Записки промышленного шпиона - Геннадий Прашкевич

Я с отвращением бросил принесенный Габером флакон в мойку.

«Ночь… Всего одна ночь… Я сделал глупость, притащив сюда Нойс… Если я не смоюсь этой же ночью, это будет еще одна глупость…»

«Нет, я подпорчу вам торжество…»

Выключив свет, я закурил сигарету и остановился у все еще открытого окна.

Дождь почти прекратился. Иногда капля шлепалась о подоконник, звук падения неприятно бил по нервам. Я должен успеть. Я просчитывал варианты и быстро рассовывал по карманам то, что мне могло пригодиться. Фонарь. Резиновые перчатки. Зажигалка.

Где-то вдали надсадно взвыла сирена. Умолкла, взвыла вновь. Над невидимым зданием, как будто прямо в небе, плясали зеленые неоновые буквы – ШАМПУНЬ, ШАМПУНЬ, ШАМПУНЬ.

Они оставили мне одну ночь.

Что ж… Ею я и воспользуюсь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЧАСТЛИВЧИКИ ИЗ ИТАКИ

Портье в холле спал. Бесшумно выскользнув за дверь, я вывел машину за ограждение. Бензиновый бак был почти пуст, но я и не надеялся покинуть Итаку на машине. Старые дачи – вот мой путь! И, пересекая Святую площадь, я притормозил возле клиники.

Держа руку на расстегнутой кобуре, привратник осветил фонарем мое удостоверение:

– Вы не внесены в список лиц, имеющих допуск в клинику. Я не могу вас впустить.

– А разрешение Габера вас устроит?

– Вполне.

Я включил радиотелефон. Габер откликнулся сразу:

– Что еще, Герб?

– Я хочу увидеть доктора Фула, – ответил я, вкладывая в голос испуг и растерянность.

– Зачем? Я же оставил тебе лекарство.

– Я буду спокойнее, если сам поговорю с ним.

– Тебя так развезло? – со вполне понятным удовлетворением усмехнулся Габер. И разрешил: – Ладно. В следующий раз будешь умнее. Делай, что хочешь, но помни, утром тебе дежурить.

Я повесил трубку и взглянул на привратника.

– Проходите.

Фонари освещали песчаную дорожку, но холл почему-то был почти не освещен. Привратник успел предупредить службы: меня встретила высокая тощая сестра в белом халате. Я не нашел сочувствия в ее укрывшихся за толстыми стеклами очков глазах, но задерживать она меня не стала и сразу провела в кабинет. Типичная лекарская дыра – стеллажи, загруженные книгами, справочниками, химической посудой. На стене висело несколько увеличенных фотографий. Я удивился, среди них находился «наш Бэд» – патриот Итаки.

– Вам придется подождать, – сестра сурово глянула на меня. – Я позову доктора Фула.

Она вышла, оставив дверь незатворенной.

Я осмотрелся.

Стеллажи, стол, два кресла. В углу тяжелый сейф с цифровым замком. Вскрыть такой – плевое дело. Я не торопился.

Страницы брошенной на столе книги испещряли карандашные заметки.

«Людям давно пора научиться беречь то, что не идет прямо на производство свиных кож или, скажем, швейных машин. Необходимо оставить на земле хоть какой-то уголок, где люди находили бы покой от забот и волнений. Только тогда можно будет говорить о цивилизации…»

Я взглянул на переплет.

Роже Гароди. «Корни неба».

– Чушь, – сказал я вслух.

– Вы находите?

Я вздрогнул и обернулся.

Доктор Фул был откровенно пьян, синяки на лице его вовсе не украшали. В «Креветке» его отделали по первое число.

– Чушь? – повторил он нетвердо. – А то, что мы травим рыбу и птиц, сводим леса, тоже чушь?

– Я видел Потомак и Огайо, – возразил я. – Они были мертвыми, но мы взялись за них, и они снова поголубели.

– Вам налить? – доктор Фул держал в руке бутылку и два стакана. – Я где-то видел ваше лицо. Мы знакомы?

– Еще бы! Я вытащил вас из «Креветки». Помните?

– Я помню, – равнодушно сказал доктор Фул. – Зачем вы это сделали?

– Не знаю… Вытащил… Лучше ответьте на мой вопрос.

– А-а-а, это вы о поголубевших Потомаке и Огайо… – доктор Фул в упор взглянул на меня. Его глаза, обведенные синими кругами, были огромными и пронзительными, как у спрута. Он в какой-то момент даже перестал казаться мне пьяным. – Вам приходилось бывать в Аламосе?

– Нет.

– Сточные воды в Аламосе сбрасывались прямо в океан, на волю течений. Удобно, но течения там замкнутые, и все дерьмо вновь выносило на берег. Жители Аламоса первыми узнали, что такое красный прилив. Это когда вода мертва, а устрицы пахнут бензопиреном.

– Неужели устрицы важнее благосостояния?

– А-а-а… – протянул доктор Фул. – Вы это что? О пользе? А Парфенон приносит пользу? – вдруг быстро спросил он, и его глаза агрессивно сверкнули. – Если Парфенон срыть, освободится место для автостоянки. И не для одной. А собор Парижской богоматери? Снесите его башни, какой простор для обзора! А преториумы римских форумов? А Версаль? А Тадж-Махал? А Красный форт? Чего мы трясемся над ними, какая от них польза? Зачумленные гробницы! Нет?

Он все же был пьян. Я намеренно громко подчеркнул:

– Нам-то с вами ничего не грозит. Итаку охраняет санитарная инспекция. Разве это не так, доктор Фул?

Он рассмеялся:

– Санитарная инспекция!.. После смерти Бэда Стоуна я даже говорить о ней не хочу.

– Да, конечно, – наигранно вздохнул я. – Болезнь, названная вашим именем, не лечится. Вам не удалось спасти Бэда.

Доктор Фул не понял:

– Спасти? Как можно спасти человека, выброшенного с седьмого этажа?

– Выброшенного?

– С чего бы он сам полез в окно? – злобно ощерился доктор Фул.

– Ну как?.. Отчаяние… Он заразился самой болезнью…

– Не городите вздор! Болезнью Фула нельзя заразиться!

– То есть как? – я изобразил смятение и радость. – Я приехал к вам посоветоваться… Значит, мне ничего не грозит?

Доктор Фул плеснул в стакан из бутылки и сделал глоток.

– Когда появились первые больные, я тоже ничего не понимал. Я искал возбудителя и не находил его. Это Бэд подсказал мне, что искать нужно снаружи. Такая у него была манера высказываться. Я взялся за воду Итаки и провел серию опытов на собаках и мышах. Я поил их артезианской дождевой водой, водой из ручьев. Результаты оказались поразительными. Через неделю погибла первая собака, потом мыши. Все животные перед смертью были дико возбуждены, они лаяли и пищали, а также не могли усидеть на месте… Я потом исследовал их мозг. Полная атрофия.

– Пьяная рыба, – вспомнил я. – Это как-то связано с тем, о чем вы рассказываете?

– А-а-а, – уставился он на меня, – вы побывали у океана. Ну да, наверное, любите рыбу… В Итаке всегда любили рыбу, Итаку долгое время кормил океан. Кто мог подумать, что смерть придет из океана? В тканях рыбы и устриц я обнаружил массу ртутных агентов. Нашлись и такие, что никак не поддавались идентификации. Все, что можно о них сказать, так это то, что они существуют и крайне вредны. Разве этого мало? А ведь тою же дрянью насыщены земля и воздух Итаки. Когда начали погибать деревья, поступил приказ – вырубить все рощи. ЗАЧЕМ ТРЕВОЖИТЬ ЛЮДЕЙ?

Я смотрел на доктора Фула, и мне пришло в голову, что он не видит меня, забыл обо мне. Ему просто хотелось выговориться. Он был пьян и уже не контролировал свое сознание.

Но каким бы он ни был пьяным, смелости ему было не занимать. Он пошатнулся, но дотянулся до лежащего на кресле белого больничного халата:

– Накиньте это на себя. Убеждают не слова. Вам, наверное, стоит кое-что увидеть.

Палата, в которую мы вошли, была освещена тусклым ночником. Головы лежащих на койках людей казались очень большими. Ни один из них не шевельнулся, не проявил никакого интереса, но они не спали. Я убедился в этом, наклонившись над ближайшей койкой. Больной почувствовал, что свет ослаб (его лицо накрыло тенью), и неестественно часто заморгал. В уголках глаз скапливались слезы, полосуя следами бледную отечность щек, сползали на подушку.

– Этот человек с детства был глухонемым, – почти трезвым голосом заметил доктор Фул. – Болезнь Фула сделала его еще и неподвижным. То же случилось с его женой и ребенком – они кормились рыбой с рынка. Живые трупы, – он сжал кулаки. – Правда, эти трупы могут функционировать годами.

– Не пугайтесь, – предупредил он меня на пороге.

Я ступил в следующую палату.

Единственный ее обитель сидел на тяжелой, привинченной к полу металлической койке. В каком-то неясном и угнетающем ритме он безостановочно бил перед собой огромным опухшим кулаком. Скошенные глаза непрерывно и судорожно подергивались.

– И так уже три года… Типичный моргач, по классификации Сейджа… А раз моргач, значит, в резервацию! Кто будет работать в городе, забитом чудовищами и уродами? Потому болезнь Фула и объявлена заразной – так легче изолировать моргачей.

В следующей палате в металлическом кресле, пристегнутая к нему ремнями, находилась женщина лет тридцати. Возможно, она была когда-то красивой, но морщины и язвы, избороздившие ее лицо, не оставили от красоты даже воспоминаний. Она вызывала отвращение.

Фул погладил женщину по сухим ломающимся волосам. Дергаясь, хватая ртом воздух, женщина силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось.