Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

* * *

Когда мы в очередной раз утолили свое вожделение, я решил принести какую-нибудь практическую пользу не только как любовник и помог Марине задать лошадям корм. При этом мы с ней беседовали на разные темы, и чувствовал я себя на удивление непринужденно. Само собой, помянули мы в своей беседе и отца Идальго.

– Падре – весьма необычный священник, – заметил я.

– И весьма необычный человек. Он великий мыслитель, однако все помыслы его не о книгах, а о людях. Отец Идальго преисполнен сострадания ко всем и каждому. Он любит абсолютно всех людей: не только своих соотечественников испанцев, но и индейцев, метисов, китайцев и чернокожих рабов, которых привезли из далекой Африки. Он говорит, что когда-нибудь все люди будут равны, даже индейцы и рабы, но это произойдет лишь тогда, когда пеонам разрешат использовать Богом данные им таланты и перестанут обращаться с ними, как со скотом. И еще святой отец уважает женщин, причем не только за то, что мы готовим еду и вынашиваем детей, но за наш ум, за тот вклад, который мы вносим во все на свете, включая книги и многие важные исторические события. Он хочет изменить мир: сделать так, чтобы ко всем, кто ныне ущемлен в правах, повсюду относились как к равным.

– Это произойдет только в одном случае: если Господь сойдет на землю и Сам будет руководить нашими жизнями.

Потом мы сидели у ручья, протекавшего возле маленького ранчо, и насыщали свои пустые желудки. Я задал Марине вопрос, давно меня занимавший: почему ее мать дала дочери имя, которое не пользуется уважением среди коренного населения колонии и почитается только испанцами?

Она рассказала мне историю доньи Марины, самой прославленной женщины в истории Новой Испании.

* * *

Личная переводчица и любовница Кортеса, родившая ему сына, Марина до начала Конкисты (тогда ее, разумеется, еще звали иначе) была дочерью могущественного индейского вождя.

Отец «доньи Марины» умер, когда она была еще совсем ребенком, а ее мать снова вышла замуж. Чтобы старшая дочь не претендовала на наследство покойного отца, отчим Марины и ее мать, которые обзавелись своим собственным потомством, объявили девочку умершей и продали ее в рабство в Табаско.

К тому времени, когда Кортес высадился в Америке и начал поход во владения ацтеков, Марина – которая звалась в ту пору Малинче, или Малинели Тенепатль – уже превратилась в красивую девушку. Вместе с девятнадцатью другими молодыми женщинами из местного племени ее отправили в подарок испанцам. Католические священники крестили женщин и дали им христианские имена – тогда-то героиню нашей истории и нарекли Мариной. Затем все индианки стали наложницами конкистадоров. Красавица Малинче досталась Кортесу.

Когда он узнал, что у Марины природный дар к языкам (она быстро научилась испанскому, владела науатль – языком ацтеков и знала наречие майя, на котором говорили в большей части южных областей), он стал также использовать ее в качестве переводчицы.

– Но она была не только любовницей и переводчицей, – добавила моя Марина. – Она была на редкость умной и сообразительной женщиной. Когда Кортес вел переговоры с ацтеками, она всегда разгадывала их замыслы и докладывала обо всем любовнику, который неизменно следовал ее советам. А еще она родила Кортесу сына, хотя впоследствии он выдал ее замуж за одного из своих соратников, Хуана де Харамильо. Эта женщина побывала в Испании и была представлена ко двору. Правда, индейцы презирали ее как изменницу своего народа, заявляя, что, возможно, Кортес не смог бы завоевать их, если бы Малинче не предала их, помогая командиру конкистадоров.

– Может быть, они и правы, – заметил я.

– А ты представляешь, каково было несчастной девушке, когда ее отдали на потеху солдатам? Донью Марину лишили наследства, превратили в рабыню для утех, заставив ублажать сначала индейцев, а потом белых. Причем ни те ни другие ничуть не интересовались ее чувствами: просто заставляли бедняжку раздвигать ноги и ложиться под того, под кого прикажут. Ясное дело, она ненавидела всех угнетателей, и если связала свою судьбу с испанцами, то лишь потому, что хотела отомстить соплеменникам.

– Но я так и не понял: почему все-таки мать назвала тебя Мариной?

– Моя мать была служанкой в доме испанца. Он имел ее, когда хотел, и выбросил, стоило ей стать постарше. Правда, в отличие от многих других слуг моя мама умела читать и писать. Она знала историю о донье Марине и дала мне это имя в качестве предостережения, чтобы я помнила: наш мир жесток и нужно учиться защищать себя самой, потому что никто другой этого делать не станет.

– А кто твой отец?

– Я никогда не знала своего отца. Он был vaquero и разбился насмерть, свалившись с лошади, еще до моего рождения.

Я вспомнил, как сам обращался со своими слугами, как порой унижал их только для того, чтобы они знали свое место, и впервые в жизни заинтересовался: а что же думали эти люди обо мне.

28

– Я уезжаю, – заявил мне Лизарди на следующий день.

Я удивился, но спорить не стал, ибо понимал, что он прав. Вообще-то и мне самому, несмотря на мою безумную страсть к Марине, тоже следовало продолжить путь. Оставаясь, мы с Хосе не только рисковали сами, но и подвергали риску священника, который мог дорого поплатиться за оказанное нам гостеприимство.

Словом, он уехал, а я пока что задержался в Долоресе, предоставив книжному червю добираться до Мехико в одиночку. Откровенно говоря, я опасался, что его болтливый язык очень скоро приведет ко мне вице-королевских альгвазилов. Чем больше я размышлял об этой вероятности, тем сильнее был соблазн заставить его умолкнуть навеки, но я гнал от себя такие мысли. Мы с Лизарди многое испытали вместе, и, пожалуй, между нами возникла связь более тесная, чем мне хотелось признавать. К тому же это поставило бы под удар отца Идальго и Марину. И в любом случае не решило бы проблему: даже убей я Хосе, мне все равно пришлось бы покинуть Долорес. Правда, прежний Завала избавился бы от Лизарди в два счета: к чему лишний раз рисковать. Но теперь я сильно изменился: что-то происходило со мной, чему я и сам не мог найти определения. Мне почему-то страшно не хотелось, чтобы падре или Марина думали обо мне плохо.

Лизарди решил уехать с обозом, который доставлял по проходившему через Долорес длинному, более ста миль, пути серебро с рудников: южнее Гуанахуато этот обоз должен был соединиться с еще более многочисленным караваном вьючных мулов. Лизарди решил задействовать все свои связи, привлечь родных и друзей, чтобы напрямую обратиться к вице-королю с просьбой о пощаде и помиловании. Всем известно, что правосудие можно купить, так что Лизарди нужно было просто предложить хорошую цену. Однако я не мог последовать примеру Хосе: мои «грехи» были гораздо более дорогими. Боюсь, что прощение для Хуана де Завала стоило бы половину золота инков.