Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов

Кампанелла понимал: опасен путь, на который они вступают. Сама их беседа смертельно опасна. Он хотел укрепить решимость друга, да и свою. Стал размышлять вслух:

— Великий Фома Аквинат учил: если земные властители употребляют свою власть во зло подданным и их правление становится тиранией, подданные имеют право восстать, свергая несправедливый порядок и тех, кто стоит в его главе. Сие не мятеж. Мятежниками в таком случае нужно считать тиранов.

Дионисий обрадовался, что друг напомнил ему прекрасное рассуждение святого авторитета. Потом призадумался.

— Помнится, — сказал он, помолчав, — там есть оговорка. Чтобы подданные могли выступить против тиранической власти, они должны заручиться благословением церкви, которая освободит их от повиновения властям.

Кампанелла ответил стремительно, так, как отвечают, когда ответ давно ясен:

— Мы их и освободим. Властью принятого нами монашеского сана.

— Так что же мы будем делать, брат мой Томмазо? — спросил Дионисий. Необычное обращение! Иноки называли друг друга просто «брат». Назвав Кампанеллу «брат мой», Дионисий скрепил этим новое братство, в которое они вступили.

— Так что же будем делать? — повторил Дионисий свой вопрос.

— «В начале было Слово», — кратко ответил Кампанелла.

Глава XXXV

«В начале было Слово».

В калабрийских деревнях и городах скоро стали поговаривать о проповедях странствующего доминиканца — брата Томмазо. Проповедник с горечью напоминал о бедах, перенесенных их краем, о тяготах, лежащих на плечах его сынов, он говорил, что стенаниями несчастные не изменили своей участи, а лишь увеличили свои беды. Он говорил о земле, текущей молоком и медом, и о людях, которые искали эту землю, стремились к ней, но не дошли, ибо раньше времени убоялись тяжести пути. И толковал сие так, что счастье не в молоке и меде. Оно в свободе. Оно в справедливости. И достигнет обетованной земли лишь тот, кто опояшется мужеством и вооружится твердостью. У проповедника звучный голос, проникающий в душу. Лоб его вспахан морщинами мыслей и страданий. Черные пристальные глаза глядят так, что каждому кажется — он обращает свою речь к нему. А проповедник напоминал слова Господа: «Пошлю мир на землю вашу, ляжете, и никто вас не обеспокоит, сгоню лютых зверей с земли вашей, и меч не пройдет по земле вашей». Люди, жившие в краю, давно не знавшем мира, люди, чьи ночи были тревожны, ибо каждой ночью в их дома могли ворваться и испанские солдаты и стражники Святой Службы, люди, по земле которых проходил и меч, и огонь, слушая проповедника, с тоской думали: когда же настанет обещанное? «И будете прогонять врагов ваших, и падут они пред вами от меча; пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонят тьму, и падут враги ваши пред вами от меча». Грозно звучал голос проповедника.

— Это не я говорю вам. Это сказал Господь!

Калабрийцы расходились с проповеди пораженные. Почему они не слышали таких слов никогда прежде? Да есть ли они в Завете? Немногие из них, читавшие Библию, переступая тем один из папских запретов, подтверждали: да, такие слова в Ветхом завете есть!

— «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего и увидишь коней и колесницы и народа более, нежели у тебя, то не бойся их, ибо с тобою Господь… Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими и спасти вас». Брат Томмазо не называл имени врагов, но слушавшие его переглядывались и кивали головами — им не нужно было объяснять, к кому приложимы сии духоподъемные слова.

Пламенно проповедуя, Кампанелла старался блюсти осторожность — прямо не говорил, облекал поучения в таинственное обличье. Имеющий уши — услышит, имеющий разум — поймет. Он высказывал свои призывы словами Святого писания. Язык этот понятен и привычен и ему и тем, кто его слушал. Надо было только так понять, так произнести, так истолковать эти слова, чтобы они прозвучали проповедью восстания.

Прошло не много времени, как он начал проповедование свое, но уже был не одинок. Нашлись монахи из числа тех, которые последовали за ним и Дионисием, и стали напоминать пастве слова Завета, поднимающие на борьбу: «Плоды земли твоей и все труды твои будет есть народ, которого ты не знал; и ты будешь только притесняем и мучим во все дни… Пришелец, который среди тебя, будет возвышаться над тобою все выше и выше, а ты опускаться будешь ниже и ниже». Воистину это сказано о судьбе калабрийцев, о судьбе их земли, на которой господствуют чужаки-испанцы. «Будешь служить врагу твоему, которого пошлет на тебя Господь, в голоде, и жажде, и наготе и во всяком недостатке; он возложит на шею твою железное ярмо, так что измучит тебя. Пошлет на тебя Господь народ издалека, от края земли: как орел налетит народ, которого языка ты не разумеешь, народ наглый, который не уважит старца и не пощадит юноши; и будет он есть плод скота твоего и плод земли твоей, доколе не разорит тебя, так что не оставит тебе ни хлеба, ни вина, ни елея, ни плода волов твоих, ни плода овец твоих, доколе не погубит тебя; и будет теснить тебя во всех жилищах твоих, доколе во всей земле твоей не разрушит высоких и крепких стен твоих…»

Наглый народ, прибывший издалека, говорящий на непонятном языке, не уважающий стариков и теснящий юношей! Каждое из этих слов — об испанцах. Железное ярмо любой калабриец ощущал на своей шее. Любой знал, как отнимают хлеб, вино, плоды.

Из разных мест доносились до Кампанеллы и Дионисия вести о том, какой отзвук вызывают подобные проповеди. Но одних проповедей мало. К тому времени, когда калабрийцы созреют для решительных действий, им нужны союзники. От мысли о помощи государей, враждующих с Испанией, Кампанелла отказался. Дионисий прав. Нет у них возможности ни связаться с теми, ни убедить себя выслушать. Союзников следует искать поблизости. Но где? Об этом они толковали уже не вдвоем, а втроем.

Мавриций де Ринальдис, молодой человек из обедневшей дворянской семьи, горячая голова. Он пламенно ненавидел испанцев. Покровительствовал фуорушити и мог рассчитывать на их помощь. Искусно владел оружием, был неутомим на коне и пеший. Он страстно желал освобождения Калабрии. Де Ринальдис был удивительно красив: черные кудри, горящие глаза, открытый взгляд. Весь его облик выражал гордое бесстрашие. В своем поношенном колете он походил на гибкий и грозный боевой клинок в потертых ножнах. У Мавриция такие связи, о которых Кампанелла и Дионисий услышали с изумлением и даже ужасом. Турецкий флот крейсировал у берегов Южной Италии. Турки совершали высадки в Калабрии, грабили и захватывали людей в рабство. В церковных проповедях о них говорили как о посланцах антихриста. И с их лазутчиками Мавриций завязал знакомство! Но оказалось, у Мавриция не только горячая голова, он способен и на обдуманный расчет.

— Мне нет дела до того, во что верят турки и кому они молятся! Турки не клялись в любви к нам как своим братьям во Христе. По мне, испанцы, называющие себя христианами и грабящие других христиан, во сто крат хуже. Турки во вражде с испанцами. Враг моего врага — мой друг! Каждый из нас троих следует какому-нибудь мудрому девизу. Мой: Audentes fortuna juvat — «Смелым судьба помогает».

После долгих раздумий Кампанелла и Дионисий согласились, чтобы Мавриций продолжил переговоры с турками. Однако он ни в коем случае не должен их посвящать в планы заговора, касающиеся будущего Италии. Мавриций не сдержал улыбки. Его мудрые друзья удивительно простодушны. Неужели тех, кто командует турецким флотом, занимает, какое правление намереваются установить заговорщики на юге Италии? Уж не мнят ли Кампанелла и Дионисий, что он станет рассказывать турецкому адмиралу, командующему флотом, сколь справедливую республику намерены учредить его друзья? От турков требуется одно — военная помощь! Пушки их кораблей и угроза высадки на берег отвлекут и скуют испанские гарнизоны. Но за такую помощь надо платить.

Откуда у них деньги? Откуда деньги у фуорушити? А крестьяне, если им только намекнуть, что для успеха восстания нужно раскошелиться, тут же отвернутся от того, кто это скажет, не хватало им еще и поборов во имя свободы.

Однако Мавриций обдумал, чем прельстить турок. В случае успеха восстания они за свою помощь получат торговые льготы на побережье. Эта выгода больше любой суммы наличными. А где гарантия, что турки выполнят уговор? Гарантия была. Неожиданная и прочная. Турецким флотом командовал Синан-паша Чикала. Итальянец родом, он в молодости был захвачен турками в плен, принял мусульманство, сражался на их стороне и теперь командует одним из их флотов. Именно с лазутчиками Чикалы и вел переговоры Мавриций. У Чикалы в Италии осталось много родственников. Это и есть гарантия. Чикала — выходец из Италии, знает, что такое кровная месть, особенно если мстителями выступят фуорушити. На договор с ним, пусть и не записанный на бумаге, можно надеяться!