Охотники-2. Авантюристы - Лариса Бортникова

— На что ты надеешься? — голос у нее словно истерся и звучал глухо. — Думаешь, твои тебя простят? Помилуют? Дадут уйти в отставку и купить домик в Брайтоне? Mon cher, очнись! Да даже если ты сейчас согласишься на все их требования, даже если пойдешь по следу туда, куда тебе укажут, даже если притащишь им в зубах сотню предметов, во что верится с трудом... ты все-таки слабак и тряпка, Артур... прости, но мне сейчас недосуг беречь твое нежное эго... все равно тебе конец. Тебя, в общем-то, уже нет, Артур Уинсли! Даже у меня, и то больше шансов на будущее!

Артур продолжал смотреть в окно, не поворачивая го­ловы.

— Ты ведь сам отпустил девчонку, да? Ты ведь знал, что она собирается уйти? Ты снова, как тогда со мной, наступил на те же грабли?

— Это не ваше дело, Марго!

— Чистеньким... Всегда хочешь быть чистеньким! Непорочненьким! Благородненьким! Чтобы и волки сыты, и овцы целы, — она задохнулась кашлем, но продолжала. — Кааахх. Кххах. Тебе следовало бы родиться тринадцать веков назад... Каахха... Размахивать мечом и глупым Кодексом Хранителей! И не лезть... кхахах... не лезть... Честь... Совесть кххх. Боже! Как ты смешон! Каххаах!

— Я и не хотел лезть. И не смейте, Марго! Не смейте произносить слово «честь»! Его придумали не для вас!

— Хочешь вроде как сказать, что я вроде как тоже не особо джентльмен, Ходуля, — обиженно загремел Красавчик, появившись в дверях. — Это ты зря! Это ты меня сейчас сильно обидел...

С грохотом опрокинулся табурет. Артур вышел вон.

Монастырь встретил их предзакатной тревожной тишиной. Прежде шумный, переполненный восторженными паломницами, суетливый и благополучный Топловский монастырь теперь был похож на заброшенный дебаркадер. Ворота монастыря были закрыты, оттуда не доносилось ни звука. Ямщик перекрестился на собор, перекрестился еще раз, углядев над хмурым забором купол часовни, потом подождал, пока чудные его пассажиры слезут и помогут сойти с возка хворой, щелкнул кнутом и поехал прочь.

На стук из калитки вышла тоненькая курносая белица, выслушала Марго и молча проводила путников к маленькому, обособленно стоящему гостевому дому на два этажа. Кивнула мужчинам на один вход, помогла Маргарите добраться до другого.

— А матушка Фэврония здэсь? К нэй мы. С важным дэлом, — Маргарита замерла, ожидая ответа.

— В Симферополь уехала матушка. К среде обещалась быть. Придется вам, господа погодить день-другой.

Марго еле сдержала стон отчаяния. Однако поднялась за белицей по скрипучей лестнице наверх и послушно заняла комнату, обставленную так скудно, что правильнее было бы назвать ее кельей.

— Вода в колодце, на улице. Холодная, но хорошая. Хорошая вода. Скажите, вам погреют. Помоетесь. Чаю попьете. И три источника есть святых, только для этого вам надо в сам монастырь. А мужчинам вашим туда нельзя. Ну, разве что игуменья распорядится. Так хотите?

— Нет. Я лучше в гостиницэ побуду.

Маргарите отчего-то было неуютно здесь, в этом чистом, тихом, но мрачном месте. Казалось бы, должна она была почувствовать облегчение или, может, благодать. Однако ей, наоборот, хотелось поскорее убраться из монастыря как можно дальше. Хотелось ей вернуться в шумный искрящийся рекламой Париж, хотелось снова стать молодой и желанной. Такой, какой была она тогда, когда весь мир знал ее как Мату Хари — великую Мату Хари.

— Вы ведь не православная будете? Нет? — белица положила на железную узкую кровать чистые штопаные полотенца.

— Нэт. В Бога я совсем не вэрю! Бога нэт!

— Это ничего. Это бывает. — Рассмеялась белица. Курносый ее нос весело наморщился. — А по утрам сюда деревенские носят яйца, молоко. Дорого, правда, но вы пробуйте сторговаться. Вам кушать надо. А пока на кухне можно хлеба найти. И чаю. Даже сахар есть из старых запасов. Попросите — там девушки нальют. А хотите если, у нас тут и больничка своя имеется — правда, там сейчас тифозные, да раненые. А, вообще, баню вам надо. Баню... Баня из вас всю хворь вымоет, сестрица. Баню и спать.

Белица ласково погладила Марго по руке и ушла — тихая, тоненькая... похожая на чистый лесной ручеек. Марго легла как была, в мужской грязной одежде, на кровать лицом вниз. Глухая какая-то больничная тишина закладывала уши, и только в углу под полом время от времени шуршали крысы. До среды оставалось целых три дня.

За три дня ничего ни в состоянии Маргариты, ни в отношениях между всеми ними не изменилось. Красавчик, скучающий от безделья, каждый день обследовал округу. Добрался и до стоящей чуть выше по холму деревеньки, обошел несколько раз вокруг монастыря, заглянул в совсем еще новый каменный собор и тут же вылетел вон, напугавшись сперва черных, скрючившихся на полу женских фигур, а потом похожей на ворону монашки, что крикнула ему что-то по-русски и страшно замахала руками. Потом Генри прошвырнулся по солидному, прежде обжитому, а теперь полузаброшенному монастырскому хозяйству. Склады, пустые конюшни, кузня... В открытой настежь кузне Красавчик полюбовался наковальней, отыскал в куче хлама молот, попробовал на вес. Ощупал горн, подивившись мудреному устройству. Потом присел на деревянную скамью напротив монастырских ворот, с любопытством глазея на монашек, что бегали туда-сюда по своим делам. Одна пухленькая чернушечка показалась ему вроде как не чужой, но она так быстро шмыгнула обратно в калитку, что он не успел толком ее рассмотреть.

— Слышь, Креветка, надо завязывать с этими монастырями, монашками... Вон уже чудится всякое. Мне бы сейчас к Бет, к моим девчонкам! Тебе оно не понять, а я скучаю. Двигать нам с тобой отсюда пора. Ты как думаешь, если наша Маргошка того... скопытится, мы без нее найдем, куда себя приткнуть? Я так думаю — да.

— Плохой больной ханым Маргарит нам много нужный. Очень много нужный. Голова Маргарит есть, — Креветка постучал себя пальцем по лбу.

— У меня, выходит, нет голова, — погрозил пальцем Красавчик. — Вот мне знаешь, что? Вот досадно мне до чертиков, что Ходуля наш кочевряжится! С ним вместе мы бы натворили таких дел!

— Ждать немножко Красавчик бей эфенди, — залился смехом Креветка. — Английский Ходуля много медленно долго думать — потом «да» кивать. Вместе охота ходить.

— Ты бы уже по-человечески научился говорить. «Да кивать», «вместе ходить»... — пожурил Красавчик друга, но тем, что ему только что сказал Креветка, остался доволен. Креветке Генри Баркер верил. Во-первых, потому что он еще ни разу за это время не ошибся. А, во-вторых, потому что карлики, как известно, могут видеть будущее. По крайней мере, так считала Ма. А в таких вещах Генри ей привык доверять.

— Ждать немножко...

— Знаешь, что еще думаю? — Красавчик так бессовестно скучал, так не хотел возвращаться в холодную монастырскую гостиницу, где в квадратной продуваемой сквозняками комнате, кроме него, Ходули и Креветки на постое находилось еще четверо, что готов был сидеть тут до бесконечности и трепаться с лилипутом. По крайней мере, Креветка его понимал и не отделывался короткими предложениями, как Ходуля. — Думаю отдать ему Моржа... Мне он сейчас ни к чему, а Ходуле вроде как трофей. Вроде как не с пустыми руками.

— Не надо... Ждать немножко. Чуть-чуть.

— Или думаю, — Красавчик размышлял вслух, — пусть Марго возьмет у монашки эту свою Гусеницу, сделает с ней, что надо, и пусть тоже Ходуле отдаст. И Бабочку свою... И хрен с ними — ну заберут их себе чертовы англичане, так не кончится же на этом свет! И предметы не кончатся.

Креветка тихо посмеивался.

— Чего ржешь... Ну чего ты все ржешь и скалишься, как нигер? — Красавчик потянулся и крякнул: — Ну, треплюсь я от тоски. Но ведь смотреть на него сил моих никаких нет. Весь измучился. Девчонка эта его еще сильно подкосила. Эх, Креветка, все беды из-за них, из-за девчонок. Ты смотри мне, не вздумай влюбиться — не хватало мне еще тебя потерять. Тоска! Какая ж к шарам собачьим тоска, у Капусты и то веселее было. Там хоть кошки орали. Слушай, брат... А нарой мне, что ли, где-нибудь чистой бумаги — помалюю маленько цацки, чтоб время зря не терять.

Чистый блокнот и карандаш оказались на коленях у Красавчика ровно через секунду после того, как он закончил фразу. Хмыкнув, Генри проверил пальцем грифель, поморщился и провел первую линию. Линия была похожа не то на волну, не то на червя...

— Гусеница... — подсказал Креветка.

— Да зачем?

— Гусеница, — Креветка умел быть настойчивым.

— Уговорил! Поглядим, что там за такая Хранительница Феврония, аболиционисты ее бабушку дери!

Келарша Феврония вернулась в Топловское в среду, как и было обещано. Об этом Маргарите сообщила все та же курносенькая белица. Забежала в обед и с порога крикнула, не заходя внутрь:

— Матушка Феврония-то надысь приехала. Что ей сказать-то, сестрица? Кому она понадобилась?

— Скажитэ... Скажитэ, что здесь кто-то, кому очень нужна Гусэница.

— Чего? — вылупилась белица, решив, видимо, что странная барынька бредит.