Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

20 глава

«Творчество, Спонтанность и Поэзия»

Люди находятся в творческом состоянии двадцать четыре часа в сутки. Раскрытие манипулятивного использования свободы механизмами господства вызывает ответную реакцию в виде идеи о подлинной свободе неразрывно связанной с индивидуальным творчеством. Призыв производить, потреблять или организовывать уже не может интегрировать страсть к творчеству, исходящую из сознания ограничений. (1). Спонтанность является способом бытия творчества, не изолированным состоянием, но непосредственным опытом субъективности. Спонтанность конкретизирует творческую страсть и является первым моментом его практической реализации, предпосылкой поэзии, воли изменить мир в соответствии с требованиями радикальной субъективности. (2). Качественное – это доказательство существования творческой спонтанности, прямое сообщение сущности, шанс для поэзии. Это сгущение возможностей, умножение знания и эффективности, способ использования интеллекта; его критерий. Качественный скачок провоцирует цепную реакцию, заметную во всех революционных моментах; это реакция, что должна быть разбужена позитивной скандальностью свободного и целостного творчества. (3). Поэзия – это организация творческой спонтанности до такой степени, что она продолжает пребывать в этом мире. Поэзия – это акт, порождающий новые реальности. Это исполнение радикальной теории, революционный акт par excellence.

1

В этом фрагментированном мире, в котором иерархическая социальная власть была общим знаменателем в течение всей истории, лишь одна свобода была до сих пор позволительной: свобода сменить числитель, неизменный выбор дать себе хозяина. Такое использование свободы становится всё более и более скучным по мере того как худшие тоталитарные режимы Востока и Запада не перестают проповедовать его. В данное время, распространяющийся отказ менять работодателей совпадает с обновлением государственных структур. Все правительства индустриализированного или индустриализирующегося мира моделируют себя, на различных ступенях своей эволюции, по одной общей форме, рационализируя старые механизмы господства, автоматизируя их в какой–то мере. И здесь появляется первый шанс для свободы. Буржуазные демократии продемонстрировали, что терпимы по отношению к индивидуальным свободам в той мере, в какой они ограничивают и уничтожают друг друга; очевидно, что ни одно правительство, каким бы искушённым оно ни было, не может размахивать мулетой свободы без того, чтобы каждый не различал за ней притаившуюся шпагу. Без того, чтобы, в качестве контрудара, свобода не находила своих корней, т.е. индивидуальное творчество, и не отказывалась, с яростью, быть тем, что ей позволено, разрешено улыбающейся благосклонной властью.

Второй шанс для свободы несёт её творческая подлинность, связанная с механизмами самой власти. Ясно, что абстрактные системы эксплуатации и господства являются человеческим творением, получая своё существование через отвлечение и интеграцию творческой энергии. Из творчества, власть не хочет и не может знать ничего кроме различных форм интегрируемых зрелищем. Но то, что люди делают официально – ничто по сравнению с тем, что они делают тайно. О творчестве говорят, упоминая о шедеврах искусства. Но что они значат по сравнению с творческой энергией, выказываемой любым человеком тысячу раз в день, в кипении неудовлетворённых желаний, грёз стремящихся к реальности, беспорядочных и иногда кристально ясных ощущений, идей и действий, несущих в себе безымянные восстания. Всё это, конечно, неотделимо от анонимности и нищеты средств, заключено в выживании или вынуждено терять своё качественное богатство выражая себя в категориях зрелища. Стоит лишь вспомнить о дворце почтальона Шеваля, о гениальной системе Фурье, или живописной систему Руссо. Ещё более уместно было бы вспомнить о невообразимом разнообразии снов каждого, о более живописных пейзажах, чем любое полотно Ван Гога. Стоит вспомнить об идеальном мире, который строит внутри себя каждый, даже если его внешние действия вынуждены соответствовать банальной рутине.

Нет такого человека, неважно каким бы отчуждённым он ни был, который не обладал бы минимумом творческой энергии, камерой обскурой, защищённой от любого вмешательства лжи и ограничений. В тот день, когда социальная организация установит свой контроль над этой частью человека, она будет править уже только лишь роботами или трупами. И в каком–то смысле поэтому сознание творческой энергии возрастает противоречивым образом в той мере, в какой множатся попытки её интеграции обществом потребления.

Аргус слеп к ближайшей угрозе. В царстве количественного, качество не обладает легально признанным существованием. Именно это хранит и подпитывает его. Маниакальная погоня за количеством, парадоксальным образом, порождает неудовлетворённость и абсолютное желание качества, как я упоминал выше. Чем больше осуществляется ограничений во имя свободы потребления, тем больше вырастающая из этого болезнь обостряет жажду тотальной свободы. Угнетённая творческая энергия в чём–то проявляется в энергии, растрачиваемой рабочим во время кризиса производственного общества. Маркс раз и навсегда развенчал отчуждение творческой энергии в наёмном труде, в эксплуатации производителя. В той мере в какой капиталистическая система и её приспешники (те же антагонисты) терпят поражение на производственном фронте, они стремятся к компенсации в сфере потребления. В соответствии с их директивами, человек, освобождаясь от своих функций производителя, должен попадать в плен своей новой функции, функции потребителя. Предлагая творческой энергии, наконец–то высвобождающейся благодаря сокращению рабочего дня, смутные территории досуга, добрые благодетели гуманизма лишь воспитывают армию, готовую к муштре на поле потребительной экономики. Сейчас, когда отчуждение потребителя выходит на свет благодаря диалектике самого потребления, какая тюрьма готовится к приёму самой подрывной творческой индивидуальности? Я уже говорил, что последний шанс правителей лежит в превращении каждого в организатора своей собственной пассивности.

Дьюитт Питерс объясняет, с трогательной беспристрастностью, что «если бы всем людям просто так выдавали кисти, краски и холсты, из этого могло бы выйти нечто любопытное». А если эту политику применить для дюжины хорошо контролируемых сфер, как театр, живопись, музыка, литература … и в общем к изолированным секторам, тогда возникнет шанс появления людей с артистическим сознанием, с сознанием человека зарабатывающего деньги выставляя своё творчество в музеях и витринах культуры. И чем более популярной будет культура, тем больше она будет означать победу власти. Но шансы «окультуривания» людей в этом смысле сегодня слабы. Неужели кто–то со стороны кибернетиков действительно надеется, что человек согласится на свободное экспериментирование в авторитарно определённых рамках? Неужели кто–то действительно верит, что люди, наконец осознав свою творческую силу начнут раскрашивать стены своей темницы? Что кто–то помешает им экспериментировать с оружием, желаниями, мечтами, техниками самореализации? Тем более, что в толпе уже распространились агитаторы. Последняя возможная интеграция творчества – организация пассивности людей искусства – обречена.

«Я ищу», писал Поль Клее, «удалённую точку, в началах происхождения, где я предчувствую, что единая формула применима к человеку, животным, растениям, огню, воде, воздуху и всем окружающим нас силам». Эта точка далека только в лживой перспективе власти. Фактически, происхождение всего живого обретается в индивидуальном творчестве; именно оттуда все вещи и существа распределяются в великой поэтической свободе. Отправная точка новой перспективы, в которой нет человека, который бы не боролся всеми силами и в каждый момент своего существования. «Только субъективность истинна» (Кьеркегор).

Истинное творчество не может быть интегрировано властью. В Брюсселе, в 1869–м, полиция думала, что наложила руки на знаменитое сокровище Интернационала, так сильно беспокоившее капиталистов. Она захватила колоссальный и укреплённый сейф, спрятанный в тёмном углу. Открыв его, она нашла только уголь. Полиция не знала, что чистое золото Интернационала превращается в уголь всякий раз, когда к нему прикасаются руки врага.

В лабораториях индивидуального творчества, революционная алхимия превращает в золото самые низкие металлы повседневности. В первую очередь она борется с сознанием ограничений, с чувством бессилия, приятными способами творчества; растворяя их в потоке творческой мощи, в спокойной уверенности гения. Мания величия, слишком стерильная на плане престижа в зрелище, представляет здесь важный этап, противопоставляющий «я» объединённым силам обусловленности. В ночи нигилизма, одержавшего триумф повсюду сегодня, творческая искра, будучи искрой истинной жизни, сияет тем более ярко. И, пока прерывается проект лучшей организации выживания, размножение этих искр мало помалу порождает единое сияние, обещание новой организации, основанной на этот раз на гармонии индивидуальных воль. Историческое становление ведёт нас к перекрестку, на котором радикальная субъективность сталкивалась с возможностью изменить мир. Этот привилегированный момент является обращением перспективы вспять.