Гайдзин - Джеймс Клавелл

— Что там ещё? — спросил Джейми. Тайрер объяснил ему. Поверх плеча Филипа Джейми увидел, как офицер бросил взгляд в их сторону. Его тревога усилилась. — Что-то он слишком любопытен, чёрт бы его побрал.

— Теперь я его узнаю, — говорил Тайрер. — Нам лучше… Смотрите, вон он! — Катер, пыхтя, выполз из темноты, его штаговые огни были зажжены, но горели тускло. Боцман помахал им рукой, они помахали в ответ. Волны, ударяясь о сваи, обдавали их солеными брызгами.

— Сразу на борт, не медлить ни секунды, — сказал Джейми с растущим волнением. Филип убедил его, что Хирага — не убийца, а борец за свободу, а сам он уже имел возможность видеть, насколько Хирага может быть полезен. Теперь он был ещё больше уверен, что приобретает ценного союзника в будущем: сиси, говорящего по-английски, друга, которому он помог и которого направлял в его добровольном изгнании — он подготовил список людей, с которыми Хираге нужно будет встретиться в Англии и Шотландии, написал, куда съездить, что посмотреть, и собирался объяснить ему все это до отплытия корабля.

Филип — гений, весело фыркнул он про себя, оглянулся на него и вдруг резко и шумно вдохнул. Позади Филипа он увидел того самого офицера-японца, который все тем же неспешным шагом приближался к их причалу.

— Бог мой, этот ублюдок направился по наши души! — Они ошеломленно посмотрели на него, потом бросили быстрый взгляд на катер. Катер никак не успевал к причалу раньше капитана. — Нам конец.

Хирага уже пришел к тому же выводу. Он рванул кимоно, в которых они прятали свои мечи.

— Акимото, мы убьем его.

— Подождите! Вот! — Тайрер торопливо сунул ему в руки большой пакет, содержавший рекомендательные письма к его отцу и дяде, а также к юристу и к декану его университета. — Я собирался объяснить все на катере, — быстро проговорил он, — теперь времени нет, Джейми, сделайте это за меня. — Глубоким взглядом он посмотрел на Хирагу в последний раз и протянул ему руку. — Спасибо, я всегда буду вашим другом, возвращайтесь живым и здоровым. — Он ощутил крепкое рукопожатие, увидел мимолетную улыбку, потом повернулся и в холодном поту направился навстречу своему врагу.

Капитан прошел уже до середины причала, когда Тайрер твердо встал на самой середине и с большой церемонностью поклонился. Человек, хмыкнув, остановился в нерешительности, держа руку на рукоятке длинного меча, затем поклонился в ответ. Когда он попытался пройти, Тайрер поклонился ещё раз и сказал на своём лучшем японском, намеренно избрав тяжелый, нудный тон:

— Ах, господин офицер, я хочу сказать, как мужчины самураи хорошо сражать огонь. Помните Эдо, да? Пожалуйста, извините меня, от имени мой господина, верховного гайдзина в Ниппоне, примите большая благодарность за помощь спасать все домы наши.

— Да, благодарю вас, а теперь я бы хотел взглянуть…

— Видите? Посмотрите там, господин офицер! — Тайрер показал рукой на город и всю округу, его японский становился все более бессвязным, по мере того как капитан хотел обойти его, и он всякий раз становился у него на пути. — Смотрите, какой огонь на…

— С дороги! — сердито рявкнул самурай, от него сильно пахло дайконом. — Отойдите!

Но Тайрер притворился, что не понял, и замахал руками, мешая ему пройти; он старался, чтобы это выглядело ненамеренно, и внимательно следил за тем, чтобы случайно не коснуться его, говоря, какие ужасные разрушения вызвал пожар и как здорово проявили себя самураи. Джейми и остальные находились за его спиной, поэтому он никак не мог определить, сколько у него времени. Офицер вдруг прорычал: «Бака!» Тайрер увидел, как его лицо исказилось в гневе, и приготовился принять удар, но в ту же секунду услышал голос Джейми: «Отчаливайте же, чёрт подери!» Его грубо отпихнули в сторону, и японец побежал к катеру.

Тяжело дыша, Тайрер поднялся на ноги, чувствуя облегчение. Он увидел, как катер на всех парах отвернул от причала, а три его товарища нырнули в каюту; боцман стоял у руля, матрос — на носу, свет в каюте погас, едва самурай добежал до края пирса, и его ревущий окрик, приказывавший им вернуться, утонул в грохоте двигателя. За миг до того, как свет в каюте погас и Хирага и Акимото повернулись к ним спиной, Тайреру показалось, что он отчетливо увидел их лица, а если увидел он, то офицер должен был увидеть непременно.

— Почудилось, — охнул Филип, уже торопясь прочь самым быстрым шагом, на какой отваживался. Он приподнял шляпу, здороваясь с самураями у костра, они равнодушно кивнули, и когда до него долетел окрик на японском: — Вы, подойдите сюда, — он уже растворился в толпе. Отойдя на безопасное расстояние, он припустил трусцой и вдохнул первый раз только тогда, когда благополучно добрался до своей миссии.

— Боже милостивый, Филип! — воскликнул Бертрам, выпучив на него глаза. — Бедный вы бедный, да на вас лица нет, что случилось?

— О, подите вы на… — отрезал Филип, ещё не придя в себя после всего, что пережил только что.

— Это почему же так далёко? — поинтересовался сэр Уильям с порога своего кабинета, голос его звучал резко, лицо застыло в напряжении.

— О… о, прошу прощения, сэр, это была… просто шутка.

Его слова были встречены раздраженным хмыканьем.

— Филип, да у вас умственное расстройство! Где, дьявол меня забери, вы пропадали? У вас на столе лежат послание от бакуфу с пометкой «срочно», которое необходимо перевести, депеша сэру Перси, которую необходимо переписать — она должна попасть на «Красотку из Атланты» сегодня же, — а также четыре требования на возмещение убытков по страховке, на которые нужно поставить печать, я уже подписал и проверил их. Когда закончите, возвращайтесь и разыщите меня. Я буду либо здесь, либо на причале, провожать пассажиров… ну что вы стоите как истукан! Живо за работу!

Сэр Уильям вернулся к себе, закрыл дверь и привалился к ней спиной. Взгляд его неизменно возвращался к папке Андре, которая аккуратно лежала посередине стола. Его опять охватила печаль.

Когда Анжелика ушла, он просидел без движения целый час, если не больше, пытаясь принять решение, отчаянно боясь ошибиться, ибо поистине это был вопрос жизни и смерти. Мысли бродили по закоулкам его собственных воспоминаний: детство в Англии, работа в Париже, в Санкт-Петербурге, его дом там, и сад, и смех, который он делил с Вертинской весной и летом, осенью и зимой, сгорая от любви; потом снова Англия, поля сражений Крыма, а потом мысли забредали в темные, окутанные клубящейся мглой уголки сознания, которые пугали его.

Он был рад, что голос Филипа вернул его к нормальному состоянию. Его взор снова рассеянно прошелся по комнате, остановился на огне в камине, потом папке, потом скользнул мимо неё — к очаровательному юному лицу, улыбавшемуся ему с миниатюрного портрета. Его сердце разбилось на тысячу осколков, как разбивалось всегда, затем само, без его помощи, вновь сложилось воедино. Только каждый раз он недосчитывался крохотной его части.