Полет бабочек - Рейчел Кинг

Голос ее звучит слабо, почти шепотом, словно она разговаривает сама с собой, в надежде, что кто-то нечаянно ее услышит.

— Я зайду к вам завтра, если хотите, — говорит он, но она машет рукой.

— Нет, капитан Фейл. В этом нет необходимости.

Не попрощавшись, она отворачивается в каком-то оцепенении — возможно, это результат пережитого гнева — и идет от него прочь, на улицу.

Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной. Затылком чувствует холодное дерево. Руки у него дрожат, и он хватается одной из них за горло. Он обезоружен, это точно, — ему следовало бы радоваться намерениям Софи, но после первоначального потрясения и радости увидеть ее у своей двери он остался в полном смятении. Правильно ли он поступил, не впустив ее к себе? Да, правильно, он в этом уверен. Не стоит портить ей репутацию в такой момент. Теперь, когда он так близок к цели.

Дождь идет всю ночь, стучит по крышам и шлепает по окнам, стекая по стеклам каплями, похожими на жирных головастиков. К утру у всех, кто решается выйти из дома, зонтики вывернуты наизнанку, плащи путаются в ногах, вода добирается и до теплых гетр, и до сухих нижних юбок. Агата из окна гостиной разглядывает опустевшую улицу, тем временем ее сестра Кэтрин играет на фортепиано, колотя пальцами по клавишам в такт шуму дождя, а ее брат Эдвин возится с новым котенком. Он так нежен с ним — слишком нежен для мальчика его возраста — и держит его неуклюже, будто котенок сделан из песка и может, рассыпавшись, просочиться сквозь пальцы.

Кэтрин значительно продвинулась в игре на фортепиано. Ей всего пятнадцать, но она уже превзошла Агату во владении инструментом. У Агаты не хватило терпения учить гаммы, и в детстве у нее болел распухший сустав пальца из-за учительницы по музыке, пока отец не узнал об этом и не выставил плачущую миссис Роджерс за дверь. Он не позволит, чтобы его дочь хлестали, как обычную скотину, сказал он тогда и взял Агату на руки, а она обняла его за необъятную шею, глупо улыбаясь ему в жилетку. Но Кэтрин может сидеть за инструментом часами, гоняя туда-сюда свои гаммы, пока кто-нибудь не подойдет к ней и не попросит перестать играть. Она словно впадает в транс и уносится куда-то далеко, а гаммы ее — это звуки волн, бьющихся о берег, которые то накатывают, то отступают, в бесконечном чередовании. Она унаследовала дар от своей бабки, умевшей играть на любых музыкальных инструментах, которые только попадали ей в руки.

Агата раздражается и подходит к Эдвину, который лежит теперь на спине с котенком на животе. Не в силах удержаться, она наклоняется, чтобы его пощекотать, тычет брата в ребра, заставляя пищать, как маленькую девочку.

— Мамочка! — зовет он, и она выпрямляется, недовольная.

— Мамочка не слышит тебя, Эдвин.

Она легко пихает мальчика ступней, и котенок сваливается с его живота, мяукая. Затем она снова нагибается и быстро обнимает брата, приподнимая, пока он извивается, как зверек. Она чмокает его в макушку с темными кудрями и ленивой походкой идет из гостиной к себе наверх — ей чрезвычайно скучно.

Ее доска Уиджа[7] спрятана под кроватью — подальше от назойливых детских глаз и рук. Бабушка передала ей эту «говорящую доску» перед самой смертью, когда Агате уже исполнилось пятнадцать. Она держалась долго, словно ждала, когда у Агаты округлятся бедра и вырастет грудь, и лишь потом отправилась на тот свет, довольная тем, что внучка стала женственной и ее способности полностью реализуются. Бабушка всегда говорила, что, когда девочки проходят через период полового созревания, они хорошо чувствуют духов, и, разумеется, Агата в свое время заинтересовалась спиритизмом, но интерес этот слабел по мере ее взросления. Она доставала старую вещицу всего несколько раз, когда гадала вместе с подругами, но убирала на место, всякий разубеждаясь, что доска оживает уже не так легко, как раньше.

Именно мысли о Томасе привели ее наверх. Ей вдруг страстно захотелось отнести доску Уиджа к Софи и снова ее испытать. А что, если он находится во власти духов? Что, если какая-то часть его души отправилась по ту сторону и не вернулась? Юная Агата поверила бы в это беспрекословно, но взрослая Агата каким-то образом мешает этому. Она садится на кровать и проводит пальцами по прохладному дереву доски. Бабушка знала бы, что делать. Она не занималась бы ерундой, а сделала бы так, чтобы Томас заговорил.

Бабушка была цыганкой — она сбежала из табора, не захотев жить кочевой жизнью, и вышла замуж за англичанина. Она не походила на цыганку в привычном понимании этого слова — не носила шалей и золотых серег, — но кожа у нее была цвета крепкого чая, и акцент такой, что хоть стекло режь. А еще у нее было много убеждений и способностей. Музыкальное дарование она передала Кэтрин — Катерине, как называла ее бабушка, — а Агате достались способности к спиритизму. Она также учила ее никогда не отрекаться от своих собственных правил, и из всех советов (а среди них было много и таких, которые казались Агате мелкими суевериями) именно этот запал Агате в душу. Он расцвечивал повседневную жизнь и придавал уверенности ее взглядам.

«Никогда не тревожься о том, что подумают о тебе другие, дитя мое. Ты отвечаешь только перед собой и Господом. Только вы двое. И Господь будет любить тебя, что бы ты ни делала».

Именно бабушка когда-то рассказала Агате о том, что духи зверей могут вселяться в людей. Когда Агата была ребенком, ее ужалила в ухо пчела, и после этого слух у нее полностью так и не восстановился. Даже сейчас время от времени в голове у нее начинает жужжать. Бабушка сказала, что та пчела оставила часть себя внутри Агаты и ее дух по-прежнему пребывает с ней, чтобы всюду сопровождать.

Наверное, надо все же предложить Софи воспользоваться доской Уиджа. Софи, конечно, откажется.

Она считает, что это не совсем по-христиански — общаться с духами.

Как-то раз Агата попробовала произвольно понажимать на буквы и наткнулась на двух духов, которые потом так и вились вокруг нее. Впрочем, ничего интересного они сказать не могли и вели себя как две сварливые тетушки. Один из этих духов обычно вмешивался, не соглашаясь с советами другого относительно способов удаления чайных пятен, и Агата, взяв ручку и излив все на бумаге, задалась вопросом, не являются ли они плодом ее воображения. А ей просто не хватает отваги связываться с душами тех, кто умер ужасной смертью и у кого есть решения для всех сложных жизненных ситуаций.

Она складывает доску Уиджа и готовится выйти в дождь.

Софи сидит в темной гостиной с мокрой фланелевой тканью на лбу. Она почти не спала ночью, и желудок у нее пуст. При мысли о том, чтобы поесть, ей становится дурно — будто любая пища, стоит ее проглотить, обязательно превратится в стекло и застрянет в стенках пищевода. Она так и не смогла увидеться с Томасом после того, как отнесла ему ужин прошлым вечером. В глубине души она сама себе не доверяет — боится, что набросится на него с бранью, будет вопить и бить его по лицу изо всех сил. Теперь голова ее раскалывается от того, что она сдерживает себя, и тело ее словно пригвождено к креслу.

Ее муж изменил ей. Ее дорогой, милый Томас, который до встречи с ней толком и не знал женщин. Во время первого поцелуя он весь дрожал, и она даже сквозь двойной слой одежды почувствовала, как неестественно быстро колотится его сердце. Прикосновение его губ, пахнувших мятой, было робким, почти незаметным — словно он целовал хрупкий цветок и потому боялся прижаться сильнее.

У нее всегда хорошо получалось отметать дурные мысли — в самом деле, это считается своего рода искусством. Она могла бы избрать этот путь — не придавать значения проступку, никогда не напоминать о нем Томасу, никогда не вспоминать об этом самой. Все пройдет, и, когда Томас поправится, все у них будет как прежде.

Софи нащупывает бокал с бренди, который она налила себе в каком-то порыве еще до того, как устроиться в кресле. Напиток обжигает ей глотку, и она кашляет. Попав внутрь, он медленным горячим потоком устремляется к желудку, в груди становится тепло.

Должна ли она уйти от него? Не так ли поступают те, кто уличает супругов в измене? Как плохо она подготовлена к подобным вещам! Ей известно, что некоторые женщины терпят любовные интриги мужей, пока те не начинают щеголять этим, но речь идет об успешных деловых людях, которые при каждой возможности отправляются в Лондон на тот или иной обед или деловую встречу; ей даже известно о случаях, когда кого-то из них приглашали на приемы у самого короля, и они не возвращались домой по нескольку дней. Но эти мужчины — не Томас.

И все же те женщины не так уж несчастливы. Во всяком случае, внешне, несмотря на возможный адюльтер. Неужели все это время она была такой наивной? Неужели измена мужа всегда стучалась к ней в дверь, и теперь она просто впустила это в свою жизнь, как скопище мотыльков? И не цепляется ли она за моральные ценности ушедшей Викторианской эпохи, хотя у них сейчас новый король и, как говорят некоторые, наступили новые времена?