Цивилизация птиц - Анджей Заневский

– Это сон, – повторяю я, пытаясь успокоиться. – Это всего лишь сон.

Ну и что, что это только сон, если я постоянно убегаю, все время спасаюсь бегством?

Каждый раз, засыпая, я обещаю себе в этот раз не убегать от сжимающих камни рук. Обещаю себе остаться, выдержать, потому что это – всего лишь сон. Но, оказавшись там, я снова улетаю, снова удираю точно так же, как и раньше, спасаюсь тем же самым путем, плутая среди прибрежных переулков.

И вдруг на скале я вижу огромное гнездо орлов, построенное из тонких высохших косточек. Преследующие меня белые тени останавливаются, а я прячусь в этом гнезде, ведь хозяева давно покинули его...

Я взлетаю, взмываю все выше и выше, стремлюсь все дальше и дальше – в небо, туда, где я никогда еще не бывала, куда до меня еще не долетела ни одна птица.

Я боюсь этой головокружительной высоты, которой, как мне кажется, нет предела.

Сарторис летит недалеко от меня – он где-то впереди, сзади, рядом.

Он старается вести меня вперед, но его крылья слабеют, они больше не могут рассекать воздух с прежней силой. Я вижу страх в его глазах, но не знаю, как помочь ему.

Я могу лишь попытаться ободрить его своим криком, но сможет ли мой крик вернуть ему силы? И вдруг я вижу перед собой Огромную Прозрачную Белую Птицу. Прозрачную, потому что сквозь ее белизну я вижу вдали морской берег, горы, извилистые полоски рек. Огромную, потому что она заполнила собой весь горизонт и все мое существо находится внутри ее существа. Белую, потому что она так похожа на закрывающую горизонт облачную дымку.

Птица летит прямо под нами. Она подлетает снизу и своим парящим крылом поддерживает уставшего Сарториса.

Сарторис подлетает ближе ко мне, вот он уже совсем близко... клювом ласкает мои перышки... Здесь, на прозрачном крыле Огромной Птицы, высоко над землей, я чувствую, как он бьет крылышками на моей спинке, как обнимает, оплодотворяет меня.

– Разве мы сможем построить наше гнездо здесь, так высоко, Сарторис?

Но он не отвечает. Его глаза блестят, крылья трепещут в любовном восторге.

Откуда в тебе столько сил, старая птица?

Шелест, шорох, дуновение ветра. Ветка качается, колышется.

– Уйди! Уйди прочь от Сарториса! – злобно шипит Рея.

Исчезли белые птицы, исчезла головокружительная высота. Ветер стал дуть сильнее и изменил направление. Он несет едва ощутимый запах серы и огня.

Я перескакиваю на соседнюю верхушку дерева и сажусь напротив нахохлившегося Сарториса.

Он смотрит на меня, и я понимаю, что мы были там вместе.

Сарторис перестал убивать.

Он больше не охотится, никого не преследует, не ловит. Не хватает в свои когти синиц, щеглов, воробьев, иволг, овсянок, жаворонков, соловьев, корольков, трясогузок, не залезает в чужие гнезда, не разбивает и не выпивает яиц. Он равнодушно проходит мимо слабого голубиного птенца, которому еще совсем недавно мгновенно вырвал бы глаза и сердце.

Как же ты изменился, Сарторис. Ты стал совсем другой птицей – непонятной, не уверенной в своих силах, неразговорчивой. Ты удивляешь даже своих близких.

Ты был охотником, водил свою стаю охотиться на мелких птиц, белок, кротов, крыс, мелких змей и лягушек. Когда-то ты выклевал глаза маленьким волчатам, набросился на едва прозревшего лисенка, который, забыв об осторожности, выполз из норы погреться на солнышке.

Ты заклевал его своим крепким клювом, и лисица долго горестно выла под деревом, где ты устроился вместе со своей стаей.

Ты любил кровь – эту текущую из сердец горячую, густую, живую, липкую жидкость. Ты утолял ею жажду и становился сильнее от животворного напитка.

– Почему ты перестал убивать, Сарторис?

Сороки посматривают на него с удивлением и всевозрастающим отвращением. Они возмущенно трясут головами, крыльями, хвостами.

– Почему ты не убиваешь?

– Ты сам учил нас вырывать сердца, а теперь...

– Ты стал слабым? Ты что, заболел?

– Убей хоть воробья!

– Напейся крови!

Они прилетают, спрашивают, сплетничают, нервничают, злятся. Но ты не отвечаешь. Ты нахохлился и молчишь. Притворяешься, что не слушаешь их, как будто они говорят не о тебе, а о какой-то другой, чужой птице.

Может, ты не знаешь, что им ответить? А может, просто не хочешь отвечать?

Я вижу, как ты устраиваешься поудобнее в развилке дубовых сучьев.

Ты хочешь заснуть, но боишься.

Я – маленький, недавно вылупившийся из яйца пте­нец. Птенец, который еще не прозрел, который еще не может ничего увидеть.

Это сон. Я – птенец, который еще не открыл глаз, но уже знает, предчувствует, ощущает. Я лежу в тепле, в материнском пуху, в глубине мягкого гнезда.

Надо мной склоняется что-то блестящее, сверкающее, светлое, серебристое – белая галка, некогда изгнанная мною, вернулась снова.

Я напугал ее, изгнал, приговорил.

Она вернулась.

Поднимает голову. Целится острым прозрачным клю­вом.

Меня раздирает боль – глубокая, ужасная, пронзительная. Это даже не боль, а ужас, парализующий страх. Это не боль, а сознание подступившей совсем близко смерти. Мне кажется, что этот шип пронзил меня насквозь, достиг самого сердца.

Клюв сжимается внутри, сверлит, разрывает, выдирает.

У меня больше нет сердца.

Я больше – не слепой птенец.

Я – взрослая, опытная, стареющая сорока, сильная и уверенная в своих силах, которую убивает чужая белая птица. Она мстит мне за то, что я прогнал ее.

Она ненавидит меня так же, как я ненавидел ее за непохожесть на других.

Белая птица стоит надо мной с моим сердцем в клюве.

Я пью свою кровь.

Рея придерживает когтем убитого дятла.

Она стоит на верхушке гнезда, вырывая куски мяса. Кровь просачивается сквозь ветки, каплет тебе на глаза, голову, крылья.

Боль прошла, страх остался.

Ты торопливо вылетаешь из гнезда, как будто за тобой гонится сова.

Рея со злостью щелкает клювом.

Этот сон снился тебе уже много раз, и с каждым новым сном ты меняешься все сильнее, становишься другим, чужим, все более и более одиноким.

Рея смотрит на тебя, как на совершенно незнакомую ей птицу. Ты уже не тот Сарторис, которого она знала – хитрый, бесстрашный вожак и защитник.

Ты упал в ее глазах, ты перестал быть самим собой.

Рея видит, как ты боишься, и она опасается, что твой страх передастся и ей. Она хотела бы убежать подальше от твоего страха, как убегают от больных, слабеющих сорок с запавшими глазами – от сорок, которых вот-вот настигнет смерть.

Ты боишься, что однажды белая птица из твоего сна заклюет тебя, убьет -прежде чем ты успеешь проснуться.

Вокруг Реи всегда крутились молодые самцы, завидовавшие твоей власти над другими сороками, твоему большому удобному гнезду.

Ты все чаще встречаешь здесь Криса, которого вы когда-то вместе высидели из яйца в вашем гнезде.

Теперь он дожидается Рею, совершенно не считаясь с тобой.

Рея еще совсем недавно прогоняла его, не обращала, внимания на его ухаживания, на молящие взгляды, на придушенных сладких мух, которых он раскладывал перед ней на шершавой коре. Еще совсем недавно ты вытолкал бы его и нагнал такого страху, что он долго не осмелился бы приблизиться к Рее, ухаживать за ней.

А сегодня уверенный в себе Крис похваляется своей силой и быстротой, надоедливо каркая на соседней ветке. Он нагло разводит крыльями, чванливо нахохливается.

Он думает, что ты его боишься, что ты от страха уступаешь ему дорогу.

Рея все чаще восхищенным взором следит за молодой, сильной птицей, которую она когда-то снесла, высидела из яйца и выкормила.

Теперь этот прекрасный самец с сине-фиолетовыми перьями, отливающими всеми оттенками зелени и золота, строит свое гнездо совсем рядом, в густом сплетении оливковых ветвей.

– Это для тебя! – кричит он, призывая Рею. – Приди!

Почему ты не злишься, Сарторис?

Почему не прогоняешь его?

Неужели ты позволишь ему отобрать у тебя и Рею, и все те блестящие золотые предметы, которые освещают ваше гнездо?

Неужели это сны лишают тебя сил жить наяву?

Сарторис ищет одиночества. Он избегает всех сорок, которые до недавнего времени считали его своим вожа­ком. Он избегает даже меня. Но разве я не должна сейчас быть все время рядом с ним? Расчесывать ему перышки, разглаживать пух на голове, чистить жесткую щетину вокруг клюва?

Его нет в гнезде. Я прогоняю стайку коростелей, что прокрались внутрь и крадут клочки шерсти и перья для своих гнезд. Они в страхе разлетаются, напуганные моими криками. Я не гонюсь за ними, все мои мысли только о нем.

– Сарторис! Сарторис!

Но его нет. Он исчез. Его нет ни в апельсиновых, ни в лимонных рощах. Его нет на поросших оливковыми деревьями склонах, нет и у воды, где он всегда ловил ос и собирал улиток.

– Может, он улетел? Нет. Сарторис никогда не улетел бы один. Он не оставил бы своей стаи, – отвечаю я сама себе.