Телепортация - Марк Арен

Ну, конечно! Провести час времени наедине с рюмкой мадеры или хереса, в благородной тишине привести мысли и чувства в порядок – вот тогда уже можно вернуться домой. Тонкий голосок в самой глубине души неуверенно говорил, что это всего лишь отсрочка перед неизбежностью, она ничего не даст, но ноги сами вели его к автомобилю, отражавшему своими гладкими боками свет чужих фонарей. Сочно хлопнули дверцы, и он непререкаемым тоном повелел ехать в клуб. Не уточняя в какой, всем видом и тоном голоса показывая, что в лучший и респектабельный. Водитель ничего не сказал, даже не взглянул на невозмутимого бодигарда, сидевшего рядом, и они покатили.

С респектабельностью у здешнего заведения было все в порядке – стоило взглянуть на породистых холеных «стальных коней», оставленных у входа. Однако о тишине здесь и не слышали, еще на пороге до него донеслись вибрирующие отзвуки здешней музыки. Но справедливо рассудив, что постоянно находиться в таком Вавилоне человеку просто невыносимо, он вошел внутрь. Должно же быть у них тут в клубе и время тишины, а что до громкости и чудности мелодий, так ведь в чужой же монастырь со своим уставом не ходят.

Огромный зал был наполовину пуст и наполовину темен; лучи яркого неестественного света пронзали клубящуюся дымом тьму. Но дымного запаха, к его удивлению, не было. И он отметил про себя, что если дым Отечества сладок, то адский дым, возможно, не пахнет вообще. Сказать, что музыка была там громкой, это ровным счетом ничего не сказать. Она была оглушающей, словно hook в английском boxing и приводила посетителя в некое измененное состояние. Что-то подобное тому, что было с ним в гипермаркете; все та же молотилка, только много громче. Особенно свирепствовали басы, колыхающие многих в странном ритме. Он пригляделся. Посетители были разные. Женский пол был представлен преимущественно юными девами, чьи легкомысленные наряды и очень двусмысленные движения, если это так можно назвать, опять смутили его. Что до барышень, то глаза их сияли и на губах плясала улыбка…

Кавалеры его смутили тоже, потому как он увидел много перезрелых мужей, которые с удовольствием проводили время с девами. Разница в возрасте здесь не смущала ни тех, ни других…

Диковинная музыка корежила слух, яркий свет слепил взор, однако бар он узнал с первого взгляда. Стеклянные витрины и бутыли, бутыли, бутыли… Ну, что ж, хотя бы частично план его выполним. Не представляя пока, как можно привести мысли и чувства в порядок в таком обвальном грохоте, он двинулся к стойке.

…Перед ним вырос бокал, заполненный льдом и какой-то жидкостью. С некоторым недоверием он принюхался и отпил глоток – м-м-м, ничего… Даже очень ничего, какой-то крепкий алкоголь с чем-то вроде лимонада.

Осушив бокал и подсмотрев этот жест, махнул человеку у бара – мол, повтори. Тот повторил.

«…Итак, господа, время подводить итоги первого дня его пребыванья в аду…»

Знакомство с современным, как все здесь его уверяли, миром привело к тому, что он еще более укрепился в своей догадке. Страшной, обескураживающей, сокрушительной догадке.

«…Это не есть мир людей. ТАК люди жить не должны. Не должны и не могут. И рад бы в рай, – горько усмехнулся он своим мыслям, – да грехи не пускают…

Если бы все это случилось с ним при других обстоятельствах, тогда другое дело. А так… Он ведь попал сюда не с дамы, а с дуэли. То есть оттуда, где, бывает, друг друга убивают. На сей раз убили его. Геккерн-младший перехитрил его, шельма, выстрелил, наверно, за шаг до барьера. Вот она, та вспышка, что он в лесу увидел».

Он сделал хороший глоток обжигающе-холодного питья и задумчиво позвенел кусочками льда о толстый бок стакана.

«…И вот теперь он на том свете, и, судя по всему, никакой это не рай. Значит – ад. Или чистилище, его преддверие. Страшна догадка, зато многое объясняет. Ах, как хорошо объясняет.

И то, как здесь живут. С храмом Изобилия, храмом Удовольствия, один из которых, по странной усмешке, то ли Бога, то ли Сатаны, назван именем одного поэта… И нет никаких котлов с расплавленной смолой, есть пытка похуже. Воистину танталовы муки: иметь все и не иметь силы радоваться искренне, по-детски. Остается лишь набивать мамону и потом, в мертвенном блеске ловить эхо чужих, показанных чувств…

Вот, кстати, – он махнул прыткому молодому человеку, показывая на вновь опустевший стакан, – он по привычке называет местных словом “люди”. А люди ли они?

Действительно… А если вдуматься, что означает – “люди”? Ведь быть одним из них так просто не дается, ведь это требует усилий… Это обязывает ко многому, хотя и дает кому-то права…Ведь даже если говорить “венец творенья” – так это ж титул. Ему же надо соответствовать. Ведь если кто-то носит титул “граф”, то он должен быть на графа похожим…

А эти кто?

Люди?

Па-азвольте. Заведенные ростовые куклы, гребущие с полок, – это люди? Стоит этому заведенному, словно бы шаманскому движению прерваться, они уже исходят желчью и слышать ничего не хотят. Это люди?! Те, кто не в силах увидеть человека в ближнем, – это люди?

Холуек… как бишь его… этот… ад-министратор, вот где настоящий ад – в его приставке… Там, где хватает его ничтожной власти – там он Тиран. Но стоит на него шикнуть – ничтожество из ничтожеств. И он тоже “люди”?

И нищие, дерущиеся насмерть за чужие отбросы, позабыв, что они люди, – это люди?

И те, кто проезжает в лакированных аутомобилях мимо, с презрением глядя на прочих, – они, что ли, люди?

Люди?! Люди?!!!!

Люди… Человеки… Собратья по разуму, что окончательно вытеснил душу. Эх…

Вот и бродим, потерянные навеки, между рассыпающимся на глазах Прошлым и недостижимым, чужим и непонятным Будущим. Неприкаянные тени, у которых нет Настоящего».

Он внезапно, как накатило, понял, что совсем, до неприличного, захмелел. То ли от усталости, весь день с утра на ногах, то ли от всех переживаний… То ли подействовал странный напиток, который ему исправно подливали в бокал – все тело вдруг стало свинцово-тяжелым, мысли путаются, и голова не держится ровно… Он махнул расторопному человеку у бара и уже почти привычным жестом протянул ему карточку. Поставив на сей раз вместо подписи закорючку, он, слегка пошатываясь, направился к выходу.

Лишь только он сел на невероятно удобные кожаные подушки заднего сиденья, как сразу провалился в сон. Последним, что неверным эхом задержалось на краю угасающего сознания, была мысль о том, что писать, находясь в аду, совершенно