Лучше не бывает - Айрис Мердок

— О, ну ладно, ладно. — Он подошел, сел рядом на постель и протянул ей большой чистый носовой платок, в который она сразу уткнулась. — Я не монстр, знаете ли. Я не хочу вас пугать. Не хочу вас обидеть. Но представьте себя на моем месте! Я просто должен задать несколько вопросов. И, естественно, мне любопытно. Я просто не понимаю, что вы тут делали. Это все немного странно, не правда ли? Не надо плакать, не надо. Просто поговорите со мной немного, ладно?

Джессика перестала плакать и вытерла лицо. Она смотрела в мужскую тьму шкафа. Ее переполняли несчастье и сила. Неожиданное — это уже нечто. Начинаешь ощущать себя. Она сказал твердым голосом:

— Вы спрашиваете, кто я. Я — ревнивая женщина.

Ее собеседник длинно и мелодично присвистнул. Потом он сказал:

— Вау!

— Мистер Дьюкейн и я были вместе, — сказала Джессика, — но потом он оставил меня. И говорит, что у него нет другой женщины. Но я уверена, что это — неправда. На днях я видела, как женщина входила в этот дом. Я только хотела узнать наверняка. Поэтому я вошла, как вы знаете, и обыскала комнату, чтобы убедиться, что здесь была женщина.

— Нашли что-нибудь? — спросил он заинтересованно.

— Нет. Но я уверена…

— Не думаю, что Джон станет лгать, даже об этом.

Джессика повернула лицо к маленькому загорелому человеку. Он смотрел на нее сейчас иронически весело.

— Пожалуйста, скажите мне, — сказала Джессика, — если знаете, есть ли у него любовница? Конечно, так вы и скажете. Все это выдумки, мол.

— Но я обожаю выдумки. Нет, я уверен, у него нет любовницы. Этого вам достаточно? Вы уйдете теперь счастливой?

— Нет, — сказала она. — Этого недостаточно. Ничто не поможет.

— Демон ревности. Да, я тоже его знаю. Скажите ваше имя, только имя. Мы уже как будто знакомы.

— Джессика.

— Хорошо. Меня зовут Вилли. Теперь послушайте, Джессика, вы простите меня, если я задам вам еще несколько вопросов, а вы мне правдиво ответите?

— Да.

— Как долго вы были любовницей Джона?

— Около года.

— А как давно он оставил вас?

— Около двух лет.

— Часто ли вы видели его за эти два года?

— Да. Мы вроде бы остались друзьями.

— Вы еще любите его, а он вас нет?

— Да. И он сказал, что не хочет больше встречаться со мной, потому что хочет, чтобы я была свободной. Но я не хочу быть свободной.

— Могу понять это. Но ревность — ужасная вещь, Джессика. Из всех порочных страстей она — самая естественная для нас, она проникает глубоко и отравляет душу. Ей нужно сопротивляться всеми честными способами и осмыслением ее сущности, как бы ни казалось такое осмысление абстрактным по сравнению с этой злой силой. Подумайте о добродетели, которая вам нужна, и назовите ее благородством, великодушием, милосердием. Вы молоды, Джессика, и вы так восхитительны — могу я взять вас за руку? — и мир еще не погиб для вас. Нет никакой заслуги в недоверии, она отравляет вас и мешает ему. Вы ничего не выиграете так, а только проиграете еще больше. Вы должны сделать свою любовь реальной, дать ей тело, и только одно вы можете сделать, если это подлинная любовь: дать ему уйти, и дать ему уйти спокойно, не сожалея об этом. Вложите всю свою энергию в это, и вы получите милость высших сил, о какой сейчас и мечтать не можете. Потому что милость существует на самом деле, и силы, и начала есть неизведанное добро, которое само собой приходит к известному нам добру. И предположим, вы нашли бы то, что искали, мое дорогое дитя? Тогда не перешли бы вы от ревности через обман к жестокости? Человеческие слабости образуют своего рода систему, Джессика, и прошлые ошибки порождают бесконечную сеть последствий. Мы — не на стороне добра, мы — не его люди, Джессика, и мы всегда будем вовлечены в эту огромную сеть, вы и я. И мы должны всегда постоянно бдительно следить за тем, чтобы не начать поступать плохо, проверять себя, отступать, душить нашу слабость и подбадривать нашу силу, взывая к именам добродетелей, о которых мы ничего не знаем, кроме их имен. Мы — не хорошие люди, и самое лучшее, на что мы можем надеяться, это быть мягкими, прощать друг друга и прощать прошлое, самих себя и принимать это прощение, и тогда снова вернуться к прекрасной неожиданной странности мира. Не так ли, Джессика, дитя мое?

После долгой паузы Джессика спросила:

— Кто вы?

— Моя дорогая, — пробормотал он. — Вы быстро учитесь. Простите меня.

— Господи Боже, — сказала Джессика.

Вилли поцеловал ее.

Они сидели почти лицом друг к другу, колени их соприкасались. Вилли крепко держал ее за запястье, а другой рукой обнял ее за шею и, играя, трепал ее волосы. Джессика схватила его за отворот пиджака. Они пристально вглядывались друг в друга.

— Вы очень красивы, Джессика, и вы мне напоминаете о моих снах, о тех, где меня обнимали. Простите, что я прикасаюсь к вам. Действительно, желать трогать кого-то — это очень важно, правда? Таким образом, мы, бедные создания из праха и глины, смотрим друг на друга, трогаем друг друга. Те немногие, кого вы трогаете, должны быть самыми дорогими для вас.

— Пожалуйста, скажите, кто вы, — сказала она. — Вы такой странный. Как ваша фамилия?

— Нет, нет. Будем просто Вилли и Джессика. Мы больше не встретимся.

— Вы не можете так говорить, раз вы поцеловали меня. Вы не можете поцеловать меня и исчезнуть. Я спрошу Джона…

— Если вы спросите Джона обо мне, я расскажу ему, что вы обыскивали его комнату.

— О, а говорили, что собираетесь быть мягким!

— Я мягок, дитя мое. Я просто лепечущий голос, птица на ветке, голос вашего сознания, может быть. И больше нет ничего, разве что маленький бесенок по имени Вилли, жизнь которого мгновенна и нереальна. Если я причиняю вам хоть малейшую боль, встряхните головой и возвращайтесь назад в прекрасный, странный, широкий и непредсказуемый мир.

— Но я должна вас еще увидеть, вы должны помочь мне, вы можете помочь мне.

— Любой может помочь вам, Джессика, если вы хотите, чтобы вам помогли. Сейчас есть только вы и я на острове, на приснившемся острове неожиданного, который будет вспоминаться как сон, только атмосфера и чувства, и никаких подробностей. О, вы так красивы. Можно вас поцеловать еще раз?

Джессика крепко обняла его и закрыла глаза. Она очнулась от звука скидываемых Вилли ботинок. Она скинула свои. Не разрывая губ, они упали на раскиданную постель.

Через некоторое время, когда они лежали, прижавшись сердцем к сердцу, Джессика мягко, не взволнованно, а просто с любопытством спросила:

— Что мы делаем, Вилли, что это?

— Это… это — кощунство, моя Джессика. Очень важный вид человеческой деятельности.

24

Как все настоящие графы Куртеры, Дьюкейн презирал Челси. Только хам может жить в таком месте, сказал он себе, поворачивая на Смит-стрит и проходя мимо ряда кокетливо выкрашенных дверей.

Однако ему было не до шуток. Ему казалось, что Биран в ловушке. Но захлопнется ли она? Биран — сильный человек и не дурак. И сколько бы ни пытался Дьюкейн ошеломить его или просто сблефовать, его будет нелегко сломить или заставить быть откровенным или просто по неосторожности выдать себя. Все, что Дьюкейну было известно, легко можно было объяснить так или иначе. И если Биран придумает какие-то объяснения и будет настаивать на них, что останется Дьюкейну делать? Только извиниться и отступить, а извинившись и отступив — что он сможет вообще сделать дальше? Когда Дьюкейн размышлял о том, как мало фактически он знает, он поразился силе своей убежденности в том, что Биран в чем-то виновен. Может быть, это было абсолютным заблуждением? Сегодня будет игра, подумал он. Но, может быть, настало время для игры, раз более разумные методы не давали ничего, кроме интуитивных догадок, варьируясь от подозрения в убийстве до вывода о полной невиновности.

Сейчас было около девяти вечера; плотный, пыльный, тяжелый от жары воздух висел над Лондоном, как полуспущенный воздушный шар, провисающий и душный. Желтый солнечный свет будто устал светить, и тень не приносила освежения. Только в дальнем конце улицы можно было увидеть смутную темную зелень деревьев, намекавших на близость реки. Дьюкейн, слишком нервничавший, чтобы ждать дома, шел из Эрлз-Корт пешком. Он рано поужинал с Вилли, который находился в загадочной эйфории. После ужина Вилли включил радио, и, уходя, Дьюкейн увидел, как тот кружится в гостиной под звуки до-минорного концерта Моцарта. Дьюкейн намеревался застать Бирана врасплох, поэтому, уходя, он набрал его телефонный номер и молча положил трубку, услышав знакомый высокий голос.

Когда Дьюкейн подходил к дому, он почти задыхался от беспокойства и возбуждения и был принужден несколько раз остановиться, чтобы поглубже вдохнуть плотный воздух, казалось, лишенный кислорода. Наконец он остановился в нескольких шагах от дома, встряхнулся или просто дрожь пробежала по телу, выпрямил спину и стремительно вошел в дверь. Она была открыта.