Тот, кто называл себя О.Генри - Николай Внуков

Прохожие принимали его за пьяного.

Утром 1 июля он сошел с поезда в Хьюстоне и нанял извозчика.

Полицейский агент, следивший за ним от новоорлеанского вокзала, позвонил по телефону окружному инспектору:

— Портер в городе. Отправился домой.

— Оставьте его пока в покое, — распорядился инспектор. — Теперь он уже никуда не уйдет.

Билл заплатил извозчику доллар, взбежал на низенькое, в три ступеньки крыльцо и рванул дверь своей квартиры. В прихожей его встретила миссис Холл, вся в черном, с покрасневшими от слез и усталости глазами.

— Что? — крикнул Билл, с испугом глядя на ее черное платье. — Где она?

— Тише! Ради всех святых, тише! — зашептала миссис Холл. — Она в спальне.

Жива?!

— Ради бога, прошу вас…

— В душной комнате пахло геранью.

Атол полулежала в кровати, приподнятая горой подушек. Простыня облегала ее тело, и Билл заметил, как страшно она похудела.

— Дэл!

Она слегка повернула голову, и глаза ее, полузакрытые, медленно открылись и стали очень большими и блестящими. Она приподняла руку, словно защищая их от света.

— Дэл!

Он подошел к кровати, потом тяжело опустился перед ней на колени и закрыл лицо ладонями.

— Вильям, не смейте! Что вы делаете? Ей нельзя волноваться.

Это миссис Холл.

— Нет, — пробормотал Билл. — Нет. Нет. Нет.

Он протянул руку и осторожно погладил плечо жены. Он почувствовал, как вздрогнула она от его прикосновения.

— Мистер Портер!

Опять эта миссис Холл.

— Нет, — сказал Вильям. — Нет. Уйдите отсюда. Я приехал к Дэл. Я приехал к своей Дэл, понимаете?

Он вглядывался в лицо жены, в потрескавшиеся губы, в коричневые круги вокруг глаз.

Атол, трудно дыша, смотрела не отрываясь на него. И вдруг две блестящие капли поползли по ее щекам.

— Зачем? — сказал Билл. — Зачем, ну? Вот я. Почему ты молчишь? Дэл, почему ты молчишь?

Атол зажмурила глаза и затряслась в плаче.

— Почему ты меня бросил, Билл? — прошептала она.

Он открыл рот и захлебнулся воздухом.

Как он мог сказать ей, что он просто струсил? Что наверняка знал, что не сможет оправдаться на суде. Что он и не хотел оправдываться. Что его пугал призрак тюрьмы, потеря чести, гордости, положения в свете. Что он предпочел унизительной процедуре публичного суда бегство. Что он сделал непоправимую ошибку и слишком поздно понял это.

— Дэл, родная, прости, ради бога. Я не мог иначе. Я хотел тебя вызвать в Мексику. Тебя и Маргарэт. Там было хорошо. Очень хорошо. Но потом я узнал, что… что подозрение с меня снято. И теперь все в порядке. И не будет суда. Ничего не будет, понимаешь? Все в порядке, Дэл. Клянусь тебе.

Он старался лгать спокойно, чтобы она поверила. Он старался сам поверить своей лжи.

— Ты больше никуда не уедешь?

— Нет, — сказал он. — Нет. Нет. Нет. Атол вздохнула.

А Маргарэт уже большая. Восемь лет. Она сейчас у бабушки.

— Душно, — сказал Билл. — Для чего эта герань? Тебе нужен свежий воздух.

Он подошел к окну, поднял раму и сбросил на улицу глиняные горшки. Они глухо ударились о тротуар. Горячий степной ветер вздул занавески.

— Вильям!

Билл стряхнул руку миссис Холл со своего рукава и выбежал в коридор. Там он прислонился лбом к прохладной штукатурке стены и перестал слышать все.

Иногда температура стремительно падала, удушье отпускало грудь, и в такие дни Атол просила посадить ее на кровати лицом к окну.

Приходил доктор, дальний родственник миссис Холл, Билл открывал в гостиной бутылку и спрашивал после осмотра:

— А ведь бывают, наверное, случаи, док, что пациент, назло вашей науке, поднимается на ноги?

Доктор, откровенный циник, прищурив левый глаз, рассматривал стакан на свет и морщился недовольно.

— Медицина, мистер Портер, теряет всякий смысл, когда пациенты начинают действовать в интересах похоронных бюро. Именно это и делает ваша жена. Может, она и протянула бы еще годик, но… Черт побери, у нее очень паршивое настроение. О чем она думает? Что ее тревожит?

Молча, стоя друг против друга, они выпивали виски и расходились.

Билл прекрасно знал, что волнует Атол, но разве он мог рассказать об этом доктору?

Атол скончалась в ночь на 25 июля 1897 года.

Днем Хьюстон тонул в волнах мерцающего зноя. Ночью тревожно спал под тяжелым горячим небом. Огненная черта обводила пригороды. На улицах пахло дымом. Это горели пересохшие травы прерий и мескитовые заросли.

Атол сдвинула ногами простыню и лежала на кровати в одной длинной полотняной рубашке. Тело ее стало угловатым и незнакомым. Оно как бы обтаяло со всех сторон в этом палящем зное. Билл прикладывал ко лбу жены мокрое полотенце. Через минуту оно становилось горячим, как и все вокруг. Неслышной тенью двигалась за спиной Билла миссис Холл.

Билла пугал полумрак комнаты, тени в углах, медленный хрип дыханья жены. Он нашел в комоде несколько свечей и зажег их. Он наклонился к полузакрытым глазам Атол и начал рассказывать о Нью—Йорке, в который они скоро поедут, и о белых хлопьях снега, и о море, и о кораблях. Он говорил как в бреду — только бы оттолкнуть словами тишину, заглушить хрип дыханья, загнать поглубже свой страх, свою трусость.

Потом он увидел, что Атол не слушает его и не узнает. Она подняла руку и провела ею по воздуху. Рука надломилась, упала, невесомая, не нарушив даже складок рубашки. Билл схватил ее. На ладони осталось ощущение ожога. Господи, неужели человеческое тело может быть таким горячим? Она что—то прошептала. Слова с трудом раздвинули сухие губы.

— Что? — спросил он. — Что ты хочешь, Дал? Пить?

Она повторила. Потом еще раз. И еще. И еще.

И наконец смысл шелестящих слов дошел до Билла:

— Вильям, побереги Маргарэт…

… Ее похоронили на пресвитерианском кладбище. По пути домой, в опустевшие комнаты, Билл купил бутылку виски. Сейчас он не хотел видеть людей. Не хотел разговаривать с ними. Он желал одного: сесть на диван, закрыть глаза и пить мононгахельское маленькими глотками до тех пор, пока все последние дни, весь этот страшный месяц не отодвинется вдаль, в туман.

Он постоял в коридоре, потом как слепой нащупал и задвинул засов.

В гостиной поставил бутылку на стол и начал разыскивать стакан.

«Туп—туп—туп», — застучали в дверь снаружи.

— К черту, — сказал он.

Стакан нашелся в буфете.

Столовым ножом он отбил сургуч с горлышка. «Туп—туп—туп!»

— Да отстаньте же от меня, наконец!

Он налил стакан до краев и сел на диван.

— Дэл, — сказал он комнате. — Жизнь не вышла. Я виноват. Я трус. Я боялся тебе признаться..