Созвездие Льва, или Тайна старинного канделябра - Диана Кирсанова

Ада и Вероника ждали молча.

– Под самыми страшными пытками вы не заставите меня признаться в том, что я сделала, – наконец сказала Нина. Сиплые интонации придавали этому заявлению особенную непреклонность.

Она встала, шагнула к двери и остановилась, надеясь, что незваные гости тоже встанут и уйдут. Но этого не случилось.

– Вы считаете позорным для себя рассказать всю правду или боитесь, что обо всем узнает ребенок? – спросила Ада, не двигаясь с места. – Но увы, обстоятельства складываются так, что вашему сыну рано или поздно придется узнать тайну своего рождения. Он уже не мальчик, Нина Андреевна, он взрослый молодой человек. У вас нет причины опасаться, что… Как его зовут?

– Евгений.

– …что он осудит вас. А муж, простите, что я напоминаю об этом, все равно уже ничего не узнает. Он умер… Правда сама всплывет на поверхность, она уже всплыла. Ее нетрудно вычислить. Ведь Евгений на самом деле сын… Натаниэля Блюхера? Который все эти годы считался его дедом?

Нина вскрикнула, подняв руки к груди. В немигающих глазах, уставленных на Аду, светился страх.

– Ну же?

– Да, – прошептала она. – Вы угадали. Но… как? Ведь я сделала все, чтобы…

– Вы сделали все, чтобы никто никогда не узнал вашей тайны, но вы перестарались. Когда я узнала, что с самого рождения ребенка вы наотрез отказывались видеться с Натаном и никак не объяснили причин такой резкой перемены отношений к свекру, я, уже зная, что муж ваш наверняка был бесплоден, сразу заподозрила истину. Не бойтесь, она не выйдет из стен этой комнаты. Скажу больше – я восхищаюсь вами, вы мне нравитесь. Кто вы по знаку Зодиака? Уверена, что Скорпион. Только они способны с такой отчаянностью бороться до конца, не обращая внимания на последствия. Вы очень мужественная женщина, Нина Андреевна.

– Да… наверное… – Отойдя от двери, Нина снова села на диван и как-то вся сникла, сжалась, стала меньше ростом. – Зачем, что, почему – вам легко задавать эти вопросы. А что было делать мне, как поступить, когда горькие мысли разрывали мне сердце, не давали спать по ночам, отравляли мою жизнь? Я безумно, безумно любила Борю – это лучшее, что было дано мне богом… Я любила его всю жизнь, он был для меня всем – и с какой благодарностью Борис принимал от меня мою любовь, всю, без остатка… Но на третий год после замужества я начала ощущать пустоту. Ко мне стали приходить странные мысли. Мне стало не хватать любви – но уже не Бориной. Любви маленького теплого существа, которое плоть от плоти, кровь от крови моей, этих маленьких ножек у меня на ладонях, розовой кожицы, мягких ручек, смешной неосмысленной улыбки… Первого слова – «Мама!», первой радости от того, что он меня узнает. Я хотела ребенка. А ребенка не было. Более того, в один черный день, когда я на минуту забежала зачем-то к отцу – с первого дня свадьбы я стала называть Натана Яковлевича отцом – и он, потрепав меня по щеке, спросил, почему я такая грустная и не надо ли чем помочь – и я разрыдалась у него на груди, такое вдруг охватило отчаяние, и все рассказала ему… А отец почернел лицом, отошел к окну и долго молчал, а потом обернулся – никогда не видела его таким застывшим – и все мне рассказал, про эту проклятую свинку… И что Боря никогда не сможет стать отцом, правда, он добавил – «надежда все-таки есть, Ниночка!», потому что какой-то ничтожный процент не попадает под эту страшную статистику бесплодия… Но я уже знала, знала, знала, что надежды нет, нет и никогда не будет – я чувствовала это сердцем, оно оледенело сразу, покрылось коркой боли и стыда… И тогда… тогда… тогда я сказала ему…

Она опять закашлялась, сотрясаясь всем телом. Вероника присела рядом, хотела взять Нину за руку, но та отказалась, жестом выказав ненужность этого сочувствия.

– Я попросила его: умоляла, умоляла его подарить мне ребенка. Натан Яковлевич сказал: «Ты с ума сошла!» – и отступил, разом побледнев, как будто я враз стала для него заразной или прокаженной. Но я встала на колени. Я целовала ему руки. Я бы пошла на все, чего бы он ни потребовал, но не отказалась бы от своего, и чтобы доказать это, я встала перед ним на колени… И плакала, и кричала, что именно он, он и никто другой должен помочь нам с Борисом… И что в этом нет греха, потому что он не отнимает у нас счастье, а дарит новое, еще неизведанное… И что мальчик – с первой минуты я знала, что у меня будет сын! – должен быть похожим на моего мужа, и не просто похожим – в нем будет Борина кровь… И все равно он не соглашался, но я сказала, что покончу с собой, и бросилась к окну, я была как безумная…

Она помолчала, положив руку на грудь и сдерживая очередное клокотание кашля. Потом посмотрела на Аду, Веронику и покачала головой. «Я больше не могу говорить», – было сказано этим движением.

– Значит, вы родили ребенка от отца своего мужа?

Нина, помедлив, кивнула. И отвернулась, закрыв лицо руками.

– Знаете что, Нина? Ваш тесть… Натан Яковлевич… Он был очень милосердный человек. Очень хороший, – сказала Вероника и твердо взглянула на Аду. Та отбросила за спину рыжую гриву и улыбнулась, соглашаясь.

– И вам нечего, совсем нечего стыдиться. Вы не преступница. Вы… вы – героиня.

Нина глубоко вздохнула и снова привалилась к спинке дивана. А Ада спросила:

– Все эти годы вы не подпускали сына к Натану, потому что боялись – отец в приливе чувств или откровенности выдаст вашу тайну?

– Да. Он так… так сильно интересовался тем, «как там наш мальчик?», с самого рождения сына, что я перепугалась страшно, смертельно! Если бы… истинные обстоятельства… Если бы они стали известны сыну… или моему мужу… Нашей семье пришел бы конец. Я просто не могла этого допустить. Была лишь сотая доля процента вероятности, что Натан когда-нибудь проговорится, но я не могла этого допустить! Нет, нет, не могла!!! – крикнула она и закашлялась.

– Понятно, – протянула Ада. – Я так и предполагала. А где сейчас ваш сын? Женя? Где он?

Голландия, 1713 год

Ни днем, ни вечером того же дня беглецов не нашли. Не отыскали их и через неделю. Ни в имении матери, ни в доме знакомых или родни Алексей так и не появился; вместе с ним канула и Саша.

– В лесу, что ли, живут? Как звери дикие? – удивлялись головнинские мужики.

И только спустя много месяцев стало известно: оба они в Амстердаме. Один бог знал, как Алексею удалось вывезти девушку, минуя пограничные заставы и кордоны, как они смогли выправить для Саши паспорт и сопроводительные бумаги.

В Голландии Алексей поселил ее в снятой квартире под именем своей жены, Александры Епанчиной. Сам жил отдельно: денег у них было совсем мало, и, чтобы получать с родины средства на свое содержание и так называемое «хлебное довольствие», Алексей в самом деле поступил на учебу – в ту самую мореходную школу, куда приезжали из России «изучать цифири и геометрии» дворянские дети. Наравне с другими молодыми людьми осваивал иностранные языки, механику и судовое дело, юриспруденцию, живопись, архитектуру. Наравне с другими через три года учебы должен был вернуться обратно.

Или… не вернуться? Проблема «невозвращенцев», как назвали бы это сегодня, в петровские дни стояла очень остро. Из первых десяти человек, которых Петр Первый отправил в Голландию постигать научные премудрости, вернулись только четверо, а по специальности стали работать лишь двое. Следующую партию царь отправлял, грозя тюрьмой за ослушание. Не возвратились восемь из десяти…

– Останемся, Алешенька! – время от времени робко заговаривала Саша. – Не будет нам дома покоя, отнимут тебя у меня!

– Не могу я маманю бросить – один я у нее… И без того седых волос ей прибавил. Да и Россию бросить не могу. Не бойся, Санечка, я домой вернусь победителем – наукам нужным обучен и к делам славным готовый, царь таких любит…

Саша вздыхала и опускала глаза. Она не верила что там, на родине, их может ждать что-то хорошее. Ей осталось совсем немного счастливых дней – она ясно это чувствовала. Но и думать о печальном каждый день не хотелось, да и не моглось, слишком жизнерадостной, наполненной она себя ощущала.

Как ни странно, простая русская девушка очень быстро освоилась в новой стране и на новом месте. Ей все было в диковинку: и то, что женщин здесь никто не заставляет сидеть взаперти, а, напротив, приглашают на семейные вечера и увеселения, и то, что при встрече с «фрейлейн Александрой» немецкие и голландские бюргеры уважительно снимают шляпы. Удивительно быстро Саша освоила и новый мудреный язык – всего через полгода объяснялась с соседями и продавцами в лавках сама, лишь изредка помогая себе жестами и кивками головы.

– Какая ты у меня умница! Способница какая – умнее многих наших студиозов будешь! – удивлялся Алексей.

Как-то она попросила его рассказать, чему их обучают в Навигацкой школе. Широко распахнув глаза, слушала его рассказы, низко наклонив голову над книгой, водила пальцем по картам и картинкам, впитывая в себя каждое слово. Видя такой интерес и жажду к знаниям, Алексей и сам зажегся, в свободные часы стал обучать милую Сашеньку грамоте и письму. Буквы ей долго не давались – перо отказывалось плавно скользить по листу, цеплялось и оставляло кляксы, по какой причине Саша заливалась горькими и вполне искренними слезами – но потом снова, швыркая носом, до боли в пальцах зажимала перо и вырисовывала непослушные литеры. А вот с чтением пошло куда как легче: стоило только затвердить буквы и научиться складывать их в слова, как палец бойко заходил по строчкам.