Островитяния. Том третий - Остин Райт

По дому работы было меньше, да и подручных средств оказалось маловато. Для Глэдис я выбрал одну из комнат в северо-восточном крыле, откуда почти весь день не уходило солнце. Комната могла бы стать также и моей, реши мы жить в тесной близости, — тогда на этаже оставалось бы еще пять пустующих комнат. Пока же я буду спать в соседней, где и разместил до поры свои вещи. Еще одну комнату я отвел под мастерскую и сделал мольберт, которому предстояло хоть как-то обозначить характер помещения. Четвертую я оставил для Дорна — пусть это будет его комната, такая же, как моя в его доме на Острове.

Вечером после ужина, когда Станея уходила, я со свечой бродил по дому. На первом этаже полы были каменные. Нужны были еще ковры, занавеси, чтобы не веяло холодом от камня стен. Слабый свет свечи лишь подчеркивал пустоту комнат, немногочисленную, разрозненную обстановку. Станет ли Глэдис хлопотать по хозяйству?.. В кухне и кладовых было немного посуды и кухонных принадлежностей, а также скудные запасы провизии, которые, впрочем, Станея медленно, но верно пополняла. Голодать нам не придется. И у нас всегда будет крыша над головой… Рано или поздно настанут долгие, темные зимние вечера, задуют холодные ветры. Не будет ли Глэдис одиноко? Хватит ли ей нескольких книг на чужом языке? Смогу ли я составить ей компанию?

Наверху полы были дубовые, поэтому необходимость в коврах была не так велика. Я перевесил занавески и переставил мебель таким образом, чтобы по крайней мере комната Глэдис выглядела более уютно. Времени на это ушло немало; Станея поддерживала в ней безукоризненный порядок. Теперь в комнате Глэдис стояла кровать, достаточно широкая для двоих, мягкие покрывала были сложены в стоящем у изголовья сундуке; зиял пустым чревом платяной шкаф — в ожидании платьев Глэдис; по всему полу, куда ни ступи, были расстелены ковры; занавеси и драпировки ожидали только, чтобы их развесили по белым каменным стенам, когда наступят холода; в углу — бюро с пустыми ящиками; зеркало, которое, я знал, Глэдис найдет слишком маленьким; укрытый покрывалом диван перенесли из другой комнаты на случай, если ей захочется отдохнуть; умывальник с медными кувшинами и большим тазом; стол, за которым она могла бы писать письма, и очаг, где уже были сложены дрова, — каминные щипцы и кочерга заняли свои места, ящик для дров был полон. На столе я разложил все книги, имевшиеся в моем распоряжении, и заказал еще, памятуя о зимних вечерах.

Числа двадцатого марта старый Ансель, вернувшись из Тэна, ближайшего к нам города, привез увесистую посылку и письмо от Глэдис.

Сидя перед очагом, один в пустом доме, я прочел его:

Нью-Йорк, 24 января 1910 года

Дорогой Джон!

Я очень спешу написать и отправить это письмо сегодня, иначе оно дойдет до Вас уже после того, как я приеду сама. Я хочу, чтобы Вы знали, почему я не послала Вам телеграмму в Саутгемптон, ведь Вы, наверное, недоумевали и волновались. 7 января я на десять дней уехала к моим родственникам, не оставив их адреса в пансионе, и, таким образом, получила телеграмму только восемнадцатого, когда было уже поздно сообщить Вам мой ответ. Два ужасных дня я провела в ожидании Вашего письма, не зная, что делать, и больше всего желая хоть как-то сообщить вам мое «да». К тому времени, когда письмо пришло, я уже несколько успокоилась и послала Вам ответную телеграмму, которую Вы и получили. Мне страшно жаль, но мисс Джил-лингхэм (хозяйке пансиона), конечно, следовало хотя бы расписаться в получении телеграммы, раз меня не было. И мне страшно обидно, как, только подумаю, что должны были перечувствовать Вы, всегда так во мне уверенный!

Джон, я понимаю сомнения, мучившие Вас в Нью-Йорке. Это ужасное место! Сегодня весь вечер дождь льет как из ведра. Шум, грязь, суета, и совершенно невозможно быть собой. Простите, что я говорю это, но в последние несколько раз, когда мы виделись, вы тоже показались мне не таким, какой вы есть. Но Ваше письмо убедило меня, что Вы действительно любите и желаете меня. Впрочем, и без него, после Вашей телеграммы, я не усидела бы на месте. И я приняла Вас и не могла не принять в тот, последний раз, потому что по-настоящему люблю Вас. Единственное, о чем я сейчас жалею, так это о том, что мы потеряли время и еще три месяца не увидим, друг друга, — я понимаю Ваши сомнения, они совершенно естественны, а мне ли не знать, что значит сомневаться. Сейчас я очень, очень счастлива и вся с головой в хлопотах — как бы мне поскорее собраться, уехать и наконец увидеть Вас. Так что пока распоряжаюсь вещами, прощаюсь с приятелями, надо написать еще несколько писем и проч., и проч.

Одежды собираюсь взять немного, я знаю, что в Островитянии носят совсем другие платья, и думаю, мне следует одеваться, как они. В общем, приданое у меня небогатое. Кроме того, я учу островитянский, у меня еще целый месяц (в школу я больше ходить не буду), и я стараюсь изо всех сил. Я так счастлива, что мне трудно сосредоточиться и мыслить здраво, и все же это самое замечательное из всего, что мне довелось пережить.

Отплываю 22 февраля на «Гренландии». За последние дни я обегала все пароходные агентства и взяла билет на «Кап Остенд» от Шербура до Биакры. Лучше, если я пересяду на «Св. Антоний» там, чем в Мпабе, во-первых, из-за освидетельствования и потому, что среди французов мне будет легче. Две недели там — это, конечно, очень долго, но что ж поделать. Пожалуйста, напишите мне туда, если сможете. Отплываю я 8 апреля и буду в Городе 15-го, как и указано в телеграмме.

Денег на дорогу мне вполне хватит, так что Вы не волнуйтесь, но потом я останусь без гроша, в буквальном смысле слова. Но я ни капельки не боюсь. Теперь не время быть осмотрительной и бережливой. Однако беру с собой много холстов, красок и прочего. Вы ведь не станете возражать, если я продолжу свои занятия, правда? Вы говорили, что в Островитянии я смогу рисовать. Иначе я приехала бы совсем с пустыми руками и мне пришлось бы бездельничать, а так жить — тяжело. Я поняла это из Вашего письма. Я чувствую, что вы желаете меня, и я счастлива. Никогда не думала, что Вы так любите меня. Ваше письмо все во мне изменило. Мир вокруг кажется теперь совсем другим. А что до меня, если Вам интересно, то я влюбилась в Вас еще прошлой зимой. Все мои сомнения развеялись в Нантакете, но мне и в голову не приходило, что Вы собираетесь ухаживать за мной. Я увидела, что Вы влюблены, в тот Ваш последний приход, и весь вечер мне хотелось признаться, что я тоже люблю Вас, но мне показалось, Вы хотите, чтобы я промолчала, потому что если бы я открылась Вам, то Вы могли бы пожалеть и это заставило бы Вас действовать как-то по-иному, а мне хотелось, чтобы Вы были свободны и сами приняли окончательное решение. Не знаю, правильно ли я поступила. Но теперь, теперь я могу все сказать.