слово, изображение. И для меня важна мысль из замечательного Камю. Его “Миф о Сизифе”, когда художник тащит на гору камень, а потом он падает вниз, он опять поднимает и опять его тащит. Вот приблизительно маятник моей жизни».

С 1992 года Эдуард Штейнберг живет между Тарусой и Парижем, на его визитной карточке именно эти два адреса. Когда после перестройки его впервые пригласили на выставку во Францию, вышел скандал: наверху узнали, что Штейнберг не член Союза художников. Это означало, что для идеологического отдела ЦК такого живописца просто не было. Так оно, в общем, и было: ни выставок, ни заказов – жили на зарплату жены.

«Я не работаю для людей, я работаю для себя в первую очередь. А люди для меня – это подарок. Это правда, без кокетства».

Эдуард Штейнберг соединял мистические концепции русских символистов и пластические идеи Малевича. Используя элементарные супрематические формы, наделял их метафизическим смыслом, превращал в символы неких сверхреальных сущностей. Противопоставлял себя как «художника дня» Малевичу, которого называл «художником ночи». Большинство работ являются стилизацией супрематизма, но система Штейнберга строится на мотиве креста, а не квадрата, как у Малевича.

ЭДУАРД ШТЕЙНБЕРГ: «ПАРИЖ НЕ МУЗЕЙ, А КЛАДБИЩЕ КУЛЬТУРЫ»

Исполнилось 75 лет Эдуарду Штейнбергу – одному из самых ярких представителей художников-шестидесятников, которых принято называть нонконформистами. С начала 90-х годов он живет и работает в Париже, Москве и Тарусе, которую считает своей родиной. Накануне юбилея художник дал эксклюзивное интервью в Париже корреспонденту «Культуры».

– Юбилей – это время подведения творческих итогов. Какой из них для тебя главный?

– Главный в том, что я думаю, что я реализовался как художник. По всему миру – в России, в Америке и в Европе – у меня прошло много выставок. Есть у меня еще и новые идеи. 75 лет – это много, но художник работает до последнего дня своей жизни. Я родился в Москве и был таким московским Гаврошем. Последние 20 лет я провожу полгода в Париже и полгода в Тарусе. Но мне жалко прошлое время – не потому, что у меня ностальгия по советской жизни, а потому, что у меня были другие возможности, которые были мне ближе, чем в нынешней свободной стране.

– О каких возможностях ты говоришь?

– О возможностях сидеть взаперти и рисовать для себя и ни с кем не контактировать. Это было немного похоже на наркотик, который для искусства очень ценен. Никто меня не тормошил, никому я не был нужен. Ни о каких выставках нельзя было даже и подумать. Я четверть века рисовал в стол. В этом плане такая трагическая изоляция помогала, и я ценю то время. Можно сказать, что меня вырастила не свобода, а несвобода. Я тут ничего не придумал. Об этом говорили такие замечательные люди, как Пикассо: «Свобода губит искусство». Я это испытываю на своей шкуре.

– Так или иначе, во Францию ты приехал состоявшимся мастером.

– Да, я приехал не только зрелым художником, но и зрелым человеком. И здесь оценили то, что я создал, работая в несвободе. Но я не ожидал, что в Европе буду востребован. Вместе с тем как художнику мне многое дала Франция.

– Что значит «дала Франция»?

– Значит, что я могу конкурировать с современным искусством и мне не страшно выставляться с классикой.

– Третьяковка собирается приобрести твой «Деревенский цикл», который насчитывает около 20 картин. Как он возник?

– В свое время я приехал в деревню и увидел, что она вся умерла. Для меня это было шоком. И я начал писать этот цикл и не мог оторваться. Как бы там ни было, мне гораздо приятнее, когда покупают работы музеи России или Запада. Третьякова же для меня – это русское пространство, в котором я родился.

– Вот и Государственный центр современного искусства в Москве собирается устроить выставку трех художников, которым в этом году исполняется 75 лет, – тебе, Виктору Пивоварову и Игорю Шелковскому.

– Это значит, что я признан на родине. Что может быть лучше? Меня больше всего интересует, что происходит в России, и, несмотря ни на какие коллизии, отказываться от нее я не собираюсь. Хотя, может, вино с сыром в Париже и получше. (Смеется.)

– Хотя французского ты и не знаешь, сегодня в Париже ты свой человек. На твоей улице ты просто как достопримечательность – тебя все знают – от художников до лавочников и бомжей.

– Действительно, люди ко мне тянутся. Человек я довольно широкий, легко иду на контакт. У меня много друзей, которые не говорят по-русски, но – удивительное дело – мы друг друга понимаем. Я только не люблю, когда Россию ругают. Да и в основном ее ругают по-хамски не иностранцы, а сами русские.

– Ты всегда называл себя «почвенником». Этот тот, кто любит почву, то есть свою землю?

– Ее любят и другие люди – я не исключение. Я люблю свою землю, на которой вырос. Земля – это наше прошлое и настоящее, наша культура и история. Художника должна постоянно подпитывать его страна со всеми ее проблемами – политическими, экономическими, культурными. И каждый раз я возвращаюсь в Россию с любовью, хотя большее в ней меня и огорчает. Я не стесняюсь, что живу в Европе, но если дома случится заваруха и у меня будут силы, то прилечу в Россию.

– Французский писатель, академик Доминик Фернандес, знаток России, пишет, что и в Париже Штейнберг всеми фибрами души чувствует себя русским и никаким другим. И это не патриотизм в плоском понимании слова, а чувство более глубокое и поэтичное.