Охота на тень - Камилла Гребе

своих сопливых детишек из дома в садик и обратно, при этом не имея возможности всецело отдаться ни детям, ни работе. Разве возможность жить в отношениях, не обременяя себя наличием детей, — не окончательное освобождение, шанс обрести которое был у человека во все времена? Возможность исключить из уравнения семейную жизнь и вместо неё сфокусироваться на работе?

Временами, правда, у Ханне что-то свербило в сердце, когда пятничным вечером, гуляя по универмагу Эстермальмсхаллен, она обращала внимание, как делают покупки к выходным семьи с детьми. Ханне и сама не знала, что было тому виной, — то ли тоска по тому, чего она себя лишила, то ли мысль о том, как лестно ей было бы, пожелай Уве завести ребёнка от неё. Словно этот факт мог бы стать примитивным доказательством его любви.

В то же время, Ханне не могла не согласиться с мужем в том, что движущей силой в принятии решения завести ребенка скорее являются эгоизм и стремление к самореализации, чем какие-либо альтруистические побуждения. В самом деле, абсурдно, что в современном обществе до сих пор оставались люди, не сумевшие освободиться от устаревших представлений о том, что ценность женщины определяется её способностью с одинаковой периодичностью выдавливать из себя хорошеньких детишек. Если так рассудить, сама по себе семья превращалась в крайне реакционный фетиш.

Чай остыл, огонь в камине потихоньку угасал, а за окном на город опустилась тьма, чёрная и плотная, как бархат, однако Ханне этого даже не заметила. Время от времени отдельная искра огненной блохой выскакивала из очага и, попадая на решётку, умирала.

Ханне потянулась и потёрла шею одной рукой, оглядывая просторную гостиную, три из четырёх стен которой занимали высокие стеллажи, до потолка заставленные книгами. Свободную стену украшали несколько абстрактных полотен её мамы, маски древних народов мира, полученные в дар от Уве, и ещё старинные фотографии инуитов, купленные Ханне на аукционе. На полу внахлёст лежали восточные ковры, на первый взгляд, разбросанные хаотично. Однако справедливости ради стоит признать, что придание комнате требуемого богемного духа отняло у Ханне и Уве добрых полдня.

Ханне взглянула на часы: было пять минут седьмого. Три часа пролетело, а она и не заметила. Болотный Убийца и его жертвы — прибитые гвоздями к полу женщины — будто приковали Ханне к дивану. Фрейд поднял голову, заглянул ей в глаза и с надеждой понюхал воздух.

— Не сейчас, — отмахнулась она, так как никогда не кормила Фрейда раньше семи. Они так привыкли. Уве совершенно не понравилось бы, что пёс постоянно попрошайничает. Это в его глазах было почти так же катастрофично, как завести малыша.

Уве вообще очень чётко умел формулировать свои запросы и потребности. Он совершенно точно знал, как хочет жить, и не видел проблемы в том, чтобы это разъяснить. И Ханне была ему за это благодарна, ведь такой подход существенно упрощал жизнь.

Ханне опустила взгляд на стопку документов, лежавших на журнальном столике, и впервые ощутила некое подобие панической атаки. Она должна постараться ради этих женщин, и ради всех других, которые в будущем могли стать жертвами Болотного Убийцы. Комиссар Роберт Хольм, по-видимому, имел завышенные или даже нереалистичные ожидания в отношении будущих результатов работы Ханне. Но профилирование — не точная наука. Это квалифицированные предположения, основанные на ограниченном статистическом материале, которые никогда не заменят старой доброй полицейской работы. Ханне могла лишь изо всех сил стараться — и она, естественно, собиралась сделать всё от неё зависящее — однако существовали пределы её возможностей.

Она ведь всё-таки не была волшебницей.

Ханне отложила бумаги в сторону, подошла к одному из стеллажей и протянула руку за томиком мемуаров Хальворсена, в которых речь шла о его бегстве в Гренландию в начале века. Ещё она взяла сборник рассказов об инуитах, который подарил ей папа в начале её университетской учёбы. Этот сборник когда-то принадлежал её деду с отцовской стороны, легендарному путешественнику Карлу Ивару Лагерлинд-Шёну. Ханне погрузилась в чтение историй об инуитах, об арктическом мраке и ветрах — преданий, которые передавали из поколения в поколение эти живущие в стране вечного холода люди.[19]

Уве пришёл домой через час. Она встретила его в прихожей, подарила ему мимолётный поцелуй и смахнула рукой снежинки с его пальто.

Его каштановые волосы, в которых уже виднелась седина, были влажными и немного вились у висков. Щетина щекотала ей подбородок.

— Как прошёл день? — поинтересовалась она, в поисках тепла прислонившись к радиатору. В их красивом, но продуваемом сквозняками жилище всегда наблюдался недостаток тепла.

— Как я того заслуживаю, полагаю.

Голос Уве был весел, но в выражении его лица читалась жёсткость, слишком хорошо знакомая Ханне.

— Ты разговаривал с отцом.

Это была констатация факта, а не вопрос.

Спрашивать не было нужды. Такое каменное выражение лица всегда появлялось у Уве после разговоров с папой. Именно отцу Уве был обязан тем, что три вечера в неделю проводил лёжа на диване в приёмной на станции Уденплан, у своего нового терапевта.[20]

— Это так заметно?

Уве опустился на скамеечку рядом с полкой для обуви и принялся расшнуровывать ботинки, оставляя на паркете лужицы серо-коричневой слякоти.

— Ты же знаешь, я вижу невидимое.

— Все женщины видят невидимое, я это давно понял.

Он поднялся, приблизился к Ханне и заключил её в свои крепкие объятия.

— Не хочу сейчас об этом говорить, — прошептал он у неё над ухом. — Лучше расскажи, как у тебя всё прошло.

— Хорошо, — согласилась она и поведала Уве о знакомстве с Роббаном и о том, что она успела прочесть о Болотном Убийце, который распинал женщин на полу, а затем насиловал.

Когда Ханне закончила свой рассказ, Уве ещё несколько секунд молчал, а потом взял её за плечи, отодвинул от себя и поглядел на неё. На его лице застыло отвращение.

— Боже мой. Ты точно уверена, что хочешь в это ввязаться?

— Абсолютно. Я хочу помочь. Я должна это сделать.

— Как ты всё успеешь?

Ханне улыбнулась и потянула Уве за собой в кухню,