Честь семьи Лоренцони - Донна Леон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ворота пристани были открыты, но на причале не было никого видно. Вьянелло первым выпрыгнул из катера, но оступился на верхней ступеньке причала и, соскользнув на нижнюю ступеньку, провалился в воду чуть ли не по колено. Едва ли обратив на это внимание, он повернулся и, протянув руку Брунетти, помог ему быстро выбраться из катера; тот, поднапрягшись, вспрыгнул на верхнюю ступеньку, и они стремглав припустились к главному входу и через открытую дверь — направо, к освещенной лестнице, ведущей на второй этаж. Наверху их уже ждала горничная, знакомая Брунетти еще с прошлого раза. Бледная как смерть, она застыла в немом ужасе, согнувшись и охватив себя руками, будто у нее нестерпимо болел живот.
— Где он? — выпалил Брунетти.
Горничная молча показала рукой на другую лестницу в конце коридора. Брунетти и Вьянелло бросились по коридору и взбежали по лестнице. На первой площадке они остановились и прислушались: ничего не услышав, они поднялись еще на один марш и уже на самом верху услышали едва различимый звук, похожий на мужской голос. Голос доносился из-за двери, расположенной с левой стороны площадки.
Брунетти прошел прямо в комнату. Граф Лоренцони сидел подле своей жены, держа ее тоненькую ручку обеими руками, и что-то тихо ей говорил. Со стороны могло показаться, будто это обычная мирная сцена семейной жизни: пожилой человек, сидя рядом с женой, о чем-то мирно с ней беседует и держит ее за руку. Но когда они опустили глаза, то увидели, что его брюки по колени, равно как и туфли, пропитаны кровью; кровью были забрызганы его руки и манжеты рубашки.
— Боже правый, — прошептал Вьянелло.
Граф поднял глаза, посмотрел на полицейских, потом перевел взгляд на жену.
— Не волнуйся, милая, теперь все будет хорошо. Со мной все в порядке. Правда. Ничего не случилось.
Брунетти услышал тихое чмоканье, когда его забрызганные кровью ладони отпускали ее руку. Граф поднялся и пошел к дверям. Но лицо графини оставалось бесстрастным; очевидно, она так и не поняла, что он сидел рядом с ней, разговаривал, а потом ушел.
— Сюда, — сказал граф и, выйдя из комнаты, провел их к ступеням, по которым они спустились на нижний этаж. По коридору с мраморным полом они прошли к комнате, в которой Брунетти уже дважды беседовал с ним. Граф распахнул двери, но заходить внутрь он, похоже, не собирался. Не говоря ни слова, он отрицательно покачал головой, когда Брунетти кивком пригласил его войти. Брунетти шагнул в комнату. За ним — Вьянелло, не отступавший от него ни на шаг.
Войдя в комнату, Брунетти понял, почему граф отказался последовать за ними. Верхняя часть занавесей на дальнем окне была пропитана кровью и забрызгана ошметками мозгов. Тело молодого человека лежало на полу у окна, в позе эмбриона. Его лицо оставалось практически неповрежденным, задняя же часть головы просто отсутствовала. По всей вероятности, выстрел был произведен в упор, и ствол ружья, должно быть, упирался прямо в подбородок. Брунетти подметил это гораздо раньше, чем отвернулся от страшного зрелища.
Он прошел обратно по коридору, думая о том, что теперь делать, надеясь на то, что его неожиданный уход из квестуры натолкнет кого-нибудь на мысль о том, что надо прислать сюда оперативную группу.
Графа нигде не было видно. Вьянелло шагал следом за ним; он тяжело дышал; так же, как тогда, когда на одном дыхании взлетел к нему в кабинет.
— Позвонишь им, чтобы прислали оперативную группу?
Вьянелло хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле, и он молча кивнул.
— Тут должен быть еще один телефон, — сказал Брунетти. — Попробуй поискать в одной из спален.
Вьянелло снова кивнул.
— А вы?
— Вернусь обратно и поговорю с ними.
— С ними?
— Я хотел сказать: с ним.
На этот раз кивок Вьянелло свидетельствовал о том, что он пришел в себя. Он повернулся и зашагал обратно по коридору, стараясь не смотреть в сторону комнаты, где лежал труп Маурицио.
Брунетти буквально заставил себя вернуться в комнату и заглянуть внутрь. Ружье лежало на полу, справа от тела, его блестящее ложе находилось всего в нескольких сантиметрах от лужи крови, которая медленно растекалась по полу. Два небольших коврика, сбившиеся в кучу, валялись на полу: молчаливые свидетели недавней трагедии. Скомканный пиджак Маурицио, залитый кровью, валялся прямо под дверью.
Брунетти повернулся и, крепко затворив за собой дверь, вернулся по лестнице туда, где оставил графа и графиню. Они сидели на своих прежних местах, только теперь на руках графа не осталось и следа крови. Когда Брунетти вошел, тот снова посмотрел на него.
— Могу я с вами поговорить? — спросил Брунетти.
Граф кивнул и снова отпустил руку жены. В коридоре Брунетти обратился к графу:
— Где мы могли бы с вами поговорить?
— А чем здесь плохо? — ответил граф. — Здесь, по крайней мере, я смогу присматривать за ней.
— Она знает о том, что произошло?
— Она слышала выстрел, — отвечал граф.
— Отсюда? Из этой комнаты?
— Да, да. Но потом она спустилась вниз.
— Туда?! — Брунетти почувствовал, как у него внутри все похолодело от ужаса.
Граф кивнул.
— И она… видела его?
Граф равнодушно пожал плечами.
— Когда я услышал ее шаги, — как она в тапочках идет по коридору, — я быстро прошел к двери. Я испугался, что она меня увидит, и попытался чем-то его прикрыть.
Брунетти вспомнил о пиджаке, валявшемся у дверей, и удивился про себя, какой от него мог быть толк.
Внезапно граф повернулся и направился к дверям ближайшей комнаты.
— Может, нам все-таки лучше поговорить здесь, — сказал он, пропуская Брунетти внутрь. Из мебели там были только письменный стол, стул и книжный шкаф, набитый фолиантами.
Граф обессиленно опустился в кожаное кресло прямо у двери. Откинув голову на спинку, он моментально закрыл глаза. Потом открыл их и посмотрел на Брунетти. И опять ничего не сказал.
— Вы можете рассказать мне, что произошло?
— Вчера вечером мы с женой собирались ложиться спать. Было уже поздно. Я сказал Маурицио, что хочу серьезно с ним поговорить. Он был явно не в своей тарелке. Нервничал. И я, признаться, тоже. Я сказал ему, что начинаю сомневаться во всем, что касается похищения Роберто, что, обдумывая, как это произошло, я пришел к выводу, что это должны были быть люди, хорошо знавшие нашу семью, Роберто, чем он занимается. Зная о его планах на тот вечер, они и решили подкараулить его у ворот виллы.
Граф закусил губу и отвернулся в сторону.
— Я все ему высказал, все. Что больше ни на йоту не верю, что его похитили, чтобы потребовать за него выкуп.
Здесь он остановился и замолчал; и молчал до тех пор, пока Брунетти не выдержал:
— А он? Что он сказал?
— Сначала сделал вид, что не понимает, о чем я, сказал, что были письма с требованием выкупа; что же это может быть, если не похищение? — Оторвавшись от спинки кресла, граф резко выпрямился. — Маурицио прожил с нами большую часть своей жизни. Они с Роберто выросли вместе. Как-никак, он был моим наследником…
Граф не договорил; его глаза вдруг наполнились слезами.
— Вот потому-то я и… — произнес он так тихо, что Брунетти едва его расслышал. Но больше он ничего не сказал.
— Что еще случилось вчера вечером? — спросил Брунетти.
— Я потребовал, чтобы он рассказал мне, что он делал в то время, когда моего сына похитили.
— Но в материалах дела сказано, что он был здесь, с вами.
— Да, это так. Но я точно помню, что он отменил деловой ужин, назначенный на тот вечер. Словно он намеренно хотел провести этот вечер здесь, с нами.
— Тогда он никак не мог этого сделать, — заметил Брунетти.
— Но он мог заплатить кому-то, чтобы это сделали за него, — продолжал настаивать граф, и Брунетти не сомневался, что именно так он и думал.
— И вы ему об этом сказали?
Граф кивнул:
— Сказал, что даю ему время все хорошенько обдумать. О моих подозрениях. Что, в конце концов, он сам может пойти в полицию. — Граф снова выпрямился. — Или… поступить так, как подобает человеку благородному.
— Благородному?
— Да, благородному, — веско повторил граф, но так и не потрудился объяснить, что это значит.
— А потом?
— Вчера он целый день отсутствовал. Его не было в офисе, потому что я звонил туда и спрашивал. А потом… Вечером моя жена уже легла спать, и он… ворвался в комнату с ружьем, я подозреваю, он специально ездил за ним на виллу. И сказал… Сказал, что я был прав. Начал говорить гадости о Роберто, ни единого слова правды. — Здесь граф уже не мог удержаться от слез; они градом покатились по его щекам, и он даже не пытался вытереть их.
— …Он говорил, что Роберто был никчемным, избалованным бездельником, и что он, Маурицио, единственный, кто разбирается в делах компании, и поэтому все должно остаться ему одному. — Граф бросил испытующий взгляд на Брунетти, желая удостовериться, отдает ли тот себе отчет в том, какую змею он пригрел у себя на груди.