ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НАИБОЛЕЕ ЗНАМЕНИТЫХ ЖИВОПИСЦЕВ, ВАЯТЕЛЕЙ И ЗОДЧИХ - ДЖОРДЖО ВАЗАРИ

Итак, заехав в Милан (где кавалер Леоне, аретинец, его приветливо принял в своем доме, который он себе построил с большой роскошью, наполнив его античными и современными статуями и гипсовыми слепками с редких произведений, как об этом будет сказано в другом месте), пробыв там пятнадцать дней и отдохнув, он прибыл во Флоренцию. Посетив там Джорджо Вазари и сказав ему, насколько тот хорошо сделал, что не поехал во Францию, он рассказал ему такое, что у кого бы то ни было пропало бы всякое, даже самое сильное желание там побывать. Перебравшись из Флоренции в Рим, он затеял дело против тех, кто якобы по его доверенности присвоил себе его жалованье, поступавшее ему от кардинала Лотарингии, и заставил их выплатить ему все сполна. Получив эти деньги, он купил себе, помимо тех, что у него были раньше, еще несколько должностей, твердо решив обеспечить себе существование, памятуя о своих недугах и о полной расшатанности своего здоровья. Однако, несмотря на это, ему все же хотелось быть связанным крупными заказами, но, поскольку ему не так-то скоро удавалось их получить, он некоторое время пробавлялся писанием картин и портретов.

После смерти Павла IV и избрания Пия, также четвертого, который, сильно увлекаясь строительством, пользовался в архитектуре услугами Пирро Лигорио, Его Святейшество приказал кардиналам Фарнезе и Эмулио поручить завершение большой залы, под названием Королевской, Даниелло из Вольтерры, которым эта зала в свое время была начата. Названный досточтимейший Фарнезе приложил все свои усилия к тому, чтобы Франческо получил половину этого заказа, однако, так как по поводу этого возникло длительное препирательство между Даниелло и Франческо и так как Микеланджело Буонарроти особенно старался в пользу Даниелло, долгое время так и не могли договориться.

Между тем вместе с кардиналом деи Медичи, сыном герцога Козимо, в Рим приехал и Вазари, и когда Франческо рассказал ему о всех своих злоключениях, и в частности о тех, которые по вышеназванным причинам постигли его именно сейчас, Джорджо, сильно полюбивший талант этого человека, доказал ему, что он до сих пор очень плохо управлялся со своими делами, и посоветовал впредь предоставить это ему, так как он, мол, во всяком случае добьется того, что именно ему, Франческо, достанется роспись половины названной Королевской залы, с которой Даниелло сам справиться никак не сможет, будучи человеком медлительным и нерешительным и, пожалуй, не настолько большим мастером своего дела и не столь же разносторонним, как Франческо. Так обстояли дела, и пока что ничего не предпринималось, как вдруг через несколько дней папа попросил Вазари расписать часть названной залы. На что Вазари не побоялся ответить, что ему во дворце своего синьора, герцога Козимо, предстояло расписать залу втрое больших размеров, а к тому же и то, что, мол, дурно с ним обошелся папа Юлий III, для которого он столько потрудился над его виллой в Монте, и что он, с другой стороны, больше уж и не знает, на что надеяться от некоторых людей, добавив, что не угодно ли будет Его Святейшеству распорядиться, чтобы ему был возвращен или оплачен тот алтарный образ, который был им безвозмездно написан в его дворце и на котором был изображен Христос, призывающий от сетей Петра и Андрея у Тивериадского моря (образ этот был изъят Павлом IV из капеллы, построенной Юлием III над коридором Бельведера, и должен был быть послан в Милан). Отвечая на все это, папа сказал, что он об этом образе (неважно, правда это была или неправда) ничего не знает и хочет на него взглянуть. И вот, приказав его принести и посмотрев на него при плохом свете, Его Святейшество соблаговолило возвратить его Вазари. После чего, возобновив разговор о зале, Джорджо без всяких обиняков заявил папе, что Франческо – первый и лучший живописец Рима, что он должен на него положиться, так как никто другой лучше, чем Франческо, обслужить его не сможет и что хотя Буонарроти и кардинал Карпи и поддерживают Даниелло, они делают это скорее из дружеского расположения и, быть может, из пристрастия, чем из-за чего-либо другого. Возвратимся, однако, к самому образу; не успел Джорджо уйти от папы, как тот сейчас же послал образ на дом к Франческо, который после этого перевез его для Джорджо из Рима в Ареццо, где, как мы об этом уже говорили в другом месте, Вазари поместил его в приходскую церковь этого города, не поскупившись для этого на щедрые и достойные расходы.

Вопрос о росписи Королевской залы находился в том положении, о каком говорилось выше, когда Вазари, сопровождавший герцога Козимо до Сиены, откуда Его Превосходительство собиралось направиться в Рим, перед его отъездом горячо рекомендовал ему Сальвиати с просьбой замолвить о нем слово перед папой, Франческо же он написал о том, как себя вести по приезде герцога в Рим. И в этом Франческо ни на йоту не отступил от совета, преподанного ему Джорджо: действительно, когда он явился на поклон к герцогу, последний при виде его выразил на лице своем величайшее благоволение и вскоре столь успешно хлопотал за него перед Его Святейшеством, что половина названного зала была ему заказана. Приступая к этой работе, Франческо первым долгом сбил одну из историй, начатую Даниелло, что впоследствии и вызвало между ними немало столкновений. Как уже говорилось, этот первосвященник пользовался в архитектуре услугами Пирро Лигорио, который поначалу всячески благоволил Франческо и так бы и продолжал, если бы только Франческо, однажды приступив к работе, не перестал считаться ни с Пирро, ни с кем-либо другим, вследствие чего он для него из друга превратился вроде как в противника, что вскоре и обнаружилось по многим весьма очевидным признакам. В самом деле, Пирро стал говорить папе, что в Риме много молодых и дельных живописцев и что хорошо было бы, чтобы отделаться от этой залы, заказать каждому из них по истории и посмотреть, что из этого в конце концов получится. Такое поведение Пирро, с которым папа, видимо, соглашался, настолько не понравилось Франческо, что он, глубоко возмущенный, бросил и работу и борьбу, считая, что его не сумели оценить. И вот, сев на коня и никому не сказав ни слова, он появился во Флоренции, где в том же состоянии, не считаясь с друзьями, остановился в гостинице, словно он не у себя на родине и нет у него там ни знакомого, ни человека, который так или иначе мог бы ему помочь. Засим, приложившись к руке герцога, он был так им обласкан, что можно было на многое надеяться, будь Франческо от природы иным и последуй он совету Джорджо, уговаривавшего его продать все должности, которые у него были в Риме, и вернуться во Флоренцию, дабы спокойно наслаждаться родиной и друзьями и избежать опасности потерять вместе с жизнью все плоды, добытые им в поте лица и ценой невыносимых страданий. Вместо этого Франческо, которым руководили алчность, гнев и жажда мести, решил во что бы то ни стало и в ближайшие же дни вернуться в Рим.

Между тем, покинув гостиницу, он, по настоянию друзей, перебрался в дом к мессеру Марко Финале, настоятелю церкви Санто Апостоло, где, как бы коротая время, он для мессера Якопо Сальвиати написал красками на серебряной ткани Богоматерь и других Марий – прекраснейшую вещь; освежил также тондо с герцогским гербом, которое было им когда-то написано и повешено над дверью дворца мессера Аламанно, а для названного мессера Якопо составил прекраснейшую книгу с изображениями причудливых маскарадных костюмов и разного убранства людей и лошадей, так как он всегда бывал обласкан бесчисленными любезностями этого синьора, которого искренне огорчала сумасбродная и чудная натура Франческо и которому на этот раз так и не удалось, как раньше, заполучить его к себе в дом. Наконец, когда Франческо уже собрался ехать в Рим, Джорджо, как друг, напомнил ему, что он богат, в летах, что здоровье у него неважное и выносливость уже не та и что потому пора бы ему подумать о спокойной жизни и отказаться от всяких склок и препирательств, тем более что он уже давно с легкостью мог бы всего этого достигнуть, обладая достаточной обеспеченностью и почетом, не будь он таким скупым и падким до наживы. К тому же он побуждал его продать большую часть имевшихся у него должностей и устроить свои дела так, чтобы при любых обстоятельствах, будь то нужда или неожиданно стрясшаяся беда, он мог вспомнить о друзьях и о тех, кто и раньше служил ему верой и правдой. Франческо обещал вести себя хорошо и в поступках своих и в словах и признал, что Джорджо прав, однако, как это и бывает с большинством людей, которые все откладывают на завтрашний день, он так ничего и не сделал.

Когда Франческо прибыл в Рим, он обнаружил, что кардинал Эмулио уже заказал истории для залы, а именно передал одну из них Таддео Дзуккеро из Сант Аньоло, одну – Ливио из Форли, одну – Орацио из Болоньи, еще одну – Джироламо Сермонте и другие другим. Сообщив об этом Джорджо и спросив его, следует ли ему продолжать ту, что он начал, Франческо получил от него ответ, что хорошо было бы, если бы одну историю он закончил после стольких сделанных им маленьких рисунков и больших картонов, невзирая на то, что большая часть росписи заказана стольким художникам, значительно худшим, чем он, и что пусть он приложит все свои усилия к тому, чтобы в своей работе как можно больше приблизиться к росписям Буонарроти на стене и своде Сикстинской капеллы, а также в капелле Паолине, ибо, как только увидят его историю, все остальные, мол, будут тотчас же сбиты и вся роспись будет, к великой его славе, целиком заказана ему, и пусть он помнит, что не следует считаться ни с выгодой, ни с деньгами, ни с неприятностями, которые может причинить заказчик, ибо честь куда важнее, чем что бы то ни было. Копии и оригиналы всех этих писем, предложений и ответов находятся в числе прочих писем, которые мы храним в память такого человека, нашего ближайшего друга, а также в числе тех, написанных нашей рукой, которые, вероятно, были обнаружены среди его вещей