Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса - Юрий Сазонов

— Хабиба? — прошептала она. — Селим шлет эту розу моей госпоже?

Томас радостно закивал. Гайда захлопала длинными ресницами, а затем вдруг прыснула в рукав. Молодой шотландец взял ее за подбородок и развернул к свету. Белые зубы Гайды сверкали, на губах плясала озорная улыбка, а темные глаза радостно блестели.

— Наконец-то Аллах осенил его своей мудростью! — шепнула она. — Госпожа думала, что он никогда не решится… Ох, я побегу, я поскорей побегу и расскажу ей!

В спешке Гайда едва не забыла злополучную розу.

Днем в руку Томаса перекочевало тонкое золотое колечко, а чуть позже колечко оказалось у Селима. Тот был куда понятливей Гайды. Вдобавок, у него имелась вощеная дощечка и острая палочка. Томас так и не выучил арабскую вязь, но, взяв палочку непослушными пальцами правой руки, написал латинским шрифтом имя «Хабиба». Затем быстро стер написанное и резкими штрихами изобразил дом, ночное звездное небо над ним и луну, касающуюся верхушки самой высокой пальмы. На крыше дома он нарисовал две фигуры, мужскую и женскую. Женщина в его исполнении смахивала на песочные часы, а мужчина — на понурого верблюда, но любящее сердце подсказало Селиму верный смысл каракулей. Схватив дощечку и оглянувшись — в мастерской не было никого, кроме них, потому что рабы ужинали во дворе — Селим прижал рисунок к губам. А затем, сложив ладони перед лбом, модой араб серьезно поклонился Томасу. Юноше вновь на мгновение стало стыдно, но холодный рассудок быстро заглушил вспы шку стыда. Он делает это не для себя. Для своего короля, для ордена, а, в конечном счете, и для Селима с Хабибой. Соединить двух влюбленных — разве не об этом так часто и так красиво поют трубадуры? А если влюбленным и придется бежать из-под родного крова, прихватив с собой Томаса — разве не ждет их впоследствии лучшая судьба?

Этой ночью, когда Селим и Хабиба обрели друг друга на крыше дома алхимика, Томас впервые за долгие недели заснул спокойно. Во сне он видел бегущих с поля боя англичан, Роберта Брюса, с торжеством вступающего в Эдинбургский замок, и знамя с огненно-красным львом, плещущее на башне. Затем сон унес его дальше, туда, где песочного цвета холмы переходили в череду невысоких гор. Между этих гор виднелся город с золотыми дворцами и башнями, город, прожженный палящим солнцем, с узкими кривыми улочками и шумными площадями. В небе над городом горел Животворящий Крест Господень, а в широко распахнутые ворота въезжала вереница всадников. Доспехи их ярко блестели на солнце, плащи были украшены красными крестами, а черно-белые щиты-боссеаны несли следы недавнего боя. Томас был среди этих всадников и одновременно смотрел на город с террасы, ограниченной мраморной балюстрадой. Сердце Томаса-всадника пело от счастья, а сердце его двойника переполняли злоба и горечь, и холодным сгустком лежала на нем серебряная фигурка Феникса. Во сне Томас знал, что неизбежно окажется одним из этих двоих, но вот кем? Он не мог понять и оттого к середине ночи начал метаться и стонать так беспокойно, что лежавший рядом раб пробудился и сердито отвесил ему тумака.

Глава 3

Красный петух

Наступил декабрь, время ветров и штормов. Заметно похолодало, что, впрочем, не мешало ночным свиданиям на крыше. А вот страсть Гайды поутихла. Кажется, девушке интересней было наблюдать за любовными делами госпожи, чем мерзнуть под розовыми кустами. Томас ее не винил. Напротив, он испытывал облегчение: хоть тамплиеры и оказались совсем не теми, кем представлялись ему по рассказам и песням, данный в часовне Тампля обет никто не отменял.

Мастерская постепенно наполнялась мешками с порохом и собранными модфами. Из разговоров Селима и алхимика Томас понял, что они работают над большим военным заказом Фердинанда Кастильского, который намеревался осадить Гибралтар. Юноша уже привычно прикинул, как эта война могла повлиять на судьбу ордена и шотландского восстания, однако сведений было слишком мало.

Тоска, отпустившая его после удачи с Селимом, возвращалась вновь, цеплялась тонкими усиками, словно карабкающаяся на дом плеть дикого винограда. До марта, когда море успокоится, оставалось три месяца. Еще три месяца унылого ожидания, ночных страхов и мучительных сновидений. Раньше бежать было немыслимо: прежде, чем Селим сумел бы найти и подкупить капитана, готового отправиться в плавание, их наверняка бы схватили. Значит, оставалось только обдумывать последнюю часть плана, изыскивая мельчайшие огрехи — чтобы потом действовать, и действовать быстро.

Пока же Селим и Хабиба были счастливы, а муж-рогоносец слеп, как и полагается обманутым мужьям. В глубине души Томас подозревал, что, даже проведай алхимик об измене супруги, он и пальцем бы не пошевелил. Абу Тарику было глубоко плевать, спит ли прелестная Хабиба с его подмастерьем или со всем городом, включая расслабленных и прокаженных. Однако Селим этого не знал — следовательно, по расчету Томаса, достаточно было намекнуть молодому арабу на то, что его любовная связь с госпожой раскрыта. Наказанием за супружескую измену у магометан была смерть. Конечно же, Селим не допустит, чтобы такая участь постигла его возлюбленную, и побег станет единственным выходом. Скорей бы наступила весна! Скорей бы ветер перестал безжалостно трепать кроны пальм, носить по двору сухие листья и ветки и швырять клочья пены на камни причала. Томас часто забирался на крышу. В те часы, когда работа в мастерской прекращалась, и остальные рабы сбивались в тесной неотапливаемой комнатушке, согревая друг друга теплом собственных тел, юноша стоял на плоской кровле и смотрел на закат. Там огромное лохматое солнце валилось в волны, там сражались с бурей корабли, и там была Шотландия.

Старый замок в долине, и над ним, на самой вершине холма — древнее разлапистое дерево. Каменные изгороди, поросшие разнотравьем луга, пасущиеся на склонах овцы, дерн и солома на крышах, нежаркое — не по-здешнему — солнце. Странно. В Тампле Томас ни разу не загрустил о доме. А теперь его грызли тоска и нетерпение, и юноша считал уже не дни — часы, от утреннего и до вечернего пения муэдзина с верхушки ближайшего минарета. Пение было чужим, как и растрепанные пальмы, и пыльные гранатовые кусты, и тучевая громада Монте Пеллигрино на юге. Томасу хотелось домой.

В один из дней, когда ветер особенно свирепо завывал над городом, алхимик отправил Томаса в мастерскую за новыми склянками с крысиной отравой. В зале, где абу Тарик обычно принимал покупателей, зелье закончилось. Юноша без особой спешки поплелся в западную часть дома. На обратном пути он задержался во дворе, наблюдая за чайкой. Птица отчаянно боролась с ветром: она изо всех сил размахивала крыльями, но не двигалась с места. Белая чайка, в немом усилии зависшая в воздушном потоке — разве это не похоже на человека, отважившегося бороться против злой судьбы? Так думал Томас, и с такими мыслями приблизился к дверям коридора, ведущего в зал. Тут по спине юноши пробежала дрожь, а тонкие волоски на руках встали дыбом. Еще не понимая, Томас оглянулся — что могло его напугать?

Двор был пуст, только старая служанка просеивала у очага муку. Стряпуха выбрала неподходящее время: ветер сдувал муку, женщине приходилось прикрывать сито собственной накидкой, и черная ткань покрылась белыми пятнами — словно волдыри на руках прокаженного. Молодой шотландец пожал плечами и двинулся дальше. Но беспокойство не проходило. В это мгновение ветер захлебнулся и умолк, и на дом опустилась непривычная уже тишина. А затем тишину прорезал голос. Услышав его, Томас едва не уронил склянки с ядом. Юноше пришлось прислониться к стене, чтобы побороть слабость в ногах.

Он узнал бы этот голос из тысячи. Скрипучий, как несмазанные петли, ломкий и рваный, голос мог принадлежать лишь одному человеку. Томас закусил губу. Быстро поставив свою ношу на землю, он торопливо оглянулся — старуха по-прежнему боролась с ситом и не глядела в его сторону — и нырнул в коридор. Распластавшись по стене, Томас сделал несколько беззвучных шагов. Прямо была входная дверь, а налево — дверь парадного зала, «каа», где алхимик обычно принимал крупных заказчиков. Юноша шмыгнул к этой второй, полуоткрытой двери. Страшный голос доносился из-за нее, и сейчас к нему примешивалась визгливая скороговорка алхимика. Двигаясь тише, чем пылинка в солнечном луче, Томас подкрался к двери и заглянул в щель.

В полумраке поблескивали шкафы со снадобьями. Рядами выстроились на полках керамические и стеклянные сосуды, по стенам висели пучки целебных, пряно пахнущих трав. Темнело под потолком чучело нильского крокодила, предмет особой гордости абу Тарика. А посреди комнаты стоял человек в просторном черном плаще и черном тюрбане. Томас видел лишь широкую спину, но юноше ни к чему было видеть лицо чужака, чтобы знать — оно скрыто маской. Глянцевито-черной маской с узкими прорезями для глаз. Брат Варфоломей был здесь.