Мессианский Квадрат - Ури Шахар

– Я испробовал несколько способов подсчета, – уклончиво ответил Андрей. – И то, что секвойи бывают выше ста метров, мне, конечно, известно.

Я усмехнулся и вернулся на кухню к своей Гемаре. Закончив тему, я набрал номер Сергея Егорова.

Он очень обрадовался и пригласил меня сегодня же к нему зайти. Жил он неподалеку, на Чистых прудах, и я решил, что вполне могу с ним повидаться, не дожидаясь Сарит.

Я заехал к нему домой — и застал целую компанию. Пять-шесть человек сидели за столом, пили водку и были уже изрядно возбуждены.

– Вот знакомься, Олег, это Юра, – представил меня Сергей холеному мужчине средних лет. – Помнишь, я тебе о нем рассказывал. Нелестного мнения о США придерживается и знаком с некоторыми интересными лицами...

– Очень приятно, – высокомерно протягивая руку и окидывая меня томным взором, произнес Олег. – А я вот, представьте, слышал, что за  всю историю не было более произраильского президента, чем Билл Клинтон... Неужели вы и на него ропщете?

– Сейчас Израиль расколот, поэтому «произраильским» при желании можно назвать любого человека. Не ошибешься – кого-нибудь он в Израиле непременно поддержит. Что же касается меня, то я вижу в «произраильской» политике Клинтона бедствие для нашей страны...

Я замолчал и сел.

Сергей и Олег продолжили разговор. Как я понял, подразумевалось, что на свете нет большего зла, чем демократия. Когда возникла пауза, я вставил:

– Не очень я это понимаю. Демократия – это прежде всего контроль над властью, это механизмы обратной связи, как можно против этого выступать?

– Нет, демократия  не только это, дорогой, – осадил меня Олег. – Демократия держится на релятивизме, на всеобщем обнищании духа, на равнодушии. Посмотри на эти народы, живущие при демократических режимах, они же все деградировали, они полностью лишены жизненных целей. Я уже о том не говорю, что они ненавидят Россию. Только и думают, чтобы нас развалить. Всем этим «демократиям» русский человек угодить не может, сколько бы перед ними ни пресмыкался...

Я пожал плечами.

В этот момент ко мне подошел белобрысый парень, посмотрел на меня изучающе и зло спросил.

– Ты стрелял когда-нибудь по палестинцам?

Компания мне все больше и больше не нравилась. Я тем не менее ответил, что по особенно агрессивной арабской толпе действительно иногда стреляют, но не боевыми патронами, а резиновыми пулями.

На самом деле правила открытия огня многократно менялись в зависимости от политической ситуации, и во времена интифады солдатам, оказавшимся под градом камней и не имеющим других средств разгона толпы, позволялось стрелять по ногам нападавших. Но вдаваться в такие нюансы в этой компании смысла не было. Да и к тому же я сказал правду – открывать по камнеметателям огонь на поражение без явной угрозы собственной жизни никогда не разрешалось.

Знал ли что-нибудь об этих тонкостях белобрысый или нет, но он, внушительно погрозив пальцем, заметил:

– Ну, это ты нам не рассказывай! Мы располагаем достоверной информацией. И про ковровые бомбардировки в секторе Газа знаем, и про многое другое...

– Ковровые бомбардировки?  – ошалело переспросил я. – Да у Израиля нет на вооружении даже самолетов, которые бы позволяли производить ковровые бомбардировки.

– Наши источники гораздо серьезней, чем ты думаешь. Вам просто промывает мозги ваша пресса и пропаганда.

– Ты хотя бы признайся, что религия ваша расистская! – нервно выкрикнул еще кто-то.

– Отвяжись от него, Кирилл. Юрка наш человек, – заступился было Сергей.

Но я решительно встал и вышел из его дома. Сергей выбежал на улицу и прошел со мной метров двести, пытаясь убедить в том, что люди у него собрались все как на подбор замечательные. Просто погорячились. Однако у меня уже сложилось по этому вопросу собственное мнение.

Когда я пришел домой, Сарит еще не вернулась из рейда по магазинам, и мы с Андреем уселись пить чай.

– Я догадываюсь, кто они, – сказал Андрей, после того как я рассказал ему о своем визите к Сергею. – Я как-то встречался с твоим другом и понял из некоторых слов, что он общается с какими-то национал-большевиками...  Мне показалось, что с евразийцами.

– Кто это такие?

– Исходно имеется в виду некая геополитическая доктрина, согласно которой Россия больше связана с Азией, чем с Европой, и призвана ей противостоять. Но это фон. В целом это обычное неоязычество, очень агрессивно относящееся к либерализму. Антисемитское, конечно... Они видят в Западе и его рационализме некий некроз. Вот уж кто никогда к Экзистенционалу не примкнет.

– Подожди, а что ты Сергею об арамейском Евангелии рассказывал? – забеспокоился я.

– Да ничего. Просто сказал, что нашел в Израиле рукопись. Но я не говорил ему ни где ее нашел, ни где рукопись в настоящее время.

– Ничего?! Я страшный дурак, Андрей! – чуть не заплакал я, – потому я ему как раз об этом рассказал…

– Подожди, подожди. Что он знает?

– Он знает, что рукопись до сих пор находится в ущелье Макух! Хотя не знает,  где именно…

– Ну что ж. Это все неприятно, но и не страшно. Разыскать он ее со своими приятелями не сможет. А мы и так в самое ближайшее время передаем рукопись Пинхасу. Не вижу никаких причин для волнения.

На другой день, во вторник, мы с Сарит и с Андреем договорились идти в Пушкинский музей.

Я выехал чуть пораньше, чтобы передать кому-то из Израиля деньги. Андрей и Сарит должны были ждать меня при входе в музей.

С передачей я управился быстрее, чем ожидал, и приехал на Кропоткинскую раньше времени. Я уселся в сквере на скамейку и стал изучать купленную по дороге газету.

Оторвавшись от чтения, я заметил на скамье напротив долговязого парня. Он сидел, уронив голову на руки. За длинными волосами лица я его не видел, но поза была самая трагическая – было ясно, что парень очень расстроен.

Он поднял голову и посмотрел невидящим взглядом перед собой. В лице его было настоящее отчаяние.  В какой-то момент наши глаза встретились. Парень опять уронил голову, потом резко поднял ее и еще раз взглянул мне прямо в глаза.

 Видимо, хочет что-то попросить и не решается, подумал я.

И действительно, заметив, что я пристально на него смотрю, парень встал, пересел ко мне на скамейку и робко заговорил.

– Вы знаете, я сам не местный, я из Сибири. Ни с кем в Москве не знаком. Мне просто не к кому больше обратиться. А вы как-то с сочувствием на меня посмотрели, и мне показалось, что вдруг вы мне сможете помочь.

– А что у вас случилось?

– У меня брат умер. Я только что об этом узнал, – парень не смог сдержать слез и отвернулся.

– Я вам очень сочувствую! – пробормотал я. –  Но как здесь можно помочь?

– Вы правы. Просто я так потрясен. Я сам не знаю, что говорю.

История его была простой. Оказалось, что паренек приехал в Москву в поисках работы, остановился на птичьих правах в каком-то  общежитии, работу найти никак не получалось, и вот сегодня он позвонил домой, и мать сказала, что брат умер. Из ее слов он так и не понял, что именно произошло. Но  что-то ужасное. Похороны назначены на послезавтра.

Парень стал рассказывать, каким замечательным человеком был его брат и как он был к нему привязан. Сердце разрывалось его слушать. Мы в Израиле привыкли к такому...

Кто не замечал, что первыми гибнут лучшие? Я даже не говорю про солдат. В боевые части – конкурс, там не встречаются посредственности. В Израиле погибший солдат – это всегда человек уникальный, всегда  святой. Но ведь, как ни странно, от террора также гибнут лучшие! У меня во всяком случае именно такое впечатление сложилось, и рассказ того паренька как-то сразу вписался в ряд этих впечатлений.

– Я что-то не пойму, – сказал я вдруг. – Что же вы тут делаете?! Вам же надо срочно лететь домой. Вы же так на похороны не успеете…

При этих словах парень как-то смутился и замолчал.

– Когда у вас самолет? Вы вообще купили билет?

– Да у меня денег не хватает на билет, – отчаянно махнув рукой, произнес парень.

– Так займите.

– Да не у кого мне занять… Я никого в Москве близко не знаю.

Я открыл бумажник и извлек из него единственную находившуюся там стодолларовую купюру.

– Этого хватит?

– Хватит,  – обрадовался парень. – Я вам верну. Как прилечу домой, сразу перевод сделаю. Дайте мне ваш адрес.

Я написал адрес и телефон Андрея и объяснил, что дело в дальнейшем надо будет иметь с ним.

Мы тепло простились. Паренек нырнул в метро, а я подошел к музею и встал, как мы условились, под колоннами. 

Минут через десять появились Сарит и Андрей. С ними была белесая веснушчатая девушка в джинсовом костюме.

– Татьяна... –  представил Андрей.

Девушка смущенно улыбнулась и робко отвела глаза. Мы вошли в музей.