Не верь, не бойся, отпусти! - Марина Крамер

— А я, значит, тебе мешаю? — перебила я, пораженная несправедливостью его слов. — Разве когда-то я что-то сказала тебе по поводу твоей работы? И насчет мальчика ты не прав…

— Его зовут Макар! — загремел Светик. — Макар! Неужели так трудно запомнить?! Хотя зачем тебе — это же не статья из Административного кодекса! Ты же никогда, ни разу не назвала его по имени — только «ребенок», «мальчик»!

— А я не обязана относиться к нему с любовью, если ты об этом! — рявкнула я. — Я и так сделала сверх того, что могла вынести! Я не выгнала тебя в ту же секунду, когда узнала о его существовании! Я даже настояла на том, чтобы ты чаще с ним виделся — но ты этого, видимо, не понял, уж не говорю — не оценил!

— Ну прости, что не упал тебе в ноги!

— А чего ты еще от меня ждал? Что я предложу забрать его сюда? Не слишком ли, а? — Я вскочила и отошла к окну, отодвинула штору и уставилась невидящим взглядом во двор. У машины курил Слава, Володя перекладывал что-то в багажнике, а рядом стоял консьерж и что-то рассказывал, отчаянно жестикулируя.

— Ты очень эгоистичная, Варя, — тихо сказал Светик за моей спиной. — Я много лет не замечал этого, старался не замечать. Но в этой ситуации ты повела себя как законченная эгоистка, для которой свой личный комфорт дороже всего остального.

— По-твоему, я должна была закрыть глаза на твою измену и разрешить привести в мою квартиру внебрачного ребенка? Ты вообще понимаешь, о чем говоришь? Почему я должна поступаться своим комфортом ради твоей блажи?

— Блажи?! Ты говоришь о моем сыне — не смей называть его так!

И я вдруг четко увидела свое будущее… Будущее, в котором не было Светика. Не было его рояля в гостиной, нотных папок, сборников, приглашений на различные мероприятия, не было его фрака в шкафу и дорожного саквояжа, который он всегда брал с собой в поездки. Там, в будущем, мы больше не были вместе. Был он — и была я, но отдельно.

— Ты хочешь развода? — устало спросила я и повернулась, чтобы увидеть его лицо.

— Я просто не вижу иного выхода, — пряча глаза, ответил Светик. — После того, что произошло с Макаром, я не могу быть уверенным, что это не повторится. Я не хочу рисковать жизнью ребенка, находясь рядом с тобой.

— Тогда я не вижу другого выхода, кроме развода.

— Но, может, не стоит вот так… сплеча… может, мы какое-то время поживем отдельно?

— Нет, Светик, хватит. Мы уже пожили отдельно — и сейчас, в сущности, опять не живем вместе, так что не будем тянуть кота за хвост.

Я оттолкнулась от подоконника и пошла из кухни. Светик, сидевший ближе к выходу, схватил меня за руку и притянул к себе, требовательно заглядывая в глаза:

— И что же — ты вот так уйдешь?

— Нет. Уйдешь ты, — стараясь выглядеть спокойной, ответила я. — Уйдешь ты, чтобы хоть раз в жизни оказаться мужчиной, а не тряпкой. Соберешь свои вещи и съедешь отсюда, а всем можешь рассказывать, что бросил меня. Поверь — меня мало волнует репутация в глазах твоих друзей, а вот ты для них будешь выглядеть настоящим мужиком. Надеюсь, недели тебе хватит на переезд.

Я высвободилась из его рук и, чтобы не заплакать малодушно, ушла в гардеробную, сдернула там с вешалок пару ненужных блузок, сунула в сумку и, накинув плащ, ушла из квартиры.

В лифте меня затрясло, я опустилась на корточки и закусила губу, чтобы не плакать. Как же тяжело обрывать все… Да, наш брак не был идеальным, но он давал мне иллюзию надежности, опоры. Вот именно — иллюзию. На самом деле никакой опоры в Светике не было, скорее — это я служила ему чем-то вроде каменной стены, за которой он спокойно занимался музыкой, не отвлекаясь на разного рода мелочи. Но тогда почему же мне так больно?

Нужно было вставать, выходить из лифта, спускаться к машине, а я никак не могла найти в себе силы для этого. Мне совершенно не хотелось ехать в «Снежинку», общаться с Аннушкой — вообще не хотелось ее видеть. И я не нашла ничего лучше, как позвонить Мельникову.

— У тебя есть планы на вечер? — не здороваясь, спросила я, и Кирилл, немного удивленный, ответил:

— Что-то подсказывает мне, что уже есть.

— Можно, я приеду к тебе? — попросила я, чувствуя себя вдруг ужасно одинокой и абсолютно несчастной от этого.

— Конечно. Хочешь, я заберу тебя? Где ты?

— Я дома. Вернее, во дворе дома. Я сейчас отпущу водителя и буду ждать тебя в кафе — знаешь, маленькое такое, почти на выезде с Татарской на Садовое?

— Да какое это кафе, так — забегаловка. Знаю, конечно. Постараюсь быстрее, но тут пробка…

— Ничего, я дождусь.

Сунув телефон в карман, я постаралась придать лицу уверенное выражение и вышла из подъезда.

— Так, уважаемые, — подойдя к машине, обратилась я к телохранителю и водителю, — сейчас вы поедете за Анной Юрьевной, а я останусь ночевать здесь. Завтра позвоню из офиса и расскажу о планах на день.

Володя кивнул и уселся за руль, а Слава засомневался:

— Точно дома ночевать будете? Если что — мне Иваныч голову отвинтит.

— Слава, у женщины должна быть личная жизнь, неподконтрольная телохранителю, — не слышали? — выдавила я с улыбкой, хотя вот что-что, а улыбаться мне хотелось меньше всего. — Муж вернулся с гастролей — так понятнее?

Слава покраснел:

— Извините, Варвара Валерьевна, что-то я погорячился… До завтра.

— До завтра.

Я подождала, пока машина покинет двор и направится в сторону Садового кольца, постояла для надежности еще пару минут и пошла в кафе.

Говоря о том, что это забегаловка, Кирилл не преувеличил. Три крошечных столика в закутке цветочного магазина и небольшая барная стойка. Но ничего — скоротать время сойдет. Я заказала бокал вина и села к окну-витрине. В сумке звонил телефон, но я знала, что это Светик, а потому не обращала внимания. О чем можно теперь говорить, когда все слова уже сказаны? Такие слова, после которых нет возврата. Наверное, так действительно будет лучше.

Время шло, Мельников все не ехал, я заказала второй бокал, за ним третий, четвертый… Надо бы остановиться, конечно… Кирилл вошел в кафе как раз в тот момент, когда я раздумывала над пятым бокалом, бегло оглядел меня и полез за бумажником, подзывая официанта:

— Большое спасибо, дама закончила. Идем, дорогая, — расплатившись, он поднял меня из-за стола и повел к выходу. — Ты чего это укушалась, как пролетарий в пятницу? Случилось что?

Я кивнула.

— А подробнее? — он открыл машину и помог мне сесть.

— От меня Лемешинский ушел, — произнесла я, к собственному удивлению, очень легко.

— Ну да? — изумился Мельников, садясь за руль. — С чего вдруг?

— А это важно?

— Нет, не особенно. Кстати, мое предложение в силе.

— Какое?

— Выходи за меня замуж.

Я отвернулась и принялась разглядывать пейзаж за окном. Весна выдалась дождливая. И настроение мое не располагало видеть что-то позитивное в окружающем мире.

— Ну, чего замолчала? — мы остановились на светофоре, и Кирилл взял меня за руку.

— Перестань. Это неуместный разговор.

— Варька, а чем он неуместен, скажи? Я так понял, что ты окончательно решила. Ну, так что мешает нам наконец-то быть вместе?

У меня было довольно много аргументов, но выдавать их все сейчас, в машине, как-то не хотелось. И вообще — это какой-то действительно неуместный разговор, несвоевременный.

— Я тебя очень прошу — перестань, — убирая руку, сказала я, — мне сейчас меньше всего хочется обсуждать какое бы то ни было будущее — ни совместное, ни раздельное.

— Понял, умолкаю, — усмехнулся Мельников, но я увидела, что ему неприятны мои слова.

А чего он хотел, чего ждал? Что я кинусь ему на шею? Мне не восемнадцать давно.

Дома у Кирилла было прохладно и темно. Он пощелкал выключателем и чертыхнулся вполголоса:

— Гори вы все… Сейчас щиток проверю, ты проходи пока, — это относилось уже ко мне, и я, сбросив туфли, пошла в гостиную почти на ощупь — шторы на окнах были плотно задернуты.

Кирилл гремел металлической дверкой щитка на площадке, щелкал тумблерами, но свет не появлялся.

— Да не дергайте вы щиток, — раздался недовольный старческий голос. — По всему стояку нет света, аварийную вызвали, уже два часа ждем.

— Понял, — Кирилл вернулся в квартиру и закрыл дверь. — Слышала? Мосэнерго устроило нам интимный вечер при свечах. Хорошо, что у меня они есть.

Он долго рылся в большом угловом шкафу, вынул оттуда упаковку длинных белых свечей и вставил их в стоявший на камине канделябр.

— Вот так… — подхватив канделябр, свободной рукой он обнял меня за плечи: — Идем… — И мы пошли в спальню.

— Знаешь, что мне нравится в тебе? — поставив свечи на комод, сказал Кирилл, поворачиваясь ко мне. — То, что с тобой не приходится что-то изображать. Ты не ломаешься, не строишь из себя недотрогу. Без слов все понимаешь. — Говоря это, он расстегивал пуговицы на моей блузке, снимал юбку, расстегивал лифчик. — И при этом ты никогда не выглядела доступной, Варька… черт побери, какие чулки… — Он опустился на колени и прижался лицом к моим бедрам, обтянутым тонкими черными чулками. — Ты меня будоражишь, дорогая…