Рассказы из правого ботинка (сборник) - Александр Рудазов

– Ф-фух!… – простонал он, растягиваясь на холодном полу. – Умирать с голоду буду, а это не проглочу… Эй, Креол, послушай-ка!

– Чего тебе? – огрызнулся Креол, безуспешно пытающийся открыть замок осколком обсидиана.

– У нас кровь смешалась – вон там, на полу. Это что значит – мы теперь вроде как кровные братья?

Креол посмотрел на темные пятна и безразлично пожал плечами.

– Формально – да, – кивнул он. – Ну и что с того?

– Здорово! – обрадовался Шамшуддин. – Я всегда хотел завести побратима!

– Да, вот уж радость-то… – скривился Креол.

– А можно тогда называть тебя братом?

– Ладно, называй, если хочешь… – неохотно согласился Креол, поразмыслив пару секунд. – Но учти – я старший!

– Конечно, брат, как скажешь, – покладисто ухмыльнулся Шамшуддин.

– Эй, минуточку! – подал голос демон. – Моя кровь там тоже есть – значит, теперь я вам тоже кровный брат?! Нет уж, человеческие детеныши, я с вами брататься не собираюсь!

– Ну тогда побратайся с этими помоями! – швырнул в него чашкой Креол.

Демон облизнул испачканную морду, ядовито улыбнулся и приподнял каменную кадушку. В ней все еще осталось больше половины…

Карьера

Скрипнула дверь. Узенькая щелочка начала расширяться, и за ней показалось настороженное лицо. Или, скорее, мордочка. Заросшая мягкой короткой шерстью, с клочковатой бороденкой, слегка карикатурными чертами и крупными лошадиными ушами.

Домовой.

Востренький нос с шумом втянул воздух, и его обладатель брезгливо закашлялся. Во дворе пахнет бензином и еще какой-то пакостью.

И-и-и, а раньше-то, раньше! Сено и молоко, молоко и сено! Ну и навоз еще. Хотя это как раз никуда не делось – вон, домик дощатый, с сердечком. Так и несет от него, так и несет… Смешивается, правда, с лавандой или еще какими цветами – кто его тут разберет… Придумали тоже микстуру – «восвежитель воздуха»!

Старый домовой Прокоп живет в этом доме уже много лет. Имен сменил… и-и-и! Не сосчитать. По давней традиции, если хозяин дома в нем, дому, умирает, домовой берет его имя. Чтоб, значит, почтить память. А если дом пустой, такой покойник и сам может домовым стать…

Только это редко бывает.

Любит Прокоп свой дом. Да и как не любить, коли дом с домовым, почитай, единое целое. Хоть и старенький уже домик, еще до революции возвели, а все одно – не желает душа другого, да и все тут. Стены-то сменить нелегко, не у всякого выходит… Иной домовой и вовсе такого не переживет – помрет, вот и вся недолга.

Но Прокоп сменял жилище уже неоднократно. Да и как иначе, если в том годе старик отпраздновал юбилей? Полторы тысячи лет уже Прокоп по земле ковыляет, за печкой ютится, по трубе стучит. Он – старая дружина, теперь таких уже не водится.

Забыла молодежь свои корни, забыла…

А вот он, Прокоп, не таков! Он не кто-нибудь – он господар, настоящая элита среди домовых! На Руси таких уж почти не осталось – в Сибири кой-где, у карелов есть, да, говорят, в Белоруссии еще бродит парочка.

И один здесь – в Самаре.

Ох, и красива же ты, Самара у Волги! Какое суденышко ни пройдет мимо – так залюбуется. Да есть ли другой такой город на свете? Конечно, Прокоп уже лет триста сидит на одном месте безвылазно, но верит – нет.

Его город, его Самара. Хоть и побыла шестьдесят лет Куйбышевым, а все одно – вернули законное название, никуда не делись. Да и то сказать – где это видано, такой город, да вдруг в честь кого-то там называть! Уж если давать городу имя человечье – так уж того, кто этот город построил. Вот это по справедливости. Иван Великий Самару заложил – а никакой не Куйбышев.

А только нелегко жить стало в последнее время. Оно и раньше-то медом не было, но теперь совсем уж ни в какие ворота… Он-то, Прокоп, в город давненько приехал – еще когда и не было никакого города, а была крепостица. От басурман обороняться, границу стеречь. Граница русская в те времена как раз здесь и пролегала – а уж батюшка Иван Васильевич ее раздвинул, далеко раздвинул…

До сих пор вспоминается. Ехали тогда люди в Самару – на поселение ехали, с разных мест. И была среди них бабушка старая – с пустым возом. Смеялись над ней – куда, мол, болезная, тащишься, тебе на погост давно пора… Да еще телегу пустую везет зачем-то – али извозом заниматься надумала? А старушка помалкивала, да посмеивалась потихоньку. Народу-то на той телеге было столько, что аж на ободьях висли – только не видели их люди. Никто не видел, окромя той старушенции. Ну, она, ясное дело, ведьмачкой была, тогда еще оставались… настоящие.

А теперь почти никого…

Много воды утекло. Но вот уже больше века Прокоп живет здесь – в старом-престаром двухэтажном доме. Даже удобства во дворе – такой старый дом. До революции тут купчина один жил – не то чтобы такой уж богач, но мужик небедный. Потом красные пришли, купчине под зад коленом дали, дом отобрали. Первые годы тут какую-то голытьбу поселили – временно. Потом их по квартиркам разогнали, а в дом нэпман въехал – лавку бакалейную открыл. Пробыл сколько-то времени, да и исчез – тоже под зад коленом дали, как и купчине. А на его место новый владелец подселился – директор гастронома. Тоже купец, если по справедливости смотреть…

Потом война приключилась – в городе тесно стало, беженцев понаехало со всех концов. Куйбышев в те годы чуть ли не второй столицей был… Ну, Прокопу-то эта людская возня неинтересна – им, домовым, на любую войну чихать с крыши.

Печка цела – больше ничего и не надо.

А потом в дом новый хозяин въехал – и снова ведь купчина! Теперь уже из новых – пузатый такой, с цепью золотой на шее. Лет десять прожил… и исчез. Посадили, говорят. Куда, за что, почему – Прокоп не интересовался. Кого они волнуют, люди? Под ногами не путаются, жить не мешают – и ладно.

Что поделаешь, недолюбливает Прокоп людей. Огромные, громоздкие, неуклюжие и глупые-преглупые. Да еще со зрением беда – домовых в упор не замечают. Домовые людей видят, а люди домовых – никогда. Прокоп перед хозяевами, бывало, чуть ли не гопака отплясывал – смотрят, но не видят. Домового ведь только боковым зрением увидать можно, да и то не всегда. Ну, или если он сам этого захочет – но зачем ему этого хотеть, спрашивается? Это раньше домовые, бывало, показывались иногда, а теперь… ни к чему это, баловство одно. Молодежь еще иногда, бывает, шалит, хулиганит – люди этих мальцов «полтергейстом» прозвали, «шумливым духом».

Ну, все мы когда-то были детьми…

Оно, конечно, как раз дети-то домовых и видят. Совсем еще маленькие – младенцы. Если младенец смеется или плачет невесть с чего – точно домовой ему или козу состроил или рожу страшную скорчил. Ну а потом они подрастают и глаза приучаются отсеивать «то, чего не бывает». А домовым только того и надо.