Кровь цветов - Анита Амирезвани

— Нам такого не нужно, — сказал Гостахам. — Полы у нас сухие и удобные.

— А где вы берете столько дерева? — изумленно спросил Парвиз. — Ваша страна похожа на рай.

— Вся страна густо поросла лесом. Можно пойти с топором и нарубить столько деревьев, сколько лошадь не увезет.

— Похоже ли это на земли вокруг Каспия, самые зеленые в Иране? — спросил Парвиз.

Голландец засмеялся.

— То, что вы называете зеленым, у нас называется бурым, — ответил он. — На одно ваше дерево приходится сотня наших, даже если сравнить с самой роскошной частью вашей страны.

Я вспомнила единственный кипарис нашей деревни. Народ, живущий в такой плодородной стране, как описывал голландец, никогда не должен испытывать мук голода.

Голландец утер пот со лба и допил шербет. Гостахам и Парвиз пили горячий чай, отчего прохлада приходила к ним намного быстрее, но голландец, похоже, этого не знал.

— При таком избытке воды ваши хаммамы недоступны никакому воображению, — сказал Парвиз. — Представляю себе огромные бассейны, горячие и холодные, с каскадами и высоко бьющими фонтанами. Вы, должно быть, самые чистые люди в мире.

Ференг помедлил:

— Ну… нет. У нас нет хаммамов.

Парвиз выглядел пораженным.

— Как же вы сохраняете чистоту?

— Наши женщины согревают котел воды на домашнем очаге для особых случаев, но мы никогда не моемся зимой, в холода.

Лицо Парвиза искривилось от недоверия, и я сама ощутила такое глубокое отвращение, какое испытывала, опорожняя ночные посудины.

— Целую зиму без мытья?

— И осень, да и весну тоже. Обычно мы моемся в начале лета, — беспечно отвечал голландец.

Я вспомнила круги у него подмышками. Без бани, весь в поту, в пропитанной потом одежде, пока от него не начнет разить, как от полей, засыпанных навозом. Я была счастлива, что не сижу рядом с ним. В комнате воцарилось молчание. Голландец поскреб голову, и чешуйки перхоти посыпались ему на плечи.

— Мне будет не хватать ваших бань, когда я вернусь домой, — вздохнул он. — Иран — алмаз чистоты, бани — земля обетованная для очищения, а розовая вода — аромат рая! — Его фарси был безупречен, и я видела, что Гостахам и Парвиз наслаждались поэтическим выражением хвалы.

Слуга внес подносы с едой и поставил их перед гостем.

— О, не стоило так беспокоиться, — улыбнулся голландец. — Я просто хотел узнать, не можем ли мы вести дело совместно. Гостахам передернулся, стараясь подавить гнев перед таким изъявлением грубости. Он сказал, уставясь в ковер:

— Прошу вас, друг мой, отведайте. Мы не позволим вам уйти с пустым желудком.

Голландец неохотно проглотил несколько кусков, не скрывая принужденности. Я была изумлена этими варварскими манерами. Он казался животным, которому недоступны обычные человеческие удовольствия.

В тайнике было очень жарко, но Гостахам явно хотел, чтобы я дождалась и узнала, чего добивается голландец. Когда он закончил есть, Гостахам попросил его объяснить, почему их удостоили чести такого визита.

— Мне нужно заказать два одинаковых ковра для владельца Голландской Ост-Индской компании, — отвечал голландец. — Они должны изображать его родовой герб и быть изготовлены из лучшего шелка и самыми тугими узелками.

Гостахам поинтересовался размерами, цветами, бахромой и назвал цену, от которой у меня перехватило дыхание. Голландец болезненно поморщился. Они принялись торговаться, но ни один не уступал, и Гостахам приказал Самаду подать кофе и сласти, а потом перешел к другому вопросу.

— Похоже, что в наши дни Голландская Ост-Индская компания проникает во все уголки земли, — сказал Гостахам. — Какие известия из Нового Света?

— Учрежден совершенно незрелый концерн под названием Голландская Вест-Индская компания, — сообщил голландец, — развивающий выгодную торговлю мехами. Фирма также пытается купить большой остров прямо у дикарей, чтобы легче было вести дела.

— Неужели! — отвечал Гостахам с короткой, насмешливой улыбкой.

Мне было видно, что он не сделает голландцу скидки, узнав, как хорошо идут дела у его хозяина.

Я вернулась в свою комнату. Вскоре появился Самад и велел мне побыстрее прикрыться; я схватила свой чадор, завернулась в него и снова начала вывязывать узелки. Гостахам через несколько минут привел голландца во внутренний дворик. Гордийе была в кухне, откуда она могла подслушивать без риска быть увиденной.

— Девочка — часть моей семьи, — сказал Гостахам голландцу, — она отличная ковровщица и мастерица по узорам. То, что вы видите на станке, делает она.

Конечно, это была неправда.

— Я вижу, что семья наполнена талантами, — тонко заметил голландец. — Ковер для продажи?

— Разумеется, как только будет закончен, — ответил Гостахам.

— Он очень красив, — похвалил голландец. — Ваши пальцы так проворны, за ними не уследить.

Мне это польстило. Последние несколько месяцев я стала ткать быстрее, потому что Гостахам показал мне, как сберечь время на каждом узелке.

— Муж мой, — позвала Гордийе из кухни, где она оставалась скрытой для глаз, — почему ты не включишь ее ковер в подарки для нашего почтенного голландца? Тогда он, возможно, заплатит нам цену, что ты назначил за остальные два.

Я обмерла.

— О, как вы добры! — немедленно откликнулся голландец, без сомнения представив, как хозяин заплатит ему за два ковра и третий он получит бесплатно. — Давайте подпишем договор!

Я надеялась, что Гостахам возразит, но он промолчал. Мужчины вернулись в Большую комнату, чтобы Парвиз мог записать договор на бумаге.

Я сидела за своим станком, слишком ошеломленная, чтобы продолжать работу. Когда голландец ушел, мне показалось, я услышала, как Гостахам и Гордийе спорят у дверей дома. Гордийе говорила что-то про голландца, как он все равно заплатит две иранские цены за ковер, который ему заказали. Голос Гостахама был слишком низок для того, чтобы я расслышала. Если он считал, что его жена ошибается, то при мне не сказал ничего. Но и как он мог? Он слишком любил ее, чтобы перечить.

Гордийе вышла ко мне во дворик и сказала:

— Прости, что мне пришлось это сделать, но я была уверена, что голландец не устоит перед таким предложением. А ты знаешь, как нам нужны деньги.

Мне никогда не казалось, что семья очень уж нуждается, по крайней мере так, как мы с матушкой. Но кроме того, дело было в справедливости.

— Гостахам обещал мне, что мы продадим этот ковер, а деньги пойдут нам, кроме тех, что я верну ему за шерсть, — сказала я.

Гордийе пожала плечами.

— Ты всегда можешь соткать другой ковер, — спокойно сказала она, как будто моя работа ничего не значила.