Лесная крепость - Валерий Поволяев

С саней было хорошо видно, как идёт строчка пуль, как она взбивает белые снежные фонтанчики, рубит людей, как из сугробов вылетают длинные синие искры – это пули втыкались под снегом во что-то твёрдое, в камни и мёрзлую землю, картина, как в нехорошем кино, по ту сторону реальности, будто всё происходило не здесь и с другими людьми…

Старшина жал и жал на гашетку, лента выползала из ящика, устремлялась вверх, извивалась ломко, дёргалась, пули кромсали землю и людей, стрелял Иванов до тех пор, пока в ленте не кончились патроны.

А Кузьма, опытный солдат, уже открыл второй ящик и держал наготове ещё одну ленту – осталось только заправить её в патороноприёмник и вновь нажать на спусковую собачку. С этим старшина справился быстро и опять открыл стрельбу.

Нападение с тыла ошеломило немцев, этого они не ожидали, послышались крики – оберштурмфюрер пробовал перестроить свою команду, часть людей бросить в реденький лесок, находящийся за спиной, но в это время огонь усилил Чердынцев, и Клёст заметался – он очутился в щекотливом положении, между двумя огнями. Надо было срочно принимать решение – либо подниматься в атаку и сметать партизан на лёд реки, как и планировалось, либо откатываться назад, убирать помеху за спиной, а потом снова идти на штурм партизанского окопа.

Клёст находился в растерянности.

Пулемёт, работавший в редком леске, умолк, Клёст воспрянул духом, засуетился, но это продолжалось недолго – пулемёт вновь залаял по-собачьи резко, оглушающе, вдавил эсэсовскую цепь в снег, вместе с нею и полевую команду, несколько человек поползли вперёд, к длинному партизанскому окопу, и Клёст принял решение атаковать.

Надо было быстро, в несколько прыжков, добраться до окопов и перестрелять находившихся там людей. Клёст призывно махнул рукой, поднимая своих подчинённых, стремительно вскочил, на бегу подхватил автомат, валявшийся рядом с убитым немцем, оттянул рукоятку затвора и открыл стрельбу. Десятка три эсэсовцев поднялись вслед за оберштурмфюрером.

Это была отчаянная атака, но Клёст считал, что она обязательно увенчается успехом – как минимум половина атакующих должна добраться до окопа… Они и сделают своё дело, уничтожат русских. Остальные погибнут. Ну что ж, погибнуть во имя фюрера – благое дело!

Земля тряслась под Клёстом, подпрыгивала, она сделалась какой-то неровной, уязвимой, пули свистели у него над ухом, одна зацепила козырёк меховой французской фуражки и едва не лишила оберштурмфюрера головного убора – козырёк превратился в сплошную рваную дыру, но ремешок, который Клёст протянул под подбородком, не дал фуражке свалиться под ноги.

Оберштурмфюрер добрался до окопа, спрыгнул в него, поскользнулся на кровяном натёке и едва сам не плюхнулся физиономией в кровь. Услышал, как сбоку с руганью в окоп спрыгнули ещё несколько эсэсовцев. Клёст увидел перед собой русского с бледным лицом и белесой мокрой чёлкой волос, вольно выбивающейся из-под шапки, вскинул автомат, русский сделал то же самое и одновременно с оберштурмфюрером нажал на спуск. Автомат русского безмолствовал – перекосило патрон.

Клёст торжествующе вскрикнул, его автомат сработал. Несколько пуль всадились русскому в живот, разнесли, превратив в дыры, красноармейскую шинель, в которую тот был одет, из рук его выпал автомат, шлёпнулся на дно окопа, молодое лицо русского стало совсем белым, побелели даже глаза – боль ошпарила тело этого небольшого крепкого человека, на губах вместе с пятнами крови появилась жалобная, какая-то детская улыбка: он не верил в то, что может умереть…

Но оберштурмфюрер точно знал, что русский умрёт, а если он вздумает задержаться на этом свете, то СС поможет ему унестись на свет тот…

Он снова нажал на спусковой крючок автомата. Строчка пуль искрошила русскому грудь. Больше Клёст не смотрел на этого человека – вытряхнул его из своего сознания.

Слева и справа слышались глухие вскрики, сопение, мат – в окопе завязалась рукопашная. Кто кого одолеет – неведомо никому.

Если честно, Клёст рукопашной побаивался, это у него с детства – тогда его пару раз здорово приложили в уличных потасовках, когда они, жители центра, пытались «учить жизни» ребят из рабочего района. Город Дрезден, наверное, до сих пор помнит те драки. Однажды он вернулся из такого боевого похода с двумя фонарями, черно светившимися на его лице, а в другой раз бока ему намяли так, что он на целую неделю залёг в больницу.

Боль той поры, какое-то свербение да опаска – вдруг всё повторится? – оставили в нём свой след. И, видать, памятный след этот будет тянуться за ним до самого конца жизни…

Он снова одёржал победу – срезал из автомата простоволосого, с дикими глазами русского, внезапно появившегося перед ним. Тот шёл вдоль окопа, не разбирая дороги, круша прикладом винтовки, как дубиной, всех и вся – люди от него только отлетали, будто гнилые грибы, он чуть и Клёста не вымел из окопа, но оберштурмфюрер опередил его. Русский остановился, застонал, согнувшись, а потом снизу глянул с такой ненавистью на Клёста, что тому стало не по себе. Клёст дал ещё одну очередь из автомата, почти перерубил русского пополам, и тот тихо, без единого звука опустился на дно окопа.

Один из русских, невысокий, широкоплечий, с крепким сжимом челюстей, хрипя страшно, рубил эсэсовцев сапёрной лопаткой – у партизан кончились патроны. И ловко он рубил, очень ловко – двух человек уложил на глазах оберштурмфюрера. Клёст метнулся было к нему, вскинул автомат, зажигаясь ненавистью к этому русскому, но его опередил фельдфебель из полевой команды, короткой очередью пришил партизана к стенке окопа.

Слева и справа продолжали работать пулемёты. Клёст определил – стреляют русские, короткими, очень экономными очередями, и никто не может заткнуть им рот, а заткнуть надо обязательно, иначе эти ненасытные два ствола перекосят всех его солдат. Он устремился на один из флангов, по дороге дал очередь, а когда автомат умолк, присел на четвереньки сменить магазин, отщелкнул его и увидел, что магазин пуст только наполовину…

Всем хорош «шмайссер», но в морозы, случается, отказывает – не рассчитан на сильную стужу.

Значит, немецкий солдат оказался сильнее, выносливее стали, в сильные морозы не пасует – обмотается шалью, нацепит на сапоги шкуру, содранную с убитой собаки, на руки натянет ватные рукава, отрезанные от русской телогрейки, изнутри подогреется яблочным крепким шнапсом, и никакой мороз ему не страшен. У Клёста даже в ушах зазвенело от гордости за немецкого солдата, а вискам сделалось горячо.

Он почти пробился к пулемёту – расчищал себе дорогу, как лев, валил бородатых налево-направо, но до пулемёта не дошёл, перед ним неожиданно возник человек с усталым, каким-то страдающим лицом и мягкими светлыми глазами; неуловимым, но очень точным движением он выбил из рук оберштурмфюрера автомат, а в следующее мгновение ударил эсэсовца кулаком в лицо.

Клёст упал, но подняться не успел – рядом со светлоглазым русским оказался малорослый, похожий на мальчишку солдат и с предупреждением «Товарищ командир, не рискуйте собой!» выстрелил в оберштурмфюрера из пистолета, который держал в руке, потом перекинул пистолет светлоглазому.

Оберштурмфюрер успел заметить, что из-под наполовину расстёгнутой одежды светлоглазого виднеется воротник гимнастёрки с нашитыми на него зелёными петлицами. В каждой петлице красовалось по два прямоугольничка – знак командирского отличия. «Этого человека надо обязательно застрелить», – подумал Клёст, зашарил у себя на поясе, ища «парабеллум», но найти не успел – на него упало красное кровяное полотно, он тяжело вздохнул, закрыл глаза и умер. Долг свой офицер СС Клёст выполнил…

А схватка в окопе продолжалась.

Пулемёт, неожиданно начавший работать в жидком леске, никак не мог остановиться, все для него были одинаковы – и эсэсовцы, и ленивые полицаи, и опытные «полевики», он бил и бил, месил снег, землю, людей, всё превращал в кашу.

Обер-лейтенант из полевой группы попробовал направить к леску десятка полтора опытных солдат, но удача повернулась к фронтовикам, извините, задницей – неведомый пулемётчик засёк вояк, и их не стало.

Ну а в партизанский окоп продолжали втискиваться, вползать всё новые люди, в последней волне было много полицаев. Окоп был набит телами уже почти до краёв, вперемежку лежали и немцы, и русские, а схватка всё продолжалась. Снег на подступах к партизанскому лагерю сделался клюквенно-красным, на морозе он быстро костенел, ломался с громким фанерным хрупаньем, проваливался под ногой и снова костенел.

Тяжёлым был этот бой, много полегло в нём народу. И если бы не неведомые пулемётчики, ударившие по немцам с тыла, партизан полегло бы ещё больше, – молодцы пулемётчики! Впрочем, Чердынцев догадывался, кто они, знал их пофамильно.

Патроны у Чердынцева кончились давно. И в автомате магазин пустой, и в пистолете, который ему бросил маленький солдат, в обойме тоже ничего не осталось, ни одного «маслёнка». Он отбросил автомат в сторону, вывернул из рук мёртвого эсэсовца его «шмайссер» и послал короткую очередь в трёх полицаев, кучно навалившихся на партизана по фамилии Брысов, двух налётчиков сшиб с ног, третий отпрыгнул от Брысова сам, перемахнул через бруствер окопа и по-собачьи, на четырёх конечностях, поскакал прочь, крутя на ходу головой и жалобно подвывая, – видать, обожгла пуля…