Математик - Александр Иличевский

— Вон видишь, видишь — кудрявится над седловиной? Отсюда кажется, что штиль, а там с ног валит. На Хане своя погода.

У Барни развилась странная слабость, иногда подкашивались ноги. Максим тоже не мог похвастаться хорошим самочувствием — два раза начиналось головокружение и возникло беспричинное беспокойство. На ровном месте он испытывал внутреннюю дрожь, переходившую в рвотные позывы. Сходили в санчасть. Доктор объяснил, что у каждого организма свои способности к акклиматизации.

Барни к вечеру разошелся. Назавтра он все-таки собирался идти на гору.

Макс спросил:

— Ты уверен, что справишься с высотой?

— Посмотрим.

— Ты как хочешь, а я останусь внизу еще на день.

— Брат, мне не сидится. Еще день я не вытерплю, — сказал Барни и, подумав, нерешительно добавил: — Брат, давай разделимся. Как ты к этому отнесешься?

— Я против, — покачал Макс головой. — Ты лучше меня лазаешь, ты в отличной форме, но поодиночке шастать по горам не годится.

Барни снова задумался.

— Согласен. А мы потом на озеро Мерцбахера сходим? По Алма-Ате потом погуляем?

— Сходим на озеро, конечно. И в городе погуляем. Еще как погуляем, — обрадовался Максим.

Он целиком подчинился самочувствию и пожалел, что отказал Барни. По горам тот ходил превосходно, и к тому же на маршруте уже были поставлены два лагеря. Все шансы у Барни имелись, уверен был Макс. А вот сам он уже чувствовал себя зыбко. Он никак не мог справиться с беспричинной тревогой.

Следующий день был посвящен сборам. Отбирались продукты, пополнялись запасы газа. Погода стояла переменная — то прояснялось, то набегала туча, из которой горстями порывистым ветром вышвыривался снег.

К ужину спустились швейцарцы. Погода их на горе не порадовала, и они повернули назад из-под пика Чапаева. Усталые и неразговорчивые, они скупо делились впечатлениями.

Закат освещал полное быстротекущих облаков небо. Живая картина света, тени и заревых форм проносилась над головой, окрашивала ледник, ложилась на склоны.

Ночь прошла бессонно.

Барни проснулся, долго ворочался и постанывал от удовольствия. Наконец, он выполз из спальника.

— Брат, — сказал дрожащим голосом Макс, — я не смогу пойти на гору.

Барни заспанно посмотрел на Макса, ничего не ответил и высунулся наружу. Набрал в горсть снега и умылся.

— Что случилось? — спросил Барни.

— Я боюсь, — сказал Макс. — Меня трясет всего. Чего-то боюсь. Наверное, горы боюсь.

— Но ты меня отпустишь? — Барни снова залез в палатку и стал запаковывать рюкзак.

— Иди. Что я могу с тобой поделать? Иди, — согласился Макс.

Макс очень хотел выйти на гору. Но странный неотвязный, мелкий, дребезжащий страх, который все тело превращал в дрожащую струну, не пускал его дальше лагеря.

Он помог Барни упаковаться, проводил его до морены и вернулся в палатку.

Есть не хотелось. Он вспоминал Вику. Ему казалось, будто она лежит на нем и перышком, которое они подобрали у соколиного гнезда на скалах над Берриессой, водит по его губам.

Выйдя из столовой, Макс отправился в санчасть, где спросил успокоительного. Доктор отсыпал ему из пластикового пакета горсть сухих корней валерианы, объяснил, как заваривать, и рекомендовал прихлебывать настой в течение дня.

Чтобы как-то успокоиться, Макс вышагивал по лагерю. Время от времени дрожь спадала, и тогда он мог оглядеться. Даже сквозь страх до его сознания пробивалась могучая красота гор: неподвижно бурлящие навалы ледника и снежно-ледовые стены. Макс проклинал эту затею, ему страстно хотелось вырваться отсюда, из объятий непонятного страха, ему хотелось увидеть мать. Он чувствовал раскаяние и жалость. Впервые во взрослой жизни ему хотелось обнять ее. Он сел на теплый, набравший солнца камень. Посмотрел наверх. Там, где-то далеко-далеко на склоне выпрямляется Барни и получает в грудь тяжкий удар порыва ветра со снегом; отшатнувшись, склоняется снова и продолжает свой муравьиный подъем. Гора Максиму показалась в этот момент математикой — ее частью, одной из вершин — и ему стало еще страшней оттого, что он там побывал, на вершине. Этот страх задним числом придавил Макса, ему стало совсем не по себе.

За обедом он не смог впихнуть в себя ни кусочка. В столовой Карнаухов устроил сеанс связи со всеми лагерями, расположенными на горе. Так Максим узнал, что Барни находится во втором лагере и вместе со всеми ждет погоды для дальнейшего продвижения к седловине.

Он вернулся в палатку и стал бороться с желанием выпить всю валерьянку залпом.

От беспомощности он ночью думал о математике, пытался формулировать и решать несложные леммы, вспоминал олимпиадные задачки времен своей юности и наконец довел свое сознание до спокойно пульсирующего состояния, когда оно сосредоточилось на сущностях абстрактных. Хоть они и были непосредственно связаны образным рядом с горами, но все же менее пугающими, менее осязаемыми.

К утру страх чуть отпустил, и ему удалось поспать.

В полдень с Хана спустились швейцарцы, которые все эти дни упорно штурмовали вершину, но повернули с шести с половиной тысяч, и теперь в столовой устроили попойку в ознаменование неуспеха, который предпочли счесть за достижение. Разговоры о дурной погоде, о разящем ветре, о легких обморожениях, которые ни в коем случае нельзя растирать…

Макс слушал и представлял себе, что он будет делать, когда его на горе охватит страх.

Погода внизу стояла снежная, наверху было не слаще: сеанс радиосвязи сообщил, что Барни намерен выйти из второго лагеря и засесть в пещере на седловине, чтобы выждать момент для штурма вершины.

В столовой многие интересовались, почему Максим не на горе. Он отвечал, что подвернул ступню и после не забывал приволакивать ногу.

Утром Карнаухов перед сеансом радиосвязи подвел итог: половина лагеря внизу, половина рассредоточена по верхним лагерям и седловине. Канадцы готовы штурмовать вершину. Американцы, французы и итальянцы населяют второй лагерь. Барни сообщил, что, невзирая на погоду, намерен выступить сегодня к седловине. Карнаухов рекомендовал не выходить в одиночку.

Большую часть дневного времени Макс проводил на одном из белых пластиковых кресел, установленных среди камней перед столовой. Обращены они были к Хан-Тенгри, и вид горы красноречиво заменял паузы в разговорах о том, когда закончится непогода.

Выход на седловину затруднен необходимостью преодоления пика Чапаева. На это уходит весь день, и маршрут очень чувствителен к состоянию погоды. Сидение в пещере на высоте некомфортно — вряд ли кому понравится несколько суток провести в ледовом карцере, когда снаружи беспросветно бушует буря, носа не высунешь. Причем для застрявших на седловине нет никакой возможности спуститься временно во второй лагерь, — купол Чапаева представляет собой труднопроходимое препятствие. Вот отчего на седловине сидят до последнего, пока не закончатся силы, физические или душевные. Корейцы на прошлой неделе ретировались с седловины после двух неудачных попыток восхождения.

Вечером пришло сообщение, что наверху погода окончательно разбушевалась. В базовом лагере ветер хлестал мокрым снегом. Тем не менее Барни с канадцами вышел на купол, но еще не отозвался с седловины. Как такового общего лагеря там нет — группы вразброс копают пещеры или занимают уже прежде выкопанные.

На следующее утро Барни на связь не вышел, а канадцы сообщили, что вернулись во второй лагерь, в то время как Барни принял решение спуститься на седловину. У Карнаухова, в отличие от Макса, это сообщение не вызвало большого беспокойства. Он объяснил: в одиночку вырыть пещеру большого умения не нужно, и Барни легко мог так поступить и завалиться на ночевку.

К обеду Максим был уже в первом лагере. Здесь он переговорил с британцами. Они верили, что к завтрашнему дню погода наладится.

Максим приготовил себе обед и лег передохнуть. Он прислушивался к порывам ветра, секущим палатку, и думал о том, почему Барни в одиночку полез на рожон.

Погода не прояснилась, и Максим после обеда так и не решился выйти во второй лагерь. Он отправился с утра и с облегчением заметил, что со склона сдуло свежий снег и теперь не надо тропить. Вскоре он оказался у первой скальной ступени. Здесь он встретил поляков, которые вчера ретировались с седловины. Он расспросил их о Барни, но поляки его не видели.