Любовь больше, чем правда - Александр Ермак

Прямо на вокзале набрела Катя на небольшое кафе. Подошла вплотную к его шефу и, не раздумывая, взяла быка за рога:

– Вам нужны официантки?…

Катя не боялась, что ее раскроют. В поезде она смыла с лица всю косметику, а без макияжа ее не узнала бы и мать родная.

Так и случилось. Хозяин рассматривал бывшую телезвезду всего лишь как соблазнительную безработную:

– Для тебя, красавица, всегда…

Катя устало поморщилась:

– Только, пожалуйста, без этих рудиментов…

– Ладно…, – махнул рукой уже облизнувшийся было хозяин, – Черт с тобой, нам действительно нужны официантки. Наши девчонки здесь все с ума просто посходили. Стукнет ей восемнадцать и как приспичило: ту же ночь – в подходящую кровать, а утром – замуж. А там пошло и поехало. Одного родит, второго, третьего, четвертого, пятого, десятого… Какая уж потом работа. Только на транзитных наемниц и приходится надеяться… Иди получай спецодежду. И не боись – не обижу во всех смыслах…

Так Катя с пылу с жару стала рядовой провинциальной официанткой. Однако уже через неделю она выиграла городские соревнования «Гарсониха года» и была признана лучшей разносчицей местного общепита со всеми оттуда сюда вытекающими.

Катя старалась с головой уйти в работу. Старалась не думать о своих бедных родителях. Гнала прочь мысли, напоминающие о столичной жизни. Шептала себе:

– Забудь о прошлом в настоящем. Сверкающие проспекты, жизнь с Константином под одной крышей, телевизионное мессианство – все это не для тебя, провинциальная официантка. Мир жесток – знай свой шесток…

Она как пчелка жужжала по кафе, легко вытягивая денежную пыльцу из карманов проезжающих. Они так засматривались на разжигающую аппетит официантку, что съедали зараз по три порции цыпленка особо крупных размеров. Если же Кате приходило в голову предложить:

– Шампанское, пиво, водку на десерт?

Они безоговорочно соглашались:

– Да, если на десерт, то пожалуй…

Разумеется, сообразительный хозяин в ней просто души не чаял. И хотя порой заглядывался на прелести Кати, торчащие во все стороны из-под спецодежды, клятву свою блюл очень свято. Воли себе не давал, да и клиентов возбужденных одергивал, приструнивал, а то и отстреливал, приговаривая:

– Забудь о постели всяк сюда входящий. Здесь же написано «Кафе», а не «Бордель»…

Катя за такую отеческую заботу иногда целовала хозяина в его красный административный лоб. После очередного такого нежного прикосновения он даже переименовал свое заведение из невзрачного «Привокзальное» в гордое и вдохновляющее «Удовлетворение». (В скобочках для проезжающих мимо иностранцев местный полиглот нацарапал «Сатисфекшн фор ю»).

На подъездных же путях по распоряжению хозяина установили указатель «Иди и получи». И неискушенный таким подходом местный клиент попер к ним как горбуша на нерест. Пришлось даже закупать новые столики и стулья, а Кате повышать зарплату.

И она такими складывающимися обстоятельствами была и весьма, и вполне довольна. Ей нравились грубоватые, но от чистого сердца комплименты местных разбитных мазуриков:

– Катя, я б повесился меж твоих ног…

– Эх, Катюша, твои груди как груши с сельскохозяйственной выставки…

– Твой стан не меньше полевого…

Ей нравились и их чаевые. Вместе с зарплатой Кате хватало не только на приличную квартиру и кружевное белье. Кое-что оставалось и для банковского счета, на который она по приезду положила все свои средства, заработанные в большом городе по линии телевидения.

Банковский счет ее увеличивался в том же темпе, что и живот: медленно, но верно. Катя прикидывала, что накопленных средств ей должно было вполне хватить на вынужденную с одного момента безработицу, на все расходы, связанные с предстоящим появлением на свет ее малышек.

Катя покойно ждала того момента, когда они вежливо постучатся в ее живот и попросятся:

– Мамочка, пусти нас, пожалуйста, погулять на улицу.

Она представляла себе, как блаженно распахнет им этот удивительный мир. Как они войдут в него, крепко держась за руки. Дети будут помогать друг другу в детском саду, в школе и дальше по жизни.

Они обязательно поступят в институт, окончат аспирантуру, станут большими учеными. Разработают таблетки от всех болезней, от голода и от холода, от безработицы и от войны, от социального неравенства и вообще от всеобщей несправедливости. Их имена обязательно впишут куда-нибудь большими буквами. А они, выступая на симпозиумах, конференциях и прочих награждениях, будут смахивать чистосердечную слезу:

– Своими достижениями мы обязаны прежде всего нашей маме – Екатерине Фоминичне Андреевой. Именно она распахнула нам этот удивительный мир…

20.“Пиль в переделке”

Пиль убежал из дома без копейки и без самой завалящейся кредитной карточки в кармане. Целый день бродил по улицам, не разбирая дороги, все дальше и дальше удаляясь от делового центра. То и дело бросался к прохожим:

– Вы не видели здесь девушку. Рост выше среднего, блондинка, девяносто-шестьдесят-девяносто, ангел во плоти…

– Если б ты хоть портрет показал, парень, а так со слов…, – жали плечами как никогда участливые прохожие.

Полицейские, заглядывая в его безумные глаза, отдавали честь и завистливо отпускали:

– Бывает такое в жизни, парень, ты уж крепись…

И он крепился, пока желудок не потребовал хлеба насущного и желательно сдобренного существенным куском корейки. В животе так настойчиво взяло за горло, что Костас растерянно остановился, где пришлось. И впервые за все бродячее время попытался трезво оценить ситуацию.

Дома его, разумеется, ждал ужин. Там в уютной как всегда столовой на дубовом столе на парчовой скатерти на фарфоровой посуде с фамильным вензелем Пилеменосов лежали птица, рыба, мясо, соя, сало, крабы, колбаса… В благородных пыльных бутылках томилось отличное выдержанное вино: пино, шато, портвейн…

Сквозь его тонкие губы хлынули обильные слюни. Но Костас твердо их сплюнул:

– Ни хрена, перекуемся…

Разумеется, он – гордый отпрыск Пилеменосов, не мог вернуться, ни солона нахлебавшись. Потому и лег спать под забором на чужой до дыр зачитанной газетке. Впервые в жизни лег спать на голодный желудок. И впервые в жизни не мог уснуть.

Он то сладостно думал о Кате, то гневно продолжал спорить с заблуждающимся отцом, то отважно дрался за теплую газету с местными кошками и собаками, то до крови чесался, нахватавшись от нечистоплотных животных таких же, как и он сам, голодных блох.

– Нет, так жить не годится… – резюмировал Костас с первым лучом света в витрине магазина, – Парень, у тебя есть руки, голова, образование, желание, потенция, в конце концов. Ты должен жить достойно, а не скитаться по помойкам: блох кормить курам на смех. Ты должен обеспечивать и себя, и зарабатывать на жизнь своей будущей семьи. Ты должен доказать и себе, и отцу…