Минск – Бейрут – неизвестность - Ирина Аффи

– Имад, ты что! Разве я справлюсь?

– А что тут справляться? Три врача, три медсестры, курьер в лабораторию и секретарша с уборщицей. С налогами и документами я помогу, только ты мне их домой приносить будешь.

– Мне будет тяжело…

– Инночка, милая, я не могу больше! Я с детства ненавижу стоматологию, кабинеты с этим запахом. Отпустите меня в море бизнеса! У меня столько проектов! – сказал он, отвернувшись и отходя к окну.

– Ой…

– И не надо ойкать и этих женских штучек тоже не надо!

– Ой…

Он обернулся, Инна сидела как описавшаяся девочка, в промокшем комбинезоне и смотрела на него огромными испуганными глазами.

– Ой, кажется, началось…

– Ма-а-ам! – заметался Имад, зовя Анжелу с кухни и боясь оставить жену.

Прибежала Анжела, и началось!

– Имад, где сумка? Никитушка, иди, помоги бабушке, где у мамы пижамы и полотенца? Позовите Рену! Да что же это такое, никто ничего не знает!

Прибежала служанка Рена, взволнованная и бесконечно бормочащая «мадам, мадам» и ещё что-то на родном эфиопском. Под изумленным взглядом Имада и Никитки сумка заполнилась всем необходимым за две минуты, пока Анжела переодевала стонущую Инну в сухую одежду.

– Анжела Михайловна, пусть Имад со мной поедет. Он рождение первого ребенка не видел, а говорят, отец должен участвовать в родах, тогда у него больше развит отцовский инстинкт, и тогда он к жене с большим сочувствием и пониманием относится и…

– … и тогда он заболеет импотенцией, если инфаркт не заработает! – продолжила за неё Анжела.

– Это потому что он ваш сын, поэтому вы против?! – с упрёком простонала держащаяся за живот невестка. – Но мы обсуждали с ним, он согласился!

– Девочка моя, дурочка, это потому что ты мне как дочь! Ну, зачем мужу показывать свое израненное тело, причем в самых интимных местах. Он потом будет бояться приблизиться к тебе. И вместо желания у него будут стоять перед глазами совсем не романтические и не эротические картины. Поверь моему жизненному опыту – у мужчин слабая психика!

– А как же все эти разговоры? – корчась от боли, продолжала настаивать Инна. – Говорят, это естественно.

– Инночка, мы сейчас дома родим! Имад, звони в больницу, звони её врачу! – скомандовала свекровь и, опять повернувшись к ней, продолжила: – Слышала про бабок повивальных – акушерок в деревнях? Слышала? А про дедов повивальных? Нет! Ну, так что естественно? Вон пусть в коридоре ждёт, а мы ему сразу ребёночка покажем для развития инстинкта! А тебя чуть приукрасим и покажем позже, красивую такую мамочку.

– Ой, я не знаю…

– Давай, не глупи, я с тобой побуду до конца, и Ниночка скоро приедет. Зачем он нам? Документы на роды оформит и пусть нам не мешает! Да?

– Да, да…

– Ну и умница, пошли.

Инна вышла под руку с Анжелой в коридор, где по струнке стояли одетыми Никитка с Имадом.

– А ты куда это собрался? – Анжела строго показала глазами Никите, чтобы возвращался и уже вслед ему заметила, – Мал ещё!

В три часа дня на свет появилась их чудесная дочь. Приехавшие родные, узнав от Никитки о таком сюрпризе, запихали его в машину и поехали следом в больницу. Через полчаса после родов Инну вернули в палату. В отличие от советских и постсоветских роддомов сюда можно было приходить с посещениями, и вся толпа, переодевшись в халаты и бахилы, зашла проведать мамочку. Она лежала на светлосиреневой постели совершенно счастливая и обессилевшая. Поэтому, поцеловав и поздравив её, все поспешили удалиться в комнату для гостей. Осталась только Ниночка, сменившая Анжелу. Девочку обещали принести через час, когда помоют и согреют. Больше всех нервничал Никита, привыкший до восьми лет расти единственным ребёнком. Имад очень любил своего сына и чувствовал все его душевные настроения и сомнения.

– Иди-ка ко мне, Никитка! Ну что, у нас с тобой теперь две девочки в семье? Нас поровну? Ты уж мне помогай, не оставляй один на один с ними. Хорошо? – нашёл он, как всегда, нужные слова.

Никита просиял:

– Ты что, пап?! Конечно! Рассчитывай на меня!

Ахмед, совсем издерганный за сегодняшний день, очень растрогался, глядя на своих парней.

– Ты знаешь, Георгий, когда они сказали, что назовут его Никитой, я чуть не умер. Зачем давать сыну японское имя? И как, думаю, Имада будут называть «абу Никита»? Но Инна упёрлась, что всю беременность называла ребёнка Никитой и он уже знает своё имя. Пришлось найти компромисс – у него теперь два имени – одно для всех, второе официальное. Боюсь даже спрашивать, как назовёте дочь…

– Анастасия. Настя! На этот раз Яна придумала, а нам всем понравилось.

– Красиво…

Настенька была просто подарком, каким-то ангелом, который почти не плакал, всегда улыбался, любил купаться, есть, спать, гулять. И очень любил всех своих. У неё была широченная улыбка до ушей и притягательные, с задорным огоньком глазки. Она была настолько нежной и ласковой, что Инна, забыв обо всём на свете, растворилась в ней. Стать мамой после тридцати лет – особая радость, но и большая опасность чрезмерно погрузиться в ребёнка. Он уже не последняя кукла, не доказательство взросления и не средство сплотить семью. Да и мама уже просто мама, доказавшая себе свою значимость, состоявшаяся профессионально.

Инна даже свою клинику забросила на год. В своём прекрасном детском мире она и не обратила внимания на то, что Имад потихоньку стал всё реже бывать дома, грустить, засиживаться вечерами на балконе с сигаретой. Ему было уже под сорок и что-то происходило в его жизни за бортом Инниных милых переживаний. Все разговоры у неё сводились к Настиным зубкам, первым шагам, успехам Никитки в школе. Имад терпеливо слушал всё, был очень внимательным и участливым, но каким-то потухшим.

Когда его Настюша ложилась засыпать к нему на руки, его сердце таяло. От её сопящего дыхания он входил в состояние гипнотического покоя и счастья. Но он не мог жить, считая ложечки съеденной ей каши, оценивая и переживая за содержимое памперса по нескольку раз в день. Если бы кто-то обидел его жену или детей, он бы порвал обидчика на месте. Но выдерживать ранние младенческие будни было для него просто пыткой.

Имад хотел вернуть уклад их прежней жизни, когда они проводили с Инной вечера в беседах на совершенно спонтанные темы. Ему нравилось, что даже дома она всегда была стильной и необычной, и её хотелось рассматривать украдкой. Она не любила вычурно показное богатство, но боготворила стиль. Даже стаканы для воды с изгибом поражали своей формой. Вода в них приобретала историю и становилась приятным свежим напитком. А её пальцы, державшие стакан, могли оказаться украшенными нарисованным хной иероглифом, причем с определенным значением, или лилией. Возможно, это было бы кольцо спиралью тонкой золотой нитью на пол мизинца. Предугадать было невозможно! Она могла замкнуться на несколько дней, читая Достоевского, а потом, пережив прочитанное, долго рассказывать ему о своих впечатлениях.

А теперь? В пижаме с утра до вечера! Розовая, как спальня для Насти. Взглядом всё время ищет дочь и пристально рассматривает каждое её движение. Из прежних гостей почти никого не хочет принимать, зато подружки с детьми Настиного возраста просто поселились в их доме: Лена с годовалым сынком Тариком и Наташа с дочкой Софьей примерно такого же возраста. На Никитино счастье у Лены был старший сын его ровесник и они подружились. А вот Имад совсем загрустил, когда после дам с детьми в их дом потихоньку стали входить их мужья. Редко так бывает, чтобы пары сошлись, и общение складывалось замечательно у мужчин и у женщин. Имад, конечно, соблюдая законы восточного гостеприимства, был всегда радушным хозяином, но потом просто заболевал от истеричного Лениного мужа. Валид, муж Натальи, был сдержанным, но очень непростым человеком, властным и жестоким. И, положа руку на сердце, ему лично они были сто лет не нужны, но Инна с подругами всегда затевали прогулки и обеды семьями. А отказаться, видя все её старания, он не мог. Правда, все её эти самые старания в последнее время были направлены на кого угодно, только не на него. Он стал просто отцом её детей. Вроде и пожаловаться не на что – дом уютный, дети досмотрены, еда вкусная, но все какое-то другое. Не на такой Инне он женился, не такого мещанского счастья он хотел.

Всё больше Имад стал избегать их обедов, исключительно вежливо и по якобы уважительным причинам. Позже стал приходить домой. Ему начало казаться, что он поспешил тогда с выбором жены. Что восточные женщины мудрее, они умеют расставить приоритеты и превыше всего поставить интересы мужа, даже выше интересов детей. Короче, он ревновал, чувствовал себя ненужным и медленно впадал в депрессию. А ещё он переходил сорокалетний рубеж, который для восточного человека является окончанием процесса модернизации и познавания и становится началом возвращения к традициям своей культуры. Этакий зов крови в сорокалетней плоти.