Элианна, подарок бога - Эдуард Тополь

Но я взял этот чек, аккуратно сложил вдвое, сунул в карман своих джинсов и только после этого снова поднял глаза на мистера Давидзона:

— Thank you, sir. Of course, I’m not going to cash it. But I’ll show it to Elianna. She has to know how much you value her. (Спасибо, сэр. Конечно, я не стану обналичивать этот чек. Но я покажу его Элианне. Пусть она увидит, как вы ее цените.)

И вот тут — наконец-то! — я увидел его глаза. Шторки его глаз распахнулись, он вскочил, cхватив меня за лацканы моего единственного пиджака, поднял с кресла и притянул к себе:

— Give it back! Now! (Отдай! Сейчас же!)

Это «нау» опять прозвучало, как удар хлыста.

— Kill me (Убей меня), — сказал я, помня, где нахожусь.

А он забыл и прорычал:

— I’ll kill you! Give it back! (Я убью тебя! Отдай сейчас же!)

Уходя из кабинета, Седых оставил дверь открытой, я покосился на нее и сказал:

— Mister Davidzon, you are a lower, right? (Мистер Давидзон, вы же адвокат, не так ли?)

Тут он пришел в себя, выпустил меня, и я плюхнулся задницей в кресло. А он стоял надо мной и шипел, поглядывая на открытую дверь:

— My check! Give me my check! (Мой чек! Отдай мой чек!)

По коридору мимо открытых дверей кабинета проходил Валерий Вайнберг — высокий тридцатипятилетний менеджер газеты. Увидев нашу странную пару, он удивленно остановился:

— Привет! А где шеф? — сказал он по-русски.

— Ушел к метранпажу, — ответил я.

— А это кто?

— Это Альфред Давидзон, адвокат.

— О! — уважительно сказал Валера и тут же вошел в кабинет, протянул руку Давидзону: — Nice meeting you! Приятно познакомиться! Я Валерий Вайнберг, здешний менеджер. Вы слышали последние новости? Про польскую «Солидарность» — они объявили всеобщую забастовку!

Как я уже говорил, Валера родился в Польше, но чуть ли не с детства работал в «Новом русском слове», знал всех и умел со всеми ладить. Знакомство с известным нью-йоркским адвокатом могло ему пригодиться, но этот известный адвокат Валере не ответил, а бросил мне: «I’ll see you soon!» и вышел из кабинета. Мы слышали, как лифт звякнул «динь-дон» и увез его вниз, в подземный гараж, где стоял Mercedes 56 °CEL.

— Что тут у вас случилось? — спросил меня Валерий.

— Да так, ничего… — сказал я. — Небольшая семейная ссора.

Через несколько минут, проверив у метранпажа наше следующее объявление «WWCS — АМЕРИКАНСКОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ», я вышел на Восьмую авеню. Ветер по-прежнему хлестал по лицу мокрым веником ливня, но все остальное на мне защищали прорезиненная советская плащ-палатка и пластиковые мешки на ногах. Уклоняясь от фонтанов, хлещущих из-под колес плывущих по авеню машин, я медленно пошел вверх, в сторону 36-й стрит. Я знал, что Эли ждет меня в нашей студии звукозаписи и пишет там свою передачу «Знакомьтесь, Америка». Я остановился. Если сейчас я приду туда с чеком ее отца, то обязательно покажу его ей. Но стоит ли? И я вспомнил его глаза в тот момент, когда их шторки, наконец, открылись. Это были глаза очень одинокого усталого еврея.

Я сунул руку в карман джинсов, достал сложенный вдвое чек и швырнул его в поток воды на мостовой. А потом стоял и смотрел, как он, вращаясь, понесся с этим потоком к канализационному люку.

Затем пришел на наше радио, занял звукостудию и стал у микрофона читать для ночного эфира следующую легенду Брайтона.

36

Вера энд Стэнли

…

Начала Роза:

— Вы видели «Бонни энд Клайд»? Конечно, видели, вы же вгиковец, вам его обязаны были показывать по истории кино. Там в главных ролях Фэй Даннауэй и Уоррен Битти, и это замечательная криминальная лавстори с трагическим, конечно, концом. Так вот, я вам могу рассказать про наших брайтонских Бонни и Клайда, только с хорошим концом, с хэппи-эндом. Хотите?

— Конечно, хочу…

Мы сидели с Розой Мироновной в мансарде ее частного детского садика. Был тот стандартный «мертвый час», когда она укладывает спать всех своих девять детишек и имеет, по ее словам, возможность «один час пожить для себя».

В этот час Роза Мироновна, бывший старший редактор издательства «Молодая гвардия», позволяет себе посидеть на воздухе в кресле-качалке, выкурить сигарету Marlboro, выпить чашку крепкого Arabica, сваренного в настоящей армянской джезве, и поговорить «за жизнь».

— Только имейте в виду, — сказала она. — Там есть моменты, которые никакая «Молодая гвардия» опубликовать не может. Но мы же в свободной стране, я тут прочла и «Лолиту», и «Тропик рака» и поняла, что важно не что, а как. Понимаете?

Я кивнул. Я тоже считаю, что нет запретных тем, а если они и есть, то тем интереснее написать о них так, чтобы запреты отпали. Но одно дело, когда на эти темы говорят мужчины — Набоков, Генри Миллер или, на худой конец, Шелдон, а другое — Роза Мироновна Яровая, старший редактор издательства «Молодая гвардия». Впрочем, даже интересно, в какие откровения может пуститься редактор, вырвавшийся из зоны бесполой советской цензуры? Я достал из кармана диктофон и уже собрался включить его, но Роза сказала:

— Подожди. Еще один момент, — она перешла на «ты» и отпила кофе из маленькой фарфоровой чашки с японскими иероглифами. — Я изменю все имена и фамилии. Мы же в свободной стране, тут каждый может записать себя Спинозой, Алексом Кантом и даже Кларой Цеткин. Ты знаешь Канта? Между нами, он такой же Кант, как я Мэрилин Монро. Но это неважно. Согласен?

Я молчал. Я знал Сашу Канта, и Роза знала, что я знаю Сашу Канта, и я знал, что она знает, что я знаю Сашу Канта. Поэтому я молчал, но Роза, наверное, поняла меня по-своему и сказала:

— Сейчас этот Кант, он же Канторович, знаменит на Брайтоне так, как в Советском Союзе Юлиан Семенов, он же Ляндрес. Алекс работает в «Новом русском слове», а это здесь «Правда», «Литературная газета» и «Советский спорт» в одном флаконе! Конечно, до нашего приезда она тихо умирала. Выходила на жалких четырех страницах, крошечным тиражом, и, как ты сам знаешь, на первой странице вместо статей там печатались громадные траурные объявления и еще про то, что в похоронном доме Джека Яблокова всегда есть места для новых эмигрантов. Но зачем мы сюда приехали? Спать на кладбище? У нас столько энергии, как у Колумба, который, говорят, тоже не совсем испанец, а не то Колумбович, не то вообще Колумберг. И вовсе не Индию искал, а десять пропавших колен Израилевых. Короче, мы тут создали свою Америку — открыли русские магазины, аптеки, рестораны и врачебные кабинеты. И «Новое русское слово» расцвело! Теперь ее продают на каждом углу, как «Нью-Йорк Таймс» и «Дэйли Ньюз»! Ее продают по всей Америке и даже в Канаде! И делают эту газету уже наши московские журналисты — Борис Бочштейн, Владимир Козловский и, конечно, Алекс Кант, он же Канторович. Но Алекс самый знаменитый, потому что он каждый день пишет о нашей мафии, которую все тут называют «русской» или «красной». С этого он начал, когда приехал, — с репортажей об убийстве Евсея Агрона, крестного отца «русской мафии», и про другие авторитеты, которые ходят тут по Брайтону, как Беня Крик по Молдаванке.

Роза отпила еще глоток кофе и затянулась сигаретой. Я понял, что, как все московские редакторы, она любит длинные книжные предисловия, которые я никогда не читаю. Но здесь я был вынужден выслушать его до конца.

Выдохнув дым и глядя сквозь окно на серую паутину осеннего дождя и серое покрывало Атлантики, Роза продолжала:

— Да… Но если Бабель написал о Бене, он же Мишка Япончик, уже после того, как большевики его расстреляли, то Алекс Кант пишет о наших япончиках, когда те, вполне живые, могут из тюрьмы позвонить по телефону кому угодно и заказать любое убийство. Так что понятно, какой знаменитый этот Кант. И Козловский ему не уступает, пишет об американской преступности. А Бочштейн и Поповский ругают советскую власть, как будто мы сами не знаем, какая там жизнь. Про тебя я говорить не буду, ты теперь занят вашим радио, но должна все-таки сказать: почему никто из вас не пишет о чем-нибудь хорошем? Нет, я не говорю, чтобы вы писали очерки об ударниках капиталистического труда и строителях империализма. Но просто о любви хочешь послушать?

— Конечно, Роза, я за тем и приехал… — сказал я, думая, что предисловие закончилось, ведь все, что она сказала, включая обещание необычной лавстори, было в ее письме, которое пришло в нашу редакцию.

Но оказалось, я ошибся. По законам московской редакторской элиты в каждой истории, даже в предисловии, должно быть рондо, и Роза не могла не соблюсти этот закон.

— Очень хорошо, — сказала она. — В таком случае теперь, когда мы с тобой сидим на Брайтоне и, как сказал бы Исаак Бабель: «У вас на носу очки, а в душе осень», ты можешь записать историю про наших брайтонских Бонни и Клайда. Но, конечно, без моей фамилии. Зачем вам моя фамилия? Мы же в свободной стране, и тут каждый может назвать себя Спинозой, Кантом и даже Розой Люксембург. Так пускай я буду Роза Яровая, ты согласен?