Походный барабан - Луис Ламур

Я сидел на краю колодца, пил холодное козье молоко, жевал сыр и раздумывал о преследующих меня несчастьях. Поистине, древние боги, должно быть, прокляли меня и обрекли каждый мой шаг на неудачу.

Снова я один. До ближайшего города много миль пути через труднопроходимую местность, кишащую разбойниками, многие из которых убивают людей просто для развлечения.

Азиза уже потеряна для меня — а теперь и Шараза.

Лицо у меня в жутких волдырях от ожогов, но я постарался лечить его теми способами, которые узнал, изучая медицину, так что оно заживет и, надеюсь, шрамов не останется. Но пока что кожа очень чувствительна.

У меня сильно отросла борода, но ещё много времени пройдет, прежде чем я решусь побриться или хотя бы просто подстричь её.

Ни одна душа в Кордове меня сейчас не узнает. Вся моя элегантность пропала. Убогий, полумертвый от голода, обезображенный неопрятными лохмами и заживающими шрамами на теле, я сейчас больше похож на нищего калеку, чем на студента или благородного человека. И все мое имущество, кроме того, что на мне, — одна старая попона, найденная в конюшне.

Махмуд? А-а… Махмуд! Он заслужил мое внимание, и я твердо решил позаботиться, чтобы давний друг ощутил его в полной мере…

Отыскав старый бурдюк, я помыл его, как сумел, и наполнил холодным козьим молоком. Завернул ещё головку сыра и отправился в путь.

Да, прогулка до Кордовы будет долгой…

Неделю спустя я сидел на старом римском мосту через Гвадалквивир; за мостом раскинулась Кордова. Это был древний мост, построенный ещё во времена Августа и лишь недавно починенный.

День выдался жаркий и душный. По большой дороге в город и обратно двумя непрерывными потоками двигались люди, верблюды, ослы и повозки. Смертельно усталый, со сбитыми в кровь ногами, я кое-как поднялся и присоединился к процессии, направляющейся к городу, который так много мне дал — и так много у меня отнял. И все же это был город, который я ещё не мог покинуть.

Мне нужны были деньги, приличное платье и оружие. Ожоги, удар по голове и перенесенные лишения ослабили меня, и я быстро уставал.

В мыслях моих начали складываться какие-то начатки плана. На кораблях моего отца служили выходцы из самых разных стран, и я вырос, говоря на множестве различных языков, хотя ни одним из них не владел достаточно хорошо; однако с тех пор я весьма преуспел в арабском и усовершенствовал знание как латыни, так и греческого языка. Один матрос отца был родом из Милета, встречались и другие уроженцы греческих островов. Часто рассказывали они мне всевозможные истории, и перенятые у них поверхностные познания в греческом я несколько пополнил на борту галеры…

Так вот, в Кордове существовало отделение Халифского Общества переводчиков, и мне пришло на ум попытаться получить там работу, пусть самую мелкую.

Но прежде всего нужно раздобыть одежду, в какой можно появиться в библиотеке. Там легко скрыться, лучшего места, чем среди ученых, для этого не найти, и кроме того, такое место дало бы возможность учиться, получить доступ к книгам.

До сих пор мои ученые занятия не имели определенного направления, да я и не собирался определять его. Возможно, знание и в самом деле сила, но оно также и ключ к выживанию: знание кораблевождения привело меня к спасению с галеры; скромные познания в медицине помогли залечить ожоги.

Даже в сравнительно небольшом городе человек может совершенно затеряться, переменив образ жизни; а Кордова — город весьма большой.

В городах существуют как бы отдельные островки, обитатели которых не имеют связей за пределами своего острова. Некоторые мыслители полагали даже, что человек, не испытывая душевных неудобств, может общаться лишь с неким ограниченным числом людей, и считали, что именно поэтому возникает в обществе разделение на классы и разобщенность отдельных групп. Если я выберу один из таких островков, далекий от тех кругов, где меня знали раньше, то смогу жить так обособленно, как если бы находился в другой стране.

Передо мной широко распахнулась пасть ворот. Поблизости слонялись несколько солдат. По спине у меня пробежали мурашки, сердце заколотилось. Это была опасная минута. Я сделал над собой усилие и зашагал дальше, не поднимая глаз от дороги. Когда я поравнялся с солдатами, у меня чуть ноги не подкосились; трясясь от страха, я шагнул в ворота — и тут услышал знакомый голос:

— Проверяйте тщательно! Пока халиф не кончит прочесывать горы, следует опасаться разбойников, которые могут искать убежища в городе.

Это был Гарун! Это его голос!

Взглянув украдкой, я увидел его в офицерской форменной одежде верхом на прекрасном вороном коне. Значит, и он в числе моих преследователей! Мы с ним никогда не были столь близки, как с Махмудом, хотя между нами и установилась своего рода спокойная дружба…

Вереница движущихся людей уносила меня дальше, но я не удержался и снова взглянул назад. Это было ошибкой.

Наши глаза встретились; какой-то миг мы пристально смотрели друг на друга. В его взгляде мелькнуло вначале удивление, потом озадаченность. Он двинулся было ко мне, однако тут между нами оказалась повозка, запряженная четверкой быков, и преградила ему путь. Когда я снова оглянулся, он уже смотрел в другую сторону.

Голод подточил мои жизненные силы. Единственным ценным предметом, который у меня оставался, был кинжал — последняя связующая нить с отцом и с родным домом.

Бесконечные улицы раскрывались — и смыкались за мной; в конце концов я оказался не в силах идти дальше и опустился на землю, привалясь спиной к стене какого-то дома. Пригревало солнце, теплое и ласковое, воздух исходил ароматами. Вокруг меня торговали апельсинами, дынями, виноградом, — а я умирал с голоду. Надрывали глотки спорщики, щелкали кнуты, гремели по мостовой колеса, и от ближайшего лотка доносился приятный запах кофе…

Я был до предела измотан, голова моя свесилась на грудь, и я уснул.

Проснулся, промерзнув до костей. Солнце зашло, базар опустел. Сон, казалось, не принес мне отдыха, а в кишках у меня была пустота, в которой ворчливо ворочался голод.

Мышцы мои застыли и одеревенели, лицо болело, и податься мне было некуда. Я в отчаянии огляделся вокруг.

Ну почему я такой дурак? Будь я узником, меня бы, по крайней мере, кормили. А может, сразу задушили бы?

Я угрюмо оглядел базарную площадь, засыпанную фруктовыми корками, увядшими листьями, опавшими с деревьев, и прочим мусором, который обычно оставляют после себя торговцы. Скоро придут метельщики, а за ними — фонарщики…

Как последний выход у меня был кинжал. Я мог умереть.

Умереть? Но ведь я Кербушар, сын Жеана Кербушара, корсара! Разве не для того я отправился в путь, чтобы спасти отца и поискать своего счастья? Разве я трус, что собираюсь так быстро сдаться? Я, уехавший из Кадиса в плаще с зашитыми драгоценностями?