Предания нашей улицы - Нагиб Махфуз

— Если мне понравится диван, который ты сейчас мастеришь, я закажу тебе мебель для приданого моей дочери.

Затем, продолжая прерванный разговор, вновь повернулся к своим собеседникам:

— Вот я вам и говорю, что, если бы Габаль сейчас воскрес и увидел, как мы живем, он бы лишился рассудка.

Все скорбно покачали головой и сделали по очередной затяжке, а могильщик Бархум спросил Шафеи:

— Почему ты не хочешь смастерить мне гроб? Я хорошо заплачу.

Шафеи прекратил пилить и со смехом ответил:

— Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.

Фархат поддержал его:

— Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.

— Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — заметил Хигази, — поэтому-то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.

— А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:

— Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы вернул нам наши права, которых мы лишились из-за трусости.

Вдруг Рифаа прекратил стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:

— Габаль хотел вернуть наши права добром. К силе он был вынужден прибегнуть, чтобы защитить себя.

Хигази насмешливо спросил:

— Скажи, сынок, ты можешь забить гвоздь без помощи силы?

Но Рифаа серьезно ответил:

— Человек же не дерево, муаллим!

Взглянул на отца и снова принялся за работу. А Хигази продолжал:

— Габаль был самым сильным из всех футувв нашей улицы, и он пробудил дух смелости в своих сородичах.

— Он хотел, чтобы они стали футуввами всей улицы, а не только своего квартала, — добавил Фархат.

— А сегодня они больше смахивают на мышей или на кроликов! Шафеи, вытирая тыльной стороной руки нос, спросил:

— Какой цвет ты предпочитаешь, муаллим Хигази?

— Мне нужен немаркий цвет, чтобы подольше не пачкался, — ответил Хигази и вновь обратился к друзьям: — А когда Даабас выбил глаз Каабильхе, Габаль ему самому выбил глаз. Так он при помощи насилия восстановил справедливость.

Тут Рифаа громко вздохнул и сказал:

— Насилие нам не поможет. И днем и ночью мы видим, как люди бьют и убивают друг друга. Даже женщины пускают в ход ногти, царапая друг дружку до крови. Но где же справедливость?! Что может быть отвратительнее всего этого?

Все замолчали. Потом Ханнура, который не произнес до этого ни одного слова, сказал:

— Этот маленький проповедник презирает нашу улицу. Он слишком нежен, и в этом виноват ты, муаллим Шафеи!

— Я?!

— Да! Ты его избаловал.

Хигази обернулся к Рифаа и сказал со смехом:

— Лучше бы ты занялся поисками невесты!

Все рассмеялись, Шафеи нахмурился, а Рифаа покраснел. Хигази же вновь вернулся к своей теме:

— Сила, только сила! Без нее не будет справедливости. Рифаа, не обращая внимания на красноречивые взгляды отца, упрямо проговорил:

— Наша улица больше нуждается в милосердии! Могильщик Бархум шутливо спросил:

— Ты хочешь, чтобы я лишился работы?!

Все снова расхохотались, да так, что закашлялись. Хигази со слезящимися от смеха глазами проговорил:

— Когда-то Габаль отправился к управляющему просить о справедливости и милосердии. А тот послал против него Заклата и его подручных. И если бы не палки — а вовсе не милосердие, — которые Габаль пустил в ход, то ему и его роду было бы несдобровать.

Дядюшка Шафеи предостерегающе шепнул:

— Эй вы! У стен есть уши! Если вас кто-нибудь услышит, не ждите пощады.

— Шафеи прав, — заметил Ханнура, — кто вы такие? Бесполезные гашишники. Если бы сейчас тут прошел Хан-фас, вы бы кланялись ему в пояс.

И, обернувшись к Рифаа, добавил:

— Не обижайся на нас, сынок. Тот, кто курит гашиш, теряет всякий стыд. А сам ты не пробовал курить?

— Он не любит этого, — ответил за сына Шафеи. — Если он сделает две затяжки, то либо задохнется, либо заснет.

А Фархат заметил:

— До чего же хорош этот парень! Некоторые считают его знахарем, потому что он водится с Умм Бахатырхой, а другие называют поэтом из-за его любви к историям и сказкам.

— А собрание курильщиков он ненавидит так же, как женитьбу, — рассмеялся Хигази.

Бархум кликнул мальчишку из кофейни, чтобы тот забрал кальян, затем все попрощались и разошлись. Дядюшка Шафеи отложил пилу и, укоризненно взглянув на сына, сказал:

— Не встревай ты в разговоры этих людей!

Рифаа обогнул верстак, взял отца за руку и отвел в дальний угол мастерской, где никто не мог их услышать. Он выглядел очень взволнованным, губы его были решительно сжаты, глаза горели странным огнем. Шафеи недоумевал, что происходит с сыном, а Рифаа неожиданно заявил:

— После сегодняшнего дня я больше не смогу молчать. Отец испугался. Что за наказание этот его дорогой сын!

То проводит долгие часы в доме Умм Бахатырхи, то пропадает в одиночестве у скалы Хинд, а стоило ему побыть какой-то час в мастерской, как он ввязался в спор.

— Ты что, устал?

Рифаа, внезапно успокоившись, ответил:

— Я не могу скрывать от тебя то, что у меня на душе.

— Что такое?

Рифаа подошел к отцу вплотную.

— Вчера, — начал он, — после того как около полуночи я покинул дом Гаввада, я вдруг почувствовал неодолимое желание пойти в пустыню. Устав от долгой ходьбы, я выбрал место возле выходящей в пустыню стены Большого дома и сел, прислонившись к ней спиной. Шафеи взглядом просил сына продолжать.

— Вдруг я услышал странный голос. Казалось, кто-то разговаривает сам с собой в темноте, и меня внезапно осенило, я понял, что это голос нашего деда Габалауи.

Шафеи впился взглядом в лицо сына и недоумевающее спросил:

— Голос Габалауи? Почему тебе так показалось?

— Мне не показалось, у меня есть доказательства. Как только я его услышал, я сразу же встал, повернулся лицом к дому и отступил на несколько шагов, пытаясь разглядеть говорившего, но, кроме темноты, ничего не увидел.

— Слава Аллаху!

— Потерпи, отец! Я услышал, как голос сказал: «Габаль выполнил свою миссию и заслужил добрую память. Но сейчас дела пошли хуже прежнего!»

Шафеи почувствовал, как сердце в его груди заколотилось, а лоб покрылся испариной. Дрожащим голосом он произнес:

— Многие сиживали на том же самом месте, у стены, но ничего не слышали.

— А я слышал, отец!

— Может, это кто-то бредил во сне? Рифаа решительно покачал головой.

— Голос доносился из дома.

— Откуда ты знаешь?

— Я крикнул: «Дедушка! Габаль умер, его сменили у власти другие. Протяни же нам руку!»

— О Аллах! А тебя никто не слышал? — взволнованно спросил Шафеи.

— Мой дед слышал меня. До меня донесся его голос: «Негоже юноше требовать помощи от старого деда. Любимый отпрыск тот, кто действует сам!» Тогда я спросил: «А что я, такой слабый, могу против футувв?»— Он ответил: «Слабый — это глупец, который не знает собственной силы, а я не люблю глупцов».

— Так ты думаешь, — с ужасом спросил Шафеи, — что разговаривал с самим Габалауи?

— Да. Клянусь Господом! Шафеи застонал, как от боли:

— Ох, не приведут к добру эти фантазии!

— Поверь мне, отец! Не сомневайся в моих словах.

— Как бы мне хотелось, чтобы сомнения мои оправдались, — промолвил Шафеи.

А Рифаа вдохновенно воскликнул:

— Теперь я знаю, чего он от меня хочет! Шафеи в отчаянии ударил себя по лбу.

— Разве он от тебя чего-то хочет?

— Да! Ведь я слаб, но не глуп, а любимый сын тот, кто действует!

Шафеи почудилось, что грудь его пилят пилой.

— Если ты начнешь действовать, то погибнешь сам и навлечешь гибель на нас!

— Они убивают только тех, кто посягает на имение, — с улыбкой ответил Рифаа.

— А ты не собираешься посягать на имение?

— Адхам мечтал о жизни светлой, полной музыки и песен. Также и Габаль. Он требовал своей доли доходов от имения, стремясь дать людям счастливую жизнь. Но все они были уверены, что счастливая жизнь возможна, только когда доходы от имения будут поделены между всеми поровну. Они думали, что если каждый получит свою долю, то это избавит его от необходимости трудиться в поте лица и даст возможность жить без забот и в достатке. Но к чему имение, если можно достичь такой жизни и без него? А это возможно, стоит только захотеть.

Вздохнув с облегчением, Шафеи спросил:

— Так сказал тебе твой дед?

— Он сказал, что не любит глупцов и что глупец тот, кто не знает собственной силы. Я вовсе не призываю бороться за имение, ведь имение — ничто, отец. Главное — это счастье полноценной жизни, а для этого надо очистить души от зла. Я не напрасно изучал обряд зар, которым изгоняют ифритов из людей. Быть может, я делал это по наитию свыше, быть может, именно воля Всевышнего толкнула меня на этот путь. Шафеи немного успокоился после пережитого им волнения, но он почувствовал такую усталость, что лег на кучу опилок, вытянув ноги, а голову прислонил к оконной раме, ждавшей своей очереди на починку. Уже с некоторой иронией в голосе он спросил сына: