Игра Джералда - Стивен Кинг

Это был пес. Он снова захотел есть и теперь стоял в дверях, осматривая комнату. Но в тот миг, когда Джесси поняла это, было уже поздно – баночка выскользнула из ее напряженных пальцев.

– Нет!!

Она попыталась схватить ее на лету, но баночка скатилась вниз по бедру и с глухим стуком упала на пол. Несколько минут назад она полагала, что такой звук может свести ее с ума. Но этого не случилось: она уже знала, что, какие бы ужасы ее ни ждали теперь, когда надежды на избавление нет, она должна встретить их в здравом уме.

– И почему ты должен был явиться именно сейчас, сукин сын? – обратилась она к бывшему Принцу. Что-то в ее голосе заставило пса остановиться и посмотреть на нее с тревогой, которую не смогли вызвать все ее вопли и стоны. – Именно теперь, черт! Будь ты проклят!

Пес, поколебавшись, решил, что, видимо, самка Хозяина все же безвредна, несмотря на стальные нотки, появившиеся в ее голосе, однако он тем не менее не спускал с нее настороженных глаз, когда подошел к своему мясу. Лучше было не рисковать. Он не раз был бит, пока не выучил этот простой урок, и теперь никогда его не забудет: всегда быть настороже. Он еще раз посмотрел на самку Хозяина, нагнул голову и оторвал лакомый кусок. Для Джесси видеть это было полбеды. – хуже были мухи, которые роем поднялись с тела, когда их потревожил пес. Нескончаемое жужжание мух глухой болью отдавалось в здоровой части ее сознания, той, где еще сохранялась надежда.

Пес изящно, как танцор, отступил в сторону, выставив здоровое ухо и держа кусок в пасти. Опасности не было. Он повернулся и проковылял к двери. Мухи успокоились. Джесси откинулась на подушку и закрыла глаза. Она снова начала молиться, но на этот раз она молилась не об избавлении. Теперь она молила Бога забрать ее к себе без лишних страданий и побыстрее, прежде чем стемнеет и вернется незнакомец с белым лицом.

Глава 27

Следующие четыре часа были самыми худшими в жизни Джесси. Судороги возникали все чаще и становились все болезненнее, однако не боль в мышцах сделала эти часы между одиннадцатью и тремя такими ужасными; ужасно было нежелание разума уснуть и дать ей уплыть во мрак.

Умопомрачение было бы облегчением, но оно не придет. Как и сон-отдых. Только смерть принесет оба эти дара, и она придет ночью. Мир за стенами комнаты ничего не значил. Действительно, теперь ей казалось, что там и не было ничего, а люди, которые когда-то наполняли его, бесследно исчезли, и все опустело, как будто в ожидании конца света.

Время было бесконечным ледовым пространством, сквозь которое проламывалось ее сознание, как огромный, неудержимый ледокол. Голоса приходили из мрака и уходили во мрак, как фантомы. Они перекрикивались в ее голове, как склочные соседи. Нора что-то говорила из ванной, а в другом уголке Джесси пререкалась с матерью, которая убиралась в гостиной. Мать говорила, что Джесси никогда бы не попала в такую беду, если бы всегда убирала за собой свои вещи. "Если бы я получала цент каждый раз, когда я подбираю твою тряпку, – говорила мать, – я уже могла бы купить контрольный пакет акций компании «Кливленд Гэз». Это была ее любимая присказка, и ни Джесси, ни кто другой никогда не поинтересовался, чем ей так полюбилась именно компания «Кливленд Гэз».

Она продолжала по инерции упражнения, двигая ногами и руками – вверх-вниз, – насколько позволяли ее убывающие силы. Джесси делала это не для того, чтобы тело было готово к освобождению, когда ей наконец придет в голову правильное решение: она поняла и сердцем, и головой, что правильного решения тут уже нет. Баночка с кремом для лица была последним шансом. Джесси двигалась теперь только потому, что движение немного облегчало судороги.

Несмотря на эти движения, она чувствовала, как немеют ее конечности, как холод, умертвив кожу, проникает все глубже и глубже. Это не было похоже на забытье, в котором она пребывала утром; это было, скорее, похоже на обморожение, которое случилось с ней в детстве во время долгого катания на коньках: зловещие мертвенно белые пятна появились на кончиках пальцев, на носу и ушах, и казалось, с ними ничего не сделает даже огонь. Джесси надеялась, что это онемение наконец покончит с судорогами и в конце концов ее смерть придет тихо и мирно – как заснуть в сугробе. – только она приближается ужасно медленно…

Время шло, но это не было, собственно, время; это было просто перемалывание одних и тех же ощущений и картин окружающей обстановки в ступе бодрствующего рассудка. Ее ощущения воспринимали спальню, панораму за окном, жужжание мух, превращавших тело Джералда в свой осенний инкубатор, медленное перемещение теней по полу комнаты, по мере того как солнце продвигалось по тусклому осеннему небу. Монотонность ощущений прерывала судорога, которая вдруг вступала в плечо или руку или вонзала острие в бок. Около полудня первые судороги начались в области брюшного пресса, тогда как спазмы голода прекратились. Эти последние судороги были мучительнее всего, потому что сжимали грудь и перехватывали дыхание. Она видела солнечного зайчика на потолке, но в глазах ее отражалась агония, когда она напрягала руки, плечи и ноги, пытаясь дышать, в то время как судорога сводила тело. Наверное, лежать по горло в жидком, холодном бетонном растворе было бы легче.

Голод прошел, но не жажда, и по мере того, как этот нескончаемый день переходил в вечер, она поняла, что простая жажда (только одна она и ничего больше) могла совершить то, чего не смогли ни усиливающиеся боли, ни сама грядущая смерть: свести ее с ума. Теперь не только рот и гортань пылали от жажды – все ее тело изнемогало без воды. Даже веки горели от жажды; закрывая глаза, она видела все тот же запотевший бокал холодной воды, ее мучения становились невыносимыми, и она вновь начинала стонать.

Все эти беды должны были бы вытеснить из ее сознания страх перед ночным гостем, но время шло, а белолицый незнакомец все глубже проникал в ее мозг. Она все время видела его фигуру в кружке света, который еще остался в ее угасающем сознании, и, хотя деталей его одежды Джесси не могла разобрать, она ясно различала злобную усмешку провалившихся губ, которая все сильнее изгибала его рот по мере того, как солнце двигалось к западу. Он держал свою коробку открытой, а в ее ушах звучал стук костей и драгоценных камней, которые он время от времени перемешивал правой рукой.

Он придет и заберет ее. Он придет, когда стемнеет. Молчаливый зловещий незнакомец, белолицый призрак…

«Для тебя уже нет тайн, Джесси. Это была Смерть, и ты ее видела, как это бывает с людьми, умирающими в одиночестве. Да, они ее видели – это отпечатывается на их замерших лицах, ты можешь прочесть это в их полных ужаса глазах. Это старуха Смерть, и, когда солнце сегодня зайдет, она снова придет за тобой».

После трех часов ветер снова поднялся. Задняя дверь опять стала скрипеть и стучать. Вскоре замолчала пила, и теперь было слышно, как волны бьются о скалы. Гагара замолкла; возможно, она улетела на юг, а может, выбрала другую часть озера, куда не доносятся странные крики из летнего коттеджа.

«Я теперь тут одна. – подумала Джесси. – Пока не придет ночной гость».

Она уже не пыталась представить его простой игрой воображения: слишком хорошо она его видела и слышала.

Новая судорога впилась в левую руку, и ее лицо исказилось гримасой боли. Казалось, в ее сердце одну за другой вонзали иглы. Нервный узел в солнечном сплетении вспыхнул, как сухая солома. Эта боль была новой и очень острой – такой боли она еще не испытывала. Боль эхом отразилась в ее голове. Она пыталась кричать, но голоса не было. Свет померк в глазах. В какой-то миг она почувствовала, что это конец: но приступ прошел.

Она медленно приходила в себя; пот струился по телу; голова бессильно откинулась назад, спутанные волосы застилали глаза. На некоторое время она забыла о жажде – все ее внимание сейчас было сконцентрировано на этом пучке нервов под грудью: действительно ли боль ушла или она сейчас вспыхнет снова? Она ушла.., но ненадолго, с обещанием снова вернуться. Джесси закрыла глаза, молясь ниспослать ей сон. Даже короткое забвение среди этой долгой и мучительной агонии было бы прекрасно.

Но сон не приходил, а пришла Чудо-Юдо, девочка-подросток, и без колодок. Теперь она была свободна, как птица: соблазнительница или соблазненная, Бог его знает, и пришла ли она из обычного пуританского городка Новой Англии или еще откуда, но она была торжествующе свободна и одна, и она не пыталась прятать глаза, чтобы проходящий парень не подмигнул ей. Трава была темно-зеленого цвета: далеко, на склоне холма, паслись овцы. Колокол, который Джесси слышала раньше, так же посылал в темнеющее небо свои монотонные звоны.

На ней была голубая фланелевая ночная рубашка с большим желтым кружевом в центре – не слишком пуританское одеяние, но зато достаточно удобное, ибо оно укрывало ее с ног до шеи. Джесси любила эту рубашку и была рада снова ее увидеть.