Под пологом пьяного леса - Джеральд Даррелл

Сара очень любила ласку и охотно ласкалась сама. Когда я прижимал ее к груди, поддерживая одной рукой, я чувствовал, как она льнет ко мне без всякого судорожного цеплянья; но больше всего Сара любила лежать у меня на плечах; постепенно, по нескольку дюймов за один прием, надеясь, что я этого не замечу, она карабкалась вверх, пока не укладывалась на моих плечах. На первых порах она страшно не любила, когда ее ссаживали на землю, и поднимала отчаянный рев. Когда я брал ее на руки, она судорожно вцеплялась в меня и ее сердце стучало, словно отбойный молоток. Она соглашалась сидеть на земле лишь в том случае, если могла держаться за ногу или за руку — это придавало ей уверенность в себе.

Когда Саре исполнился месяц, она стала более спокойно относиться к тому, что ее оставляют на земле, но при этом предпочитала, чтобы я или Джеки находились где-нибудь поблизости. Как у всех муравьедов, у нее было очень плохое зрение, и стоило отойти от нее больше чем на пять футов, как она теряла нас из виду, даже если мы двигались. Лишь по запаху или по звуку она могла определить наше местонахождение. Если мы стояли молча и не шевелились, Сара начинала беспокойно кружиться, поводя в воздухе своим длинным носом и пытаясь нас обнаружить.

С возрастом Сара становилась все шаловливее и резвее. Прошли те времена, когда я, открывая клетку в часы кормления, заставал ее возлежащей на ложе наподобие римского патриция. Теперь, не успевал я открыть дверь, Сара вихрем налетала на меня, тяжело сопя от возбуждения, и с такой жадностью набрасывалась на бутылку, словно несколько недель ничего не ела. К вечеру она особенно оживлялась, а после ужина энергия била в ней ключом. Живот ее раздувался, как шар, но это не мешало ей с удовольствием заниматься боксом, стоило только легонько дернуть ее за хвост. Повернув голову и глядя близорукими глазами через плечо, Сара медленно поднимала свою здоровенную переднюю лапу, а затем стремительно оборачивалась и наносила удар. Если после этого я притворялся, что больше не интересуюсь ею, она несколько раз с деловитым видом проходила мимо, соблазнительно близко волоча свой хвост. После того как я второй раз дергал ее за хвост, она меняла тактику: теперь она сразу поворачивалась, вставала на задние лапы, поднимала передние над головой, словно собираясь нырнуть, и падала плашмя, рассчитывая на то, что я подставлю ей руку. На третий раз она придумывала что-нибудь новое, и так продолжалось до тех пор, пока она не израсходует весь избыток энергии, после чего наступал следующий этап игры. Я клал ее на спину и щекотал под ребрами, а она блаженно почесывала себе живот длинными когтями. Когда мы уставали, мы объявляли Сару победителем, беря ее на руки и держа над ней венок, после чего она поднимала передние лапы и соединяла их над головой, как обычно делают чемпионы по боксу или борьбе. Сара так привыкла к этим вечерним играм, что, когда однажды по какой-то причине мы не могли с ней заняться, она весь следующий день дулась на нас.

Другие наши любимцы — Кай, Фокси и Пу — ревновали нас к Саре, видя, как мы носимся с нею. Однажды, бесцельно слоняясь по лагерю, Сара направилась к тому месту, где был привязан Пу. Кай и Фокси внимательно следили за ней, заранее предвкушая, какую взбучку она сейчас получит. Пу бесстрастно, словно Будда, восседал на обычном месте, поглаживая брюхо розоватыми лапами и задумчиво глядя на Сару. Полный коварства, он ждал, пока она пройдет мимо, а затем наклонился вперед, схватил ее за хвост и хотел укусить его. На первый взгляд Сара была глупой и неуклюжей, но по опыту наших вечерних игр я знал, что при желании она может проявить необыкновенное проворство. Так и случилось. Сара мгновенно обернулась, встала на задние лапы и отвесила еноту внушительную оплеуху. Пу, удивленно ворча, обратился в бегство и спрятался в своем ящике. Но Сара уже вошла в боевой азарт и не собиралась так легко простить своего обидчика; ощетинившись, она начала кружить по площадке, поводя носом в воздухе и пытаясь определить, куда исчез Пу. Обнаружив ящик, она принялась колотить его, а Пу дрожал от страха внутри. Фокси увидел, что она приближается к нему, и поспешил спрятаться в кустах. Кай удобно устроился на вершине своего шеста и о чем-то тихо беседовал сам с собой. Проходя мимо, Сара заметила шест и, все еще пылая гневом, решила на всякий случай проучить его. Подскочив к шесту, она нанесла ему несколько апперкотов, шест закачался из стороны в сторону. а Кай вцепился в верхушку, громкими криками призывая на помощь. И лишь когда шест стал крениться к земле, а Кай закатился в истерике, Сара решила, что поле боя осталось за нею, и пошла бродить дальше. С тех пор никто из этой компании не решался строить козни против Сары.

Птицы с удивительным единодушием ненавидели нашего маленького муравьеда. Я объясняю это тем, что его длинный тонкий нос напоминает змею, и этого оказалось достаточным для пернатых. Однажды я услышал страшный шум в птичьем секторе лагеря и, отправившись туда, увидел, что Сара каким-то образом выбралась из своей клетки и просунула нос сквозь проволочную сетку клетки кариам, к которым она испытывала определенную симпатию; однако кариамы не разделяли ее дружеских чувств и пронзительными криками призывали на помощь. Услышав мой голос, муравьед потерял всякий интерес к кариамам, бочком поскакал ко мне, вскарабкался по моим ногам до пояса и расположился там со счастливым вздохом.

Сара жила у нас уже несколько недель, когда в Чако начались зимние дожди. Пора было подумать о том, как проехать тысячу с лишним миль до Буэнос-Айреса и сесть на пароход. До отъезда нам предстояло выполнить еще одну серьезную работу — отснять кинофильм о жизни нашего зверинца. Я тянул с этим делом до последних дней, желая собрать для фильма побольше «звезд», и отвел для съемки последние три недели нашего пребывания в Чако. После этого мы рассчитывали плыть вниз по реке до Асунсьона. Таков был наш план, но тут грянул гром.

Однажды утром Паула принесла нам чай страшно взволнованная и стала что-то рассказывать так быстро и несвязно, что я долго не мог понять, в чем дело, а когда наконец понял, расхохотался от всей души.

Джеки, еще не пришедшая в себя после сна, захотела узнать, что меня так рассмешило.

— Паула говорит, что в Асунсьоне произошла революция, — ответил я, давясь от смеха.

— Неужели это правда? — сказала Джеки, присоединяясь к моему веселью. — Слов нет, Парагвай оправдывает свою репутацию.

— Удивительно, как еще парагвайцы знают, кто стоит у власти, так часто свергают они правительства. — продолжал я с веселой самонадеянностью человека, считающего своих соотечественников слишком хладнокровными для того, чтобы тратить пули и проливать кровь ради политики.