Слишком много подозреваемых - Нэнси Гэри

– Ты давно знаешь Клио, – продолжал Генри. – Я подумал, что ты поможешь мне понять, что ею движет.

– Клио замужем за моим бывшим супругом. Вот и все, что я о ней знаю, – твердо заявила Аурелия, сознавая, что обманывает Генри и отчасти себя.

Хотя ее дороги с Клио редко пересекались, но через своих дочерей она имела представление о том, как действует и на что способна вторая супруга Ричарда Пратта. Клио была сродни торнадо, вносящему всюду хаос и разрушение, губящему в полях юные всходы, сметающему все на своем пути. Но Генри хотел точно знать, почему Клио сделала то, что сделала, получить самое простое и, по возможности, рациональное объяснение ее поступка, которое сняло бы груз с его души, смягчило испытываемую им боль. Но такого объяснения Аурелия дать ему не могла.

Она видела на лице Генри то же самое выражение обиды и недоумения, которое наблюдала прежде на личиках своих дочерей, когда девочки возвращались после каникул, проведенных в отцовском доме. Они спрашивали мать, почему их селили двоих в одну комнату, а Джастин, их маленький сводный братец, имел свою спальню, и шесть других спален пустовали. Почему кухарка подавала Джастину к завтраку тосты по-французски, а им нет? Почему им не позволяли приглашать в гости подруг? Почему они не могли пользоваться бассейном без специального разрешения Клио? Почему их лишали ужина, если до полудня они не предупреждали Клио, что будут дома к этому часу? Тогда на них просто не готовили, как будто в доме соблюдалась жесткая экономия, хотя, конечно, это было не так. Рассказы о пустяковых обидах и достаточно серьезных унижениях сливались в один поток, и так формировался образ новой жены Ричарда в воображении его первой супруги.

Прошли годы, но и теперь Аурелия не приблизилась к разгадке и не нашла ответов на все эти вопросы. Если Фрэнсис и Блэр изливали на нее свои детские обиды, а потом, как и многие подростки, бунтовали против господства взрослых, олицетворяя его в мачехе, то случай с Генри никак не вписывался в этот ряд. Оскорбление было нанесено взрослому, уважаемому человеку, не имеющему отношения к семье Пратт. Считать, что в Клио вдруг пробудился расизм, было смешно. Она слишком дорожила своей репутацией и никогда бы не поставила себя и, конечно, Ричарда в неловкое положение. Тогда чем же она руководствовалась? Может быть, дело в яде, который в ней копился от рождения?

В детстве Фрэнсис и Блэр воспринимали холодность и даже жестокость мачехи как наказание за свое плохое поведение, хотя не понимали, в чем они провинились. Ведь они старались ей угодить, предлагали помочь по дому, вели себя тихо. Они все делали так, как им было велено. Они ничего не разбили, не испортили. Аурелия многократно внушала им, что никакой их вины тут нет. Но вот чего она не в силах была довести до их сознания, так это того, что они, две хорошо воспитанные, добрые и обаятельные девочки, были только ее дочерьми и Ричарда. Уже этот факт делал их в глазах Клио некими существами второго сорта. Или вообще никем?

– Я все время себя спрашивал: поступил ли я неправильно? Нужно ли мне было подвергать свою семью такому унижению? И вообще выставлять ее на судилище? Может, собственное тщеславие губит меня?

Генри сделал паузу, чтобы перевести дух, и вновь продолжил:

– Я сделал из себя посмешище! На Манхэттене, где я практикую, меня уважают. Люди обращаются ко мне, полагаются на меня. Я спасаю жизни. А здесь это все не имеет значения. Здесь неважно, образован ли ты или тупой невежда. И чтобы попасть сюда, нужны не только деньги. Здесь все богаты. А чего тогда желать таким людям? Только изоляции от того, что им ненавистно и вызывает зависть. От чужого успеха и от пришельцев извне. Я, наверное, сошел с ума, когда вздумал поискать в этой ограде калитку.

– Скажу тебе в утешение, Генри, что Клио Пратт ее поступок дорого обойдется. Я не гадалка, но у такой старой женщины, как я, предчувствия часто бывают верны. – Аурелия была рада, что нашла такую тактичную фразу в ответ на монолог возбужденного гостя. – У Клио Пратт на шее висит тяжелый жернов, я в этом почти уверена, и ей приходится нелегко. Оттого-то она и злобна. Она вынырнула из какой-то глубины и попала в Саутгемптон, где все богаты и все хотят, чтобы их капризам потакали. Она начала играть по местным правилам. Вылезла на сушу, отряхнулась, обсохла и хорошо устроилась. Но от жерновов не избавилась.

– А ты? Почему ты все еще здесь? Какие камни держат тебя?

Вопрос застал Аурелию врасплох. Не то чтобы она не знала на него ответа, но все-таки ей пришлось сначала подумать, прежде чем ответить насколько возможно искренне:

– Здешние пейзажи, которые я люблю рисовать. Дом, который я выстроила почти своими руками и по своему проекту. Воспоминания о времени, проведенном здесь с Ричардом и девочками, и о свадьбе Блэр. Ты ведь тоже полюбил Саутгемптон и выбрал его местом для своего будущего, а для меня это место моего прошлого.

– Да, я хотел бы пустить здесь корни, – сказал Генри.

– А что думает Луиза?

– Она больше думает обо мне…

– А ты думаешь о ней? Ей ведь нелегко. Будь с ней нежен.

– Луиза такая сильная. Гораздо сильнее, чем я в некоторых ситуациях. Она, как фильтр, пропускает через себя мое плохое настроение, и мы оба чувствуем себя очищенными.

– Бог вам в помощь.

– Будь Клио на моем месте, ее задница поджаривалась бы на сковородке и она бы размахивала дубиной…

– Генри, это не твой лексикон!

– Прости.

– Может, тебе стоит с ней поговорить? – Вопрос был задан Аурелией просто так, чтобы не было паузы, пока она провожала Генри до машины.

– Ни к чему хорошему это не приведет. Будет пустая болтовня. Она никогда не признается, что пригрозила мне «черным шаром».

Генри, уже сев за руль, вдруг рассмеялся. Его смех показался Аурелии зловещим.

– Она солжет и не поморщится. Даже если ее придушить, все равно она перед смертью соврет.

Он кивнул на прощание и рванул с места на большой скорости.

Суббота, 4 июля

Фрэнсис Пратт, стоя на коленях, пропалывала свою клумбу. Пот заливал ее лицо, и она утирала его рукавом рубашки, закатанным до локтя. Ей нравился запах почвы и опрыскивателя, которым она щедро одаряла свои любимые розовые кусты. В этот год ее розы цвели так пышно, как никогда.

Немного утомившись, Фрэнсис откинулась назад и помассировала ноющую поясницу. Осторожно, чтобы не испачкать лицо, она отвела упавшие на потный лоб пряди волос. Собаки могли наблюдать за ее работой с двух сторон, возлежа на травке в полусонном состоянии.

Фрэнсис услышала, что в доме звонит телефон. Собаки вскинули уши, но не собирались двигаться с места, пока их хозяйка не предпримет каких-либо действий. Они расслабились на солнышке и не очень-то желали бежать куда-то за ней.