Руководство по истории Русской Церкви - Петр Знаменский

Меры к улучшению нравов белого духовенства.

Бедность духовенства, зависимость от приходов и исключительно обрядовая его постановка в обществе (причем со стороны духовного лица требовалось только исполнение треб и обрядов и не было запроса на развитие собственно пастырских качеств), производили заметный упадок и в нравственном состоянии духовного чина. Митрополит Феодосий думал «попов и дьяконов нужно навести на Божий путь», рассказывает летопись, «нача на всяку неделю сзывати их и учити по святым правилом, и вдовцом диаконом и попом повела стричися, а еже у кого наложницы будут, тех мучити без милости, и священство сымая с них, и продавать их». Вдовым священнослужителям, не постригавшимся в монашество, служение было запрещено еще при митрополитах Петре и Фотии. Запрещение это повторено потом на соборе 1503 года. Священник Георгий Скрипица, сам будучи вдовцом, тогда же протестовал против этого решения. «Пусть, — писал он собору, — подвергаются запрещению те, которые не хранят своего вдовства. Зачем же без вины осуждать всех? Правильно ли, что вдовый священник, постригшись, может служить, а тот же священник, не постригшись, не может служить? Разве женою поп свят? Который поп имеет жену, чист, а не имеет жены, не чист, а чернец, не имея жены, чист. И вы, господне мои, которым прозрели духом чистых и нечистых?» Протест остался без успеха. На нравственные недостатки духовенства обратил внимание и Стоглавый собор, но его распоряжения тоже ограничились только усилением надзора за духовенством и строгости наказаний да запрещением священнослужения вдовцам, т. е. теми же мерами, какие были и прежде, и бесполезность которых была уже испытана; кроме этого, сказано было еще несколько слов о том, чтобы святители испытывали жизнь ставленников и ставили только достойных, но откуда брать этих достойных, не сказано.

3. Богослужение и христианская жизнь.

Нестроения в церковном богослужении.

После исправлений в церковном управлении и в духовенстве особенное внимание церкви обращено было на исправление церковной обрядности. Нестроения в ней не только не уменьшались против прежнего времени, но, кажется, еще более увеличивались, несмотря на всю важность, какую придавало церковному обряду русское общество того времени. Встречаем сильные обличения против неблагочинного совершения богослужения, порчи церковного чтения и пения, многогласия при богослужении, происходившего от того, что для сокращения времени службы один читал, другой пел, третий возглашал ектению в одно и то же время, так что ничего нельзя было понять. В пении, вместо прежнего праворечия, явилось раздельноречие, растяжение слов через изменение полугласных букв в гласные и через бестолковые вставки в слова лишних звуков, — пение так называемое «хомовое», в котором многих слов нельзя было и понять. Против всех этих нестроений восставал Стоглав, писали в своих сочинениях и грамотах пастыри церкви. В XV и XVI веках мы уже ясно можем следить за проявлениями тех обрядовых мнений, из которых выродился после раскол старообрядства. В 1479 году великому князю наговорили, что при освящении Успенского собора митрополит Геронтий не по правилам ходил с крестами около храма, не по солнцу. Великий князь осердился, стал говорить, что за это Господь пошлет гнев Свой. И поднялся спор о том, по солнцу или против солнца ходить при освящении храмов. На стороне митрополита стояло большинство духовенства и книжных людей, но так как против него был сам великий князь, то дело дошло до того, что митрополит даже отказался было от кафедры. Истины так и «не обретоша», но великий князь почел нужным уступить митрополиту и бил ему челом о возвращении на кафедру. В XVI веке распространилось сильное сомнение о том, двоить или троить аллилуйю. В псковском Евфросиновом монастыре двоили, прикрываясь авторитетом преподобного Евфросина. Но во Пскове и в Новгороде этим смущались, как латинством. Владыка Геннадий нарочно спрашивал об аллилуйи жившего в Риме ученого переводчика Димитрия Герасимова. Герасимов прислал ответ, который никого тогда не мог удовлетворить, что все равно — двоить или троить аллилуйю; поэтому вопрос остался по-прежнему спорным. Отголосок тогдашних споров можно видеть в древней повести о преподобном Евфросине неизвестного автора начала XVI века и в житии преподобного Евфросина, написанном священником Василием (в 1547 г.). И в том и в другом произведении аллилуйи придается необыкновенно великое значение божественной тайны воскресения (аллилуйя, по мнению Василия, значит будто бы «воскресе»), и необычайная спасающая сила, троение же аллилуйи называется жидовством и латинством, даже почтением языческого бога. Стоглавый собор поверил сказанию Василия и велел двоить аллилуйю. Кроме того, он внес в свои определения (высказывавшееся еще раньше него митрополитом Даниилом) мнение о двоеперстии в крестном знамении; на троеперстие изречено даже проклятие. При смешении существенного с несущественным обрядовый религиозный взгляд простирался и на обыкновенные житейские вещи и обычаи; все свое, русское, казалось православным, все чужое — еретическим и басурманским. Русские носили бороду, и борода стала существенною принадлежностью православия, а брадобритие — латинской ересью. Стоглав определил над брадобритцем ни отпевания, ни сорокоуста не творить, ни просфоры, ни свечи по нем в церковь не приносить — «с неверными да причтется».

Испорченность богослужебных книг, указанная Максимом Греком, и неудовольствия на него.

В 1518 году, по вызову правительства, в Россию приехал с востока Максим Грек, афонский монах, родом из Албании, получивший образование на западе в Венеции и Флоренции, современник и почитатель знаменитого Иеронима Савонаролы. Его вызвали для пересмотра и перевода греческих книг великокняжеской библиотеки. Воспользовавшись приездом такого образованного человека, правительство и иерархия стали обращаться к нему за разрешением разных трудных вопросов времени и между прочим важнейшего тогда обрядового вопроса об исправлениях в богослужении. Он пересмотрел и исправил Триодь, Часослов, праздничную Минею, Толковое Евангелие и Апостол. В своем «Отвещательном слове» об исправлениях он после указывал, с какими грубыми ошибками приходилось ему встречаться в книгах. В Часословах Христос назывался «единым точию человеком», в Толковых Евангелиях — «бесконечною смертию умершим», в Триоди — «созданным и сотворенным»; Отец в Часословах представлялся «собезматерним Сыну», а в каноне на великий четверг — «не сущим естеством несозданным». В символе веры ученик Максима Зиновий заметил в 8 члене прибавление слова «истинного». В исправлениях своих Максим уже не руководствовался обычным приемом русских справщиков — исправлять книги с помощью одного только сличения их с древними рукописями, которое, при неисправности всех вообще рукописей и самих переводов, не могло повести ни к чему прочному и, кроме того, допускало произвол в выборе текста для образца в исправлениях, а все дело вел с помощью богословской и филологической критики текста. Кроме исправления богослужебного текста, Максим старался еще при этом объяснять разные богослужебные обряды и принадлежности, которых вовсе не понимали почитатели церковной внешности, например, объяснял литургию для вразумления тех, которые говорили, что все плоды ее пропадают для непоспевших к Евангелию, ектению «о свышнем мире», под которым многие разумели мир ангельский; толковал значение букв в венцах Спасителя и Богородицы (Митир Тэу читали Марфу), писал об артосе и богоявленской воде. Кружок поклонников, составившийся около Максима, во всем одобрял его исправления, относился к нему, как авторитету, и гордился именем его учеников. Таковы были: князь-инок Вассиан Патрикеев, сотрудник Максима Димитрий Герасимов, писец Максима инок Силуан, его ученики иноки Нил Курлятев, Зиновий Отенский и другие. Вассиан говаривал даже: «Здешния книги все лживыя, а правила не правила, а кривила. До Максима по тем книгам Бога хулили, а не славили». Но большинство русских и митрополит Даниил думали иначе, говорили, что он, напротив, только портит книги, что хулами на них творит велию досаду русским чудотворцам, спасавшимся по этим книгам, и в доказательство указывали на несколько действительно важных ошибок, допущенных в его исправлениях и переводах. Не зная достаточно славянского языка, он долгое время мог работать только с помощью переводчиков, которые, со своей стороны, не знали хорошо греческого языка; Максим должен был сначала переводить с греческого на латинский, знакомый его сотрудникам, а эти с латинского перелагали его перевод уже на славянскую речь. Понятно, что при таком порядке работы многие фразы переводов могли явиться в такой форме, за которую Максим никак не мог отвечать. Явились неточности, например об Иисусе Христе, вместо: «седе одесную Отца», написано было: «седел», как о мимошедшем факте; вместо: «безстрастно Божество», — «нестрашно Божество»; в переводе жития Богородицы неловко употреблялось «аки» вместо «яко», например, перед словами: «семени мужескаго никакоже причастившися»; об Иосифе и Марии говорилось: «совокупление же (вместо совещание) до обручение бе». Несчастному справщику пришлось дорого поплатиться за свои исправления. В 1525 году, как за них, так и по другим обвинениям, он был осужден на соборе и приговорен к заточению в монастырь. Вместе с этим прекратились и его исправления богослужебных книг.